— Билл Робинсон, который чинит мотоциклы? Нет.
— Вы знаете город. Кто может знать?
— Вы серьезно?
— У него может находиться, — коротко пояснил я, — то, ради чего был разгромлен этот дом.
— Это то, о чем вы говорили мне?
Я кивнул.
Робби придвинул к себе телефон, сверился с записной книжкой, которую достал из кармана, и набрал какой-то номер. Он обзвонил одного за другим четырех абонентов, но наконец отодвинул телефон и удовлетворенно кивнул.
— Билл Робинсон работает в гараже Ригли и живет где-то на Экснинг-Роуд. У него хобби — он механик по мотоциклам марки «Харлей-Дэвидсон».
— Отлично, — сказал я.
— Но, — возразил О'Хара, — что у всего этого общего с нашим фильмом?
— Ножи, — ответил я, — и то, что Валентин Кларк знал Джексона Уэллса.
— Удачи вам в возне с дерьмом, — пожелал Робби.
Босс оказался вислоносым тощим бизнесменом несколько старше сорока лет, не имевшим ни малейшего желания даже взглянуть на увеличивающиеся стопки коробок с отснятой пленкой. Он сказал, что не смотрит кино. Он презирает киноактеров. Он думает, что режиссеров следует подпускать к финансам только в наручниках. Его поле деятельности — это рискованные вложения капитала с гарантией размещения. Не то поле, подумал я.
Он потребовал немедленно представить ему отчет за каждый цент, истраченный с первого дня основных съемок, в результате чего производственный отдел О'Хары потратил целый день, записывая по пунктам такие вещи, как продовольствие, транспорт, плата грумам, губная помада и электрические лампочки.
Мы сидели вокруг обеденного стола в номере О'Хары, я уже сходил в свои апартаменты и переоделся. Поверх зашитой раны Робби наложил тугую повязку. Я по-прежнему чувствовал легкую дрожь, но был вполне в состоянии не выдать ее. Я сосредоточился на обсуждении поездки Зигги в Норвегию; обсуждение шло под минеральную воду и бренди.
— Дикие лошади! — негодующе воскликнул босс, обращаясь к О'Харе. — У вас не было разрешения на то, чтобы ввозить лошадей из Норвегии! Их нет в сценарии.
— Они есть в воображении повесившейся женщины, — ровным голосом объяснил О'Хара. — Ее воображаемая жизнь — это то, что компания считает лучшим в замысле фильма, и то, что должно быть на экране. Норвежские кони будут чудесным штрихом для рекламы и принесут больше денег, чем будут стоить нам.
Ответ О'Хары заставил босса замолчать; он хмурился, но, видимо, осознавал, что если будет чрезмерно мешать продюсеру высокого класса, то тот попросту уйдет из проекта, и весь замысел рухнет. В любом случае он обуздал свои агрессивные порывы и, читая отчет об уплате жокею-победителю, всего лишь чуть поморщился.
Счета были проверены, и босс желал поговорить о Говарде.
Я не желал.
О'Хара не желал.
На счастье, Говарда не оказалось в отеле, и разговор отпал сам собой. Я откланялся под предлогом своих ежевечерних совещаний с Монкриффом, и босс на прощание сказал, что верит в то, что мы в дальнейшем будем избегать «инцидентов», и заявил, что завтра утром должен будет увидеть съемки.
— Конечно, — легко согласился О'Хара, подмигнув мне. — График предусматривает диалоги, крупные планы и несколько сцен с людьми, входящими и выходящими из помещения весовой Хантингдонского ипподрома. Никаких сцен с толпой, они уже отсняты. Жокеи тоже завершили работу. Лошади будут перевезены обратно завтра после полудня. Благодаря отличной погоде и разумному руководству Томаса мы закончим съемки на ипподроме на день раньше.
Босс выглядел так, словно его укусила оса. Уходя, я гадал, может ли его хоть что-нибудь порадовать.
На мое совещание с Монкриффом заявились сразу Нэш и Сильва, каждый хотел продолжить практику частных репетиций. Нэш принес распечатку своей роли. На лице Сильвы не было косметики, зато было выражение ярой феминистки. Я попробовал представить, как она и О'Хара выглядят вместе в постели; это ни на дюйм не продвинуло мою работу, но поделать с этим я ничего не мог.
Мы просмотрели сцены. Монкрифф и Нэш обсуждали освещение. Сильва вскинула свой божественный подбородок, и, к ее удовольствию, Монкрифф оценил ее лицевые кости в терминах светотени.
Я самоотверженно пил бренди с болеутоляющим: возможно, с точки зрения медицины это плохое сочетание, но не беда. Когда все ушли, я занял полусидячее положение на кровати и не мог заснуть еще долгое время, дрожа и размышляя, и наконец решил, что в ближайшем будущем у меня за спиной всегда должна быть какая-нибудь стенка.
О'Хара своим звонком пробудил меня от тревожного сна в половине восьмого. Что-то поздновато.
— Как ты? — спросил он.
— Отвратительно.
— На улице дождь.
— Да? — Я зевнул. — Это хорошо.
— Монкрифф звонил синоптикам. После полудня должно подсохнуть. Так что мы можем взглянуть на хантингдонские сцены сегодня утром, когда фургон вернется из Лондона.
— Да… Я думал, босса это не волнует.
— Он сам уезжает в Лондон. Он не собирается ждать поездки в Хантингдон до вечера. Он сказал мне, что с фильмом, на его взгляд, все в порядке и он доложит об этом.
— Здорово!
О'Хара хихикнул.
— Он считает тебя деловым человеком. В его устах это самая высокая оценка. Он сказал, что я могу возвращаться в Лос-Анджелес.
— О! — Я был удивлен тем, насколько меня это расстроило. — И ты уедешь?
— Это твой фильм, — ответил он.
— Останься.
После паузы он сказал:
— Если я уеду, это покажет, что ты действительно у руля. — Снова пауза. — Подумай над этим. Мы все решим после просмотра. Жду тебя в одиннадцать в проекторной. Ты в состоянии?
— Да.
— Хотя не должен бы… — сказал он и отключился.
К девяти часам я решил отказаться от грандиозного британского завтрака и нашел на карте города гараж Ригли; к четверти десятого мой шофер нашел его на местности. Поверх бензонасосов был натянут навес — укрытие от дождя.
Билл Робинсон оказался обладателем длинных волос, кучи прыщей, сильного восточноанглийского акцента, короткой куртки из черной кожи, усеянной множеством золотых заклепок, и тяжелого инструментального пояса, болтающегося вокруг его тощих бедер. Он принял во внимание тот факт, что у меня был шофер, и выказал должное уважение.
— Чем обязан? — спросил он, жуя жвачку.
Я усмехнулся.
— Мисс Доротея Паннир считает тебя отличным парнем.
— Да-а? — Он с довольным видом кивнул. — Она тоже неплохая старушенция.
— Ты знаешь, что она в больнице?
Улыбка с его лица исчезла.
— Я слыхал, что какой-то ублюдок порезал ее.
— Я Томас Лайон, — представился я. — Она сообщила мне твое имя.
— Да-а? — Он насторожился. — Вы не от ее сынка? Сынок у нее просто засранец.
Я покачал головой.
— Ее брат Валентин оставил мне по завещанию все свои книги. Она сказала, что доверила их тебе на сохранение.
— Не отдавать их никому, вот что она сказала. — Он выдул из жвачки пузырь, который с громким хлопком лопнул, и выжидающе уставился на меня. Я рассудил, что было бы ошибкой предложить ему деньги, что в современном мире придавало ему статус святого.
— Что, если мы позвоним ей? — сказал я.
Он не имел ничего против, так что я воспользовался своим мобильным телефоном и дозвонился до госпиталя, а после целой серии щелчков и соединений — до самой Доротеи.
Билл Робинсон, одетый в черную кожу с заклепками, говорил с ней, и его лицо сияло детской радостью. Надежда на то, что добрые старые времена не совсем минули.
— Она говорит, — сказал он, сунув мне обратно телефон, — что задница ваша сверкает подобно солнцу и что книги принадлежат вам.
— Отлично.
— Но они не здесь. В гараже у меня дома.
— Когда я смогу забрать их?
— Я могу явиться домой во время ленча. — Он бросил взгляд в сторону чудовищного сверкающего мотоцикла, скованного тяжкими цепями, дабы расстроить планы возможных похитителей. — Обычно я не прихожу, но, в общем, могу.
Я предложил купить час его времени у его начальства немедленно и не ждать ленча.
— Не выйдет, — с трепетом сказал он. Но его начальник был реалистом и потому с готовностью принял и предложение, и деньги. Билл Робинсон поехал к себе домой на моей машине в радостном настроении.
— Откуда ты знаешь Доротею? — спросил я по дороге.
— Моя девчонка живет рядом, — просто объяснил он. — Мы иногда помогаем старушенции. Приносим ей покупки, и все такое. Она сует нам конфетки, как малышне.
— Э… — сказал я, — а сколько же тебе лет?
— Восемнадцать. Как вам мой мотор?
— Я тебе завидую.
Его улыбка стала самодовольной, но в этом не было ничего плохого. Когда мы добрались до его дома («Ма днем на работе, ключ в той штуке, похожей на камень»), Билл отпер висячий замок на тяжелой двери кирпичного гаража и обнаружил свое истинное призвание — ремонт и конструирование мотоциклов.
