— Значит, слушай, Света и внимательно. Французскому мама тебя выучила, а вот правду говорить — нет. Я сейчас тебя сдаю с головой следователю, а предыдущий наш договор аннулируется по причине дезы. У тебя две минуты на исправление. А о кладбище будешь на нарах мечтать, если тебя на лесоповале не потеряют. За то же вранье — это нигде не приветствуется.
— А почему ей все, а мне ничего? — хищно прошипела Света. — Мать с двумя языками каждую копейку экономила, а уж про тряпки и говорить нечего, на все только и копили. Они машины меняют, когда хотят, и жрут от пуза то, что мы и в Новый год не видывали. Она, добренькая такая, и покормит и джинсики отдаст поношенные. Витаминчики дедуля подбрасывал и валютку, которую я сроду в руках-то не держала. К ней все липнут, как мухи на навоз. А чего ради? Да, все за жвачку, да за пакетик из «Тати». Готовы ей были зад лизать все подряд. Есть она не могла наши продукты, так ей прямо с поезда раз в неделю из Европы дедуля пересылал. А за что? Я тоже человек и имею право жить не как скот. А паспорт ей и не нужен, если что и новый выпишет, им все можно.
Сжатые кулаки побелели, но Нил сдержал себя.
— Так, говори телефон и адрес, слово лишнее прибавишь и конец тебе.
Нил медленно встал.
— Адрес не знаю, на взгляд только помню, где-то на Петроградке, а телефон скажу...
Нил вышел на улицу, заметив на углу кабачок, зашел, заказал кофе с коньяком. Народу почти не было. «Не договаривает, сука, что-то важное не договаривает...» Тревога прочно засела в нем, и только в России, только там он сможет во всем разобраться и найти Лиз. Надо ехать.
Прямо в лапы к Асурову и его начальничкам? То-то они его по головке погладят — и за Проваленное задание, и за трехлетнее молчание.
С другой стороны, если бы нужен был — нашли бы, он же ни от кого не скрывался, у той же мамочки, Ольги свет Владимировны, записан его американский адресок, стало быть, и Конторе он известен. За себя Нилу не было страшно, но вот отдавать гэбэшникам Лиз... Надо что-то придумать. И срочно...
Глава 9
РЫБИЙ ЖИР ФОНАРЕЙ
(1988)
Научно-производственное объединение «Ленглавбетонконструкция», что затерялось где-то в диковатой промзоне между Лиговкой и железнодорожной полосой отчуждения, лихорадило с самого Нового Года. Еще бы — к нам едут французы! Причем не какие-нибудь там залетные гастролеры-однодневки по линии обкома или ВЦСПС, а самые что ни на есть конкретные, деловые, с серьезными интересами и долгосрочными планами. «Билль дю Солей», строительная фирма, посылала в Ленинград представительную делегацию для изучения вопроса о создании совместного советско-французского предприятия с. целью развертывания на базе объединения экспериментального цеха по производству универсальных евромодулей повышенного качества. Предполагались значительные капиталовложения, масштабные поставки новейшего оборудования, а в будущем — выход готовой продукции на мировые рынки. Проспекты фирмы «Вилль дю Солей», разворованные на второй же день, являли собой чудо полиграфического искусства, а чертоги, запечатленные на глянцевых страницах, были столь ошеломительно великолепны, что любой сотрудник ЛГБК без колебаний поменял бы год жизни в своей коммуналке, «хрущобе» и даже дефицитной «сто тридцать седьмой» на один-единственный денек посреди такой буржуазной роскоши. Хотя никто в объединении не имел и приблизительного представления, что такое «евромодули повышенного качества», от головокружительных перспектив захватывало дух. Готовясь к встрече, в экстренном порядке заасфальтировали дорожку от проходной до административного корпуса, провели косметический ремонт директорского этажа, в кабинет завезли новую финскую мебель, а работникам двух цехов, в которые, по представлениям начальства, с наибольшей вероятностью захотят заглянуть дорогие гости, выдали новенькие чешские комбинезоны.
По объединению поползли упорные, официально не подтвержденные, но и не опровергнутые слухи, что будто бы из особо отличившихся работников будет отобрана группа в десять человек для трехмесячной стажировки во Франции. Оптимисты записались на курсы французского при ДК железнодорожников и принялись с удвоенной силой демонстрировать служебное рвение перед руководством; самые завзятые пессимисты, хоть и уверяли, что списки на Францию давно составлены, и входят в них, естественно, директор с замами, парторг, комсомольский бог Каконин, директорский референт Оля и секретарша Аллочка, ходили подтянутыми и исподволь готовили хвалебные характеристики на самих себя.
В международный аэропорт явилась представительная делегация, человек пятнадцать «главбетонов» и прикомандированный переводчик из «Интуриста», вихлястый молодой человек с кошачьими повадками и обесцвеченной перекисью челкой. На всякий случай, сразу трое держали таблички с надписью черным фломастером: «Lenglavbetonokonstrukcija».
Пассажиров из Парижа было немного, и трое мужчин в роскошных длиннополых плащах, с клетчатыми кофрами через плечо, — посередине высокий, по бокам маленькие, справа толстый, слева худой, — сразу обратили на себя внимание встречающих. Депутация устремилась к ним.
— Бонжур, месье, ну сом трез аншанте... — солидно начал глава делегации старательно заученную речь.
— Бонжур, дарагой, бонжур, — прервал его маленький и толстый, по-русски, правда, с сильным кавказским акцентом. — Скажи своим, чтобы багаж наш взяли, да?
Он сунул в ладонь остолбеневшему Чмурову несколько картонных бирочек.
Подскочивший крашеный переводчик бирочки забрал.
Высокий француз что-то тихо и коротко бросил толстому. Тот виновато улыбнулся.
— Извини, дарагой, ты начальник, наверное.
— Николай Петрович Чмуров, заместитель директора по общим вопросам.
Николай Петрович протянул руку, и толстый коротышка с чувством пожал ее.
— Робер Тобагуа. Очень рад, очень... Господин генеральный директор...
Второй коротышка, тощий, сделал шаг вперед.
— Жан-Пьер Запесоцки, — с ударением на последний слог произнес он.
Слегка поклонившись, шагнул назад. Руки так и не протянул.
— Наконец, наш хозяин, владелец «Билль де Солей», господин Филипп Корбо.
Легким кивком высокий подтвердил: он самый... Прилетели французы в восьмом часу вечера, сразу из аэропорта проследовали в гостиницу «Ленинград», где их ожидал банкет по случаю прибытия. Хозяева выкатили шикарный стол с икрой, экспортной водкой, осетриной на вертеле и, естественно, в продолжение вечера все внимание уделяли иностранным гостям. Те вели себя по-разному. Тобагуа болтал без умолку, отдавал должное и закускам, и коньячку, через полчаса был на ты со всеми, включая директора, через час полез на эстраду петь «Сулико». Запесоцки, напротив, молчал, брезгливо морща унылый висячий нос, пил только воду, заедал зеленью и красной икрой — от черной он отказался, как от некошерной. Корбо ел и пил умеренно, немногословно отвечал на вопросы любопытствующей соседки, референта Оли, о Франции и об Америке. Беседовали они по-английски — французского Оля не знала, английским же владела на уровне приличной ленинградской спецшколы. Перелом наступил, когда в их разговор врезался подгулявший комсомольский бог Каконин, упитанный молодой человек в модном кожаном пиджаке.
— Эй, Олюнчик, ты эгоистка, я, может, тоже с французом хочу общнуться.
— Ну так и общайся.
Оля показала на Тобагуа, о чем-то хохочущего с краснолицым Чмуровым, на Запесоцки, подозрительно поглядывавшего на окружающих.
— Ха, тоже мне французы, грузин да жид пархатый! Твой-то настоящий, смотри красавчик какой, вылитый Ален Делон.
— О, oui, oui, Alain Delon! — услыхав знакомое слово, закивал Корбо.
— Во-во! — обрадовался началу беседы Каконин и перешел на английский. Точнее, попытался:
— Мистер, вот риал мен дринк ин Франция?
Он сам удивился, что француз его понял. Должно быть, помог жест, которым он сопроводил вопрос — щелчок по горлу.
А вот ответа комсомолец не понял.
— Оль, это он что сказал?
— Сказал, что во Франции настоящие мужчины пьют то, что хотят.
— А правда, что для француза стакан водки — смертельная доза?.. Ты переводи.
— Не буду.
— Что говорит молодой человек? — осведомился у Оли Корбо.
— Так, всякие глупости...
— И все же?
Оля нехотя перевела.
Корбо усмехнулся.
— Насколько я понял, молодой человек хотел сказать, что русские лучше держат алкоголь... Оля, попросите официантов принести две пустых пивных кружки.
— Филипп, может быть, не стоит...
— Попросите.
Принесли кружки. Корбо поровну залил в них литровую бутылку «Столичной», придвинул одну из кружек к притихшему Каконину.
— Начинаем насчет «три». Залпом... Оля, переведите ему.
«Главбетоны» притихли. Парторг Глебов попытался что-то вякнуть про трезвость — норму жизни, но его быстренько заткнули. В конце концов, брошен вызов престижу их учреждения, более того, престижу Родины.
