Впрочем, появление Турецкого и Гордеева словно придало ему сил. Он почувствовал во вновь прибывших начальство и даже сделал робкую попытку вырваться из рук охранявших его дюжих оперативников.
— Вы не имеете права… — заверещал мужчина, почему-то обращаясь к Гордееву. — Это произвол!
Но затем он заметил суровый взгляд Турецкого, нацеленный прямо в душу и, казалось, способный проникнуть в самые дальние и темные ее уголки, и резко смолк.
— Григорий Дрекссен? — поинтересовался Турецкий.
Мужчина молча кивнул.
— Хорошо. Я Александр Турецкий, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Вот ордер на обыск вашей квартиры… — Турецкий махнул перед носом Дрекссена бланком.
— Я не понимаю, гражданин начальник… — Дрекссен осознал, что юлить абсолютно бесполезно, и перешел на обычный способ общения со следователем, — в чем дело? Меня вроде отпустили. А тут опять врываются… Вон дверь чуть не сломали. Быки…
Он покосился на могучих оперативников, которые держали его за руки.
— Значит, вы, Григорий Германович, нам вроде как даже и не рады? — улыбаясь, спросил Турецкий, устраиваясь на стуле напротив Дрекссена. — Так, получается?
Он сделал знак оперативникам, и те отпустили его руки.
— Почему же — не рад, — немного растерянно ответил Дрекссен, — хорошему человеку любой рад…
— А мы как раз хорошие. Очень хорошие, — сказал Турецкий, — мне кажется, это сразу видно. Разве нет? Вот думаем, не завернуть ли нам к гражданину Дрекссену на огонек, чайку попить. С башкирским медом.
Александр Борисович открыл восьмисотграммовую банку, стоящую на столе, и понюхал ее содержимое.
— Правда, есть риск, что хозяин подсунет патоку вместо меда, но нам, кажется, повезло. Вот это, похоже, настоящий мед, из того, что наливают тонким слоем сверху, чтобы покупатель убедился в исключительных вкусовых и лечебных достоинствах этого ценного продукта. Так, Дрекссен?
— Угощайтесь, гости дорогие, — ничуть не смутившись, ответствовал Дрекссен, — не каждый день ко мне такие люди наведываются. Надо же, следователь по особо важным делам! Видно, мед признали стратегическим продуктом, раз теперь Генпрокуратура моей скромной личностью заинтересовалась. Гражданин начальник, мне что теперь, за незаконную торговлю медом голову отрубят или есть надежда на пожизненное?
— Резвись, резвись, Дрекссен, — ответил Турецкий, накладывая в розетку меду и пробуя его, — до поры до времени почему бы и не порезвиться? Хорош медок… Что ж ты девочку им не угостил? Пожалел?
— Какую еще девочку? — нахмурился Дрекссен. — Не знаю я никакую девочку!
— Ну-у, — протянул Турецкий, — так уж и не знаешь! Как по улицам девочек катать — так ты первый, а как признаваться в этой маленькой слабости — так в кусты. Так, что ли?
Лицо Дрекссена посерело.
— Не понимаю, о чем вы…
Турецкий отставил розетку с медом и серьезно сказал:
— Если непонятно, я могу и по-немецки объяснить. Но гораздо лучше будет, если вы, Григорий Германович, вспомните русский, хотя бы несколько слов, и расскажете нам то, зачем мы сюда пришли. Да, и будет весьма неплохо, если вы сами поведаете и про девочку, и про тех, кто вам поручил ее по городу покатать.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — упавшим голосом повторил Дрекссен.
— Ну вот — заело, — разочарованно покачал, головой Турецкий, — такое бывает, и довольно часто. Как начнет человек твердить какую-нибудь фразу, так его и не остановишь. Но сейчас, Дрекссен, у меня нет времени слушать, как ты здесь дурака из себя корчишь. Поэтому давай отвечай, а байду про то, что ты ничего не понимаешь, потом будешь оперу из РОВД впаривать, когда тебя в следующий раз с патокой вместо меда заметут. Договорились?
Дрекссен кивнул:
— А что, у нас в стране уже запрещено девочек на машине катать? Новая статья появилась?
— Да нет, — вздохнул Турецкий, — статьи про катание девочек в кодексе пока нет, зато есть другая, не менее интересная. Называется «насильственное удержание человека». Есть и другие — «похищение», «шантаж». Как тебе такие статьи? Нравятся?
— Нет, — честно ляпнул Дрекссен.
— Ну знаешь, на всех не угодишь… — вздохнул Турецкий и кивнул Гордееву. Тот достал из «дипломата» прозрачный файл с распечаткой и куклу. — Вам знакомы эти предметы, гражданин Дрекссен?
— Нет, — испуганно ответил Дрекссен, не отрывая взгляда от стола, на котором лежали улики.
Из дела Дрекссена Гордеев знал, что тот не был закоренелым уголовником-рецидивистом. Он попался на первом же мошенничестве. Поэтому перспектива влипнуть по-настоящему пугала его.
— Да-а, память у вас так себе, — заметил Турецкий, — это все от патоки. Советую вспомнить, когда и при каких обстоятельствах, и, главное, кем тебе было поручено похитить девочку, незаконно удерживать ее в течение нескольких часов, а потом шантажировать ее бабушку — Морозову Клавдию Семеновну. Может быть, мне напомнить, что именно ты требовал от нее? И как угрожал поступить, если Морозова не выполнит твоих требований? Я могу.
— Не надо, — выдохнул Дрекссен, — я сам…
— Вот и ладненько! Молодец. Так прямо сейчас и начнем.
На кухню зашел оперативник.
— Александр Борисович, я тут кое-что обнаружил. — Он рассматривал пачку фотографий. — Они у него во внутреннем кармане куртки лежали. Вот. — Не отпуская из рук обыскиваемую куртку, оперативник протянул Турецкому снимки.
— Да, любопытная коллекция, — небрежно взглянув на фотографии, произнес Турецкий. — Так ты не только сладкое любишь и девочек на машине катать. Но еще и мальчиками забавляешься.
— Это… это не мое… — пролепетал Дрекссен.
— Ну отнекиваться просто смешно. Ты же знаешь, наверное, как в тюрьме к пидорам относятся, — насмешливо подмигнул Турецкий Дрекссену.
— Я не пидор, — возмутился Дрекссен.
— А как же твоя коллекция «голубой» порнухи? — Турецкий кивнул в сторону пачки фотографий, которая находилась у Гордеева. — Или тоже шантажируешь кого-нибудь?
— А вот здесь ты, Александр Борисович, пожалуй, прав, — подал реплику Гордеев, рассматривая фотографии.
На снимках во всевозможных позах и ракурсах был запечатлен трахающийся с мужиками Олег Соловьев. Правда, на фото Соловьев выглядел лет на десять моложе, чем в жизни.
— Никак ты, Юра, кого-то узнал? — спросил Турецкий.
— Конечно. Это Олег Соловьев, который тоже свидетельствует против Варганова, — уверенно ответил Гордеев.
Дрекссен еще ниже опустил голову.
— Значит, — заключил Турецкий, — наша трудолюбивая пчелка, которая, правда, приносит больше патоки, чем меда, шантажировал не только Морозову, но и Соловьева?
— Выходит, что так.
— Очень хорошо. Значит, у нас теперь меньше работы.
Турецкий повернулся к Дрекссену:
— Ну что, Григорий Германович, вам остается теперь только поведать, кто вас сбил с пути истинного. Вернее, кто сделал так, что мирный продавец патоки теперь занимается черт-те чем — шантажирует граждан, похищает детей… Кто же этот изверг?
Дрекссен молча покачал головой.
— Как? — Турецкий приставил ладонь к уху. — Я что-то не расслышал. Кто поручил шантажировать Морозову и Соловьева? — повысил он голос.
— Никто, — ответил Дрекссен и умолк. Никакие ухищрения и уловки Турецкого не помогли. На любые вопросы о заказчиках шантажа он монотонно отвечал: — Не знаю.
— Видно, сильно запугали тебя, — сказал наконец Турецкий, — раз так упираешься. Но это бессмысленно — я ведь прекрасно знаю, кому именно выгодно все, что ты натворил. И все равно отрою ту шавку, которая тебе все это поручила, чтобы самой не мараться.
— Мы люди маленькие, — хитро сощурив глазки, молвил Дрекссен.
— Ага, понимаю… — продолжил Турецкий, — вы люди маленькие, что вам поручат, то вы и делаете… Только теперь, Григорий Германович, это будет посерьезнее левого меда. Загремите по полной. Я специально прослежу, чтобы вам дали максимум. Конечно, если не решите все-таки сотрудничать со следствием.
— Лучше я пойду под максимум, а потом живым вернусь, чем впарят мне маленький срок за содействие, а потом останусь я навеки в могилке лагерной под номерочком… — грустно заметил Дрекссен.
— Ну что ж, каждому свое, — сказал Турецкий, поднимаясь со стула, — только имей в виду, я, когда твоих работодателей накрою, обязательно выдам им, что это ты навел.
На Дрекссена теперь было, жалко смотреть. Когда его уводили, в его глазах застыла такая смертная тоска, что Гордеев даже вздрогнул, случайно встретившись с ним взглядом.
— Зачем ты его так прижал, Саша?
— Ничего, пусть поволнуется, ему полезно. Мне его еще допрашивать и допрашивать… Слушай, Юра, ты ведь был, кажется, у этого Соловьева?
— Да, был. Правда, ничего узнать не удалось, — ответил Гордеев.
