Легкие шаги за сценой привлекли его внимание. Он повернул голову и увидел в проходе между кулисами справа Марго Ингелоу. Она остановилась.
— Не бойтесь, доктор Уиллинг. Это я. Инспектор допросил меня первой и сказал, что могу быть свободной.
Он молчал, словно ожидая от нее дополнительных сведений. Она прошла на сцену. На ней была белая шляпка, ее гладкие каштановые волосы спутаны в легком беспорядке, а черно-белое льняное платье несколько помято. Она казалась усталой.
Марго опустилась в кресло Федоры перед камином.
— Вы, конечно, считаете меня виновной во всех тех событиях, которые здесь разыгрались?
— Я этого не говорил.
— Но вы это показываете всем своим видом.
— Я гораздо больше, чем вы, несу ответственность за все, что случилось, — твердо ответил он. — Сегодня на репетиции я чувствовал, что все идет не так, как должно, но я не прервал ее, так как у меня, кроме предчувствия, ничего определенного не было.
— Мне кажется, во всем, что произошло, не виноваты ни вы, ни я, — сказала Марго. — Люди сами определяют собственную жизнь. Адеан сделал свой выбор. Он был настолько глуп, что посчитал великим развлечением подразнить убийцу.
Базиль протянул к ней руку.
— Не вернете ли вы мне скрепы, которые вы вытащили из его рукописи?
Она бросила на него изумленный, возмущенный взгляд.
— Что вы имеете в виду?
— Дайте мне вашу сумочку!
Она колебалась. Он подошел к ней и мягким жестом руки сам поднял ее с колен Марго, ту самую кожаную сумочку, которая была с ней вчера в ресторане. Раскрыв ее, он увидел обычные предметы: кошелек для мелочи, носовой платок, губную помаду. Он открыл «молнию» другого отделения. Там лежала пара медных скреп и другие мелкие предметы — бриллиантовое колечко, свежая газетная вырезка, крышка от жестяной банки, маленькие золотые ножнички для ногтей, совершенно новая, сияющая монета, стеклянный компостер из какого-то магазина и пучок фольги.
— Как вы об этом догадались?
— Вас за спиной называют Сорокой. Это странные, необычные птицы. Они известны своим черно-белым оперением. Кроме того, это очень сообразительные птицы. Они могут, словно попугаи, имитировать человеческую речь и обладают одним известным пороком — воруют и припрятывают в укромных местечках различные блестящие предметы независимо от их ценности. Все — от бриллиантового колечка до куска блестящей фольги. Они — единственные представительницы животного мира, которые считаются клептоманками. Когда я увидел ваше довольное, сияющее лицо в тот день на террасе, когда исчезли медные скрепы из рукописи Адеана, я понял, в чем тут дело. Некоторые прозвища безобидны, другие — оскорбительны. Сорока принадлежит ко вторым.
Она спокойно выслушала слова Базиля, словно это была давнишняя, хорошо знакомая ей история.
— Можете ли вы основывать столь серьезные подозрения на паре медных скреп и на прозвище?
— Я не выдвигаю никаких обвинений. Но нам нужно выяснить пару вопросов, между нами, сами понимаете. Никто не должен об этом ничего знать. Скажите, было ли это истинной причиной ваших ссор с мужем? Из-за это он ушел от вас к Ванде?
У Марго был какой-то безразличный, отрешенный вид, Но она тихо, спокойно ответила:
— Да… Он ничего не имел против… моей слабости… этих вещичек. Но он утверждал, что я бесчувственна и холодна… Вы — психиатр и хорошо знаете, что подобные мне люди отличаются эмоциональной бесчувственностью.
Базиль утвердительно кивнул головой.
— Все началось еще в детстве, когда мне было пятнадцать лет… Начали в доме пропадать вещи… Меня уличили… Лечили, но ничто не помогало.
— Ингелоу не знал об этом, когда решил жениться на вас?
— Нет. У нас были друзья из разных слоев общества. Мы встретились случайно на конной выставке. Может, моя молчаливость, спокойствие и почти полная отрешенность от этого мира вначале привлекли его ко мне. Моя родители были в восторге. Они были старомодные люди и были уверены, что замужество излечит меня от этого порока. Конечно, и брак не помог. Я не обладаю всем теми представлениями о настоящей любви, которые доступны подавляющему большинству женщин. Я просто рождена такой, и все тут. Я действительно любила Джона, хотя это и покажется вам смешным, любила так сильно, как могла, как не любила никого другого. Но, вероятно, ему нужна была иная любовь. Ванда его совсем не любила. Но она обладает ярко выраженной сексуальной привлекательностью, которая как магнитом притягивает всех мужчин, и она не страдает ложным чувств стыда, демонстрируя все свои «прелести» перед ними. А он думал, что она любит его… Это такая женщина, которая рассматривает другую, несчастную женщину как свою очередную жертву, как еще одну возможность для достижения своей цели — богатства, славы и успеха. В тот момент, когда я пригласила ее к себе в дом, она поняла, какие существуют между нами отношения, и тут же принялась повсюду его преследовать. Я многое поняла за последние месяцы. Я узнала, что внешние приличия ценятся в нашем обществе куда более высоко, чем исконность и честность. Я поняла, что для большинства людей, и прежде всего мужчин, любовь — это удовольствие, а лишь потом уже чувство. Но весь этот опыт, все эти знания, к сожалению, пришли ко мне слишком поздно и теперь, конечно, не сулят мне ничего хорошего. Все рассудком я понимаю, но, к сожалению, с эмоциональной точки зрения ничего понять не могу…
Когда Марго ушла, Базиль через зрительный зал направился прямо в кабинет Мильхау. Он был битком набит людьми. За столом Мильхау сидел инспектор Фойл. Ванда, Род и Полина были разгневаны до предела и явно озадачены, Леонард выглядел внешне спокойным, но очень усталым, а сам Мильхау казался чрезвычайно деловым и сосредоточенным.
— Я ничего дурного не имел в виду, — оправдывался в чем-то Мильхау, обращаясь к инспектору, когда в кабинет вошел Базиль. — Личная привлекательность, очарование — это часть акций «звезды» в ее бизнесе. Она обязательно должна иметь возле себя какого-нибудь красавчика и таскать его повсюду за собой. Она не может войти в ресторан одна, как простой, заурядный посетитель. С ней постоянно должен находиться какой-то вздыхатель, влюбленный в нее молодой симпатичный человек. Мне ничего не было известно об Ингелоу и его делах с Вандой, так как они все тщательно скрывали до получения развода 0 т Марго. Затем Ингелоу уехал в Панаму. Ванда осталась одна. Но это ведь ужасно для актрисы! Как для нее лично, к и для судьбы спектакля. Какая же здесь реклама? Я бы посоветовал ей найти какого-нибудь «чичероне», даже если пришлось нанять такого за деньги, но она лишь посмеялась надо мной. Необходимо было что-то предпринять, и я поговорил со своими ребятами из отдела рекламы, и один них разработал нужную мне схему. Он заимствовал ее из Шекспира.
— Причем здесь Шекспир? — прервал его ничего не понимающий инспектор.
— Конечно! Почему бы и нет? У Шекспира есть пьеса об одной парочке — Беатриче и Бенедикте. Им абсолютно наплевать друг на друга, но их приятели решают разыграть их и распускают повсюду слухи, что Бенедикт сходит по ней с ума, а она чуть ли не готова полезть в петлю рад него. Поэтому я и сообщил Ванде, что Род по уши в нее влюблен, а Роду намекнул, что Ванда безумно его любит Она начала повсюду появляться там, где был и он, просила его повсюду сопровождать ее, а он был не в силах ей в этом отказать. В общем, схема удалась. Я пустил по ее следу человека с фотокамерой и приказал ему ни на шаг от них не отставать, а в отделе рекламы распорядился распространять в газетах и журналах эти фотографии с соответствующими душещипательными надписями и всякими прочими домыслами, чтобы подогреть интерес публики к ней и, соответственно, к своему театру. Что же здесь дурного?
— Да вы спятили!
— Значит, это вы…
— Ах ты, подлая скотина!
Эти три восклицания поочередно донеслись от Ванды, Полины и Роднея. Все трое, поднявшись со своих мест, угрожающе двинулись на Мильхау. Тот попятился и укрылся за собственным столом, прижавшись поплотнее к инспектору.
— Нервы, нервы, поберегите нервы, — плаксивым тоном начал он увещевать своих актеров. — Вы же знаете этот старый голливудский трюк — все ради «паблисити»! Кто же влюбится в красотку на экране или сцене, если она в реальной жизни… синий чулок, на которую…
— Это я — синий чулок? — взвизгнула Ванда.
— В Голливуде жертва такой «романтической любви» хранится в секрете, — заметила Полина.
Род сжал кулаки и молча направился к Мильхау.
— Послушай, не валяй дурака, — Мильхау нырнул под стол, выдвинув в качестве прикрытия впереди себя инспектора Фойла. — Я же старался ради твоего успеха как главного партнера Ванды, заставлял каждого читателя газеты или журнала поверить, что ты сводишь Ванду ума. Тюфяк!
— Простите, я не помешал?
