Ознакомительная версия.
– Если вам все же удастся напасть на след «Любимой», – сказала она вслух, поднимаясь с места, – дайте мне знать.
Дома ее ждало сообщение от Пьера Видаля, что доктор Морнан вернулся в Париж с отдыха. И через час баронесса заехала за журналистом в редакцию.
– У вас есть досье на Морнана? – спросила она своего помощника. – Отлично.
Однако ей было достаточно бросить взгляд на фотографию доктора, и она сразу же поняла, что разговор с ним вряд ли получится легким. У этого седоволосого, аккуратно одетого мужчины было, в общем-то, непримечательное лицо, но подбородок и линия рта выдавали упрямство характера и несгибаемую волю.
– Мой человек все еще проверяет наследства, которые получили капитан Обри и Эттингер, – сказал Видаль. – Однако с Морнаном все очень просто. За его участие в деле Лантельм безутешный вдовец заплатил ему 50 тысяч франков.
– Хм, очень большие деньги, – задумчиво протянула Амалия. – Хотя, если судить по послужному списку, доктор производит впечатление человека с незапятнанной репутацией.
– И он хороший врач, – добавил Видаль. – Был врачом Рейнольдса и его семьи. Если не ошибаюсь, знал все тайны трех или четырех его последних жен.
– Вопрос только в том, пожелает ли медик этими тайнами делиться, – усмехнулась Амалия. – С мадемуазель Алис он, конечно, говорить не будет. Значит, придется снова стать баронессой Корф.
– А я снова буду стеречь машину? – улыбнулся Видаль.
– Да, думаю, будет лучше, если я пойду к нему без вас. В свое время ваши коллеги изрядно потрепали ему нервы.
Жена доктора, оказавшаяся дома, сказала, что ее муж, вообще-то, занят, но, возможно, сумеет выкроить время для такой посетительницы. Вскоре Морнан вышел в гостиную, держа двумя пальцами визитную карточку Амалии.
– Баронесса Корф? Это вас нанял некий Луи Дюперрон, чтобы расследовать смерть мадам Рейнольдс?
Амалия была вынуждена признать (про себя, конечно): беседа, выражаясь боксерским языком, началась с того, что доктор уложил ее в нокаут. Кроме того, она отметила, что доктор был первым, кто назвал Женевьеву Лантельм официальным, а не сценическим именем – мадам Рейнольдс. Все привычно звали ее мадемуазель Лантельм, иногда называя «мадам», но почти никогда – по фамилии мужа.
– Я рада, что мы сможем не тратить лишних слов, – сказала Амалия вслух. – И была бы счастлива услышать ваше свидетельство как врача, мсье Морнан.
Доктор хмуро посмотрел на посетительницу, вздохнул и сел.
– Боюсь, я вас разочарую, потому что оно не изменилось, – сказал он после паузы. – Это был несчастный случай. Никто ее не душил и не убивал, мадам просто потеряла равновесие и выпала из окна. Думаю, женщина причесывалась, потому что в ее руке была шпилька, ее волосы были распущены, а крышку от коробки шпилек так и не нашли.
– Что показало вскрытие? – спросила Амалия.
– Вскрытия не было.
– Разве следователь не приказал сделать его?
– Рейнольдс старомоден, поэтому не хотел, чтобы его жену трогали. Так он, по крайней мере, сказал. А поскольку немецкая полиция согласилась с тем, что имел место несчастный случай, необходимость во вскрытии отпала вообще.
– Скажите, доктор, – вкрадчиво спросила Амалия, – вы хорошо знали Женевьеву Лантельм?
Морнан удивленно посмотрел на нее.
– Не могу сказать, что мы были друзьями, – сказал он, подумав. – Но как врач, безусловно, я знал ее хорошо. Мадам была женой моего давнего клиента.
– То есть вы познакомились, когда актриса вышла за него замуж?
– Нет. Раньше. Рейнольдс привел ее ко мне и…
– Продолжайте, доктор, – спокойно сказала Амалия.
– Он хотел знать, может ли Женевьева иметь детей, – сухо промолвил Морнан. – Я сказал, что это вполне вероятно, тем более что женщина уже рожала.
– В каком смысле? – поразилась Амалия. – У Женевьевы Лантельм, насколько мне известно, никаких детей не было.
– Сударыня, я врач, – со скучающей гримасой ответил ее собеседник. – И то, что я вам говорю, я говорю как врач, а не как сплетник. Мадам, кстати, изменилась в лице, когда я указал ей на то, что она, по-видимому, желала скрыть, и сначала пыталась уверить меня, что я ошибся, потом заявила, что ребенок умер, а под конец залилась слезами и признала, что я прав. При ее образе жизни, думаю, нет ничего удивительного, что актриса когда-то стала матерью.
– Когда именно это могло произойти? – спросила Амалия.
– В достаточно молодом возрасте. Где-то до 1902 года, я думаю.
– Она что-нибудь еще говорила о ребенке?
– Нет. Да я и не расспрашивал, по правде говоря.
– Можно еще один вопрос? Мадам принимала наркотики?
– Да.
– Какие именно?
– Боюсь, что все, – довольно сухо ответил доктор. – Опиум, кокаин, морфий. Я много раз говорил Рейнольдсу, что это не приведет ни к чему хорошему, но он не имел на свою жену никакого влияния, та делала, что хотела. В театральной среде тогда все увлекались разной дрянью, и мало кто устоял перед соблазном, по правде говоря.
– Ее можно было назвать наркоманкой?
– Пожалуй, нет. Во всяком случае, на момент своей смерти мадам наркоманкой не являлась. За год до того у нее случился выкидыш, и она, очевидно, испугалась.
– Вы осматривали вещи актрисы после ее смерти? Среди них не было кокаина или морфия?
– Вынужден ответить на ваш вопрос отрицательно. Там было много платьев, шляпок, вееров и тому подобных мелочей, но никаких следов наркотиков.
– Когда вы прибыли на яхту, Рейнольдс вам сказал что-нибудь? Как именно он объяснил случившееся?
– Рейнольдс был очень плох, – сердито ответил доктор. – Мне пришлось всю ночь сидеть у его изголовья. Он все время повторял: «Зачем она это сделала, зачем?»
– То есть муж думал, что его супруга покончила с собой?
– Он вообще не знал, что думать. Говорил мне, что совершенно ничего не понимает. Когда его стали обвинять в ее смерти, для него это было как гром среди ясного неба. Рейнольдс понимал, что люди его не любят, но никогда не думал, что настолько ненавидят. Если вы собираетесь задать мне вопрос, что я лично о нем думаю, скажу сразу же: он не убивал. Не потому, что он мой клиент и я считаю своим долгом говорить о нем только хорошее, а просто потому, что он этого не делал.
– Вообще-то, я собиралась задать другой вопрос. Относительно суммы в 50 тысяч франков, которую он вам заплатил.
От Амалии не укрылось, что доктор слегка нахмурился.
– Плата за дружеское участие? – любезно подсказала баронесса, наблюдая за собеседником.
– Нет, – отрезал доктор. – Плата за то, что я спас ему жизнь после сердечного приступа, когда он узнал, что его жена погибла. Это во-первых. А во-вторых, за то, что мне пришлось заняться разоренной могилой его несчастной жены.
– То есть?
– Когда в ее склеп забрались воры, Рейнольдс находился за границей. Он телеграммой попросил меня, чтобы я занялся этим делом и узнал, что пропало. Оказалось, что ничего – воры попросту не смогли добраться до украшений. Мерзавцы думали, что те находятся на теле, а на самом деле драгоценности лежали в мешочке, который Рейнольдс положил в гроб. Комиссар, который вел дело, предложил, чтобы семья забрала украшения, и я оставил их у себя до возвращения Рейнольдса. Кроме того, так как воры вскрыли тройной гроб умершей, его пришлось заменить, а затем перезахоронить тело. Всем пришлось заниматься мне, и если вы полагаете, что это было необременительное поручение, то сильно заблуждаетесь. И самое неприятное, что через несколько лет, уже после смерти Рейнольдса, история повторилась. Зачем кому-то понадобилось снова тревожить покой бедной утопленницы, совершенно непонятно, ведь все газеты написали, что драгоценности отдали семье.
– Вероятно, во второй раз воры действовали наудачу, решив, что газеты могли о чем-то и умолчать, – предположила Амалия. – Насколько я помню, ни в первый, ни во второй раз полиция не нашла преступников?
– Нет. Да, по-моему, не особо и искала.
Доктор посмотрел на часы и поднялся:
– Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы, сударыня? Если да, то прошу меня извинить, у меня дела.
Узнав, что именно доктор Морнан рассказал баронессе, Видаль нахмурился.
– Должен вам сказать, – заметил журналист, – что я ему не верю. Эти 50 тысяч франков скорее смахивают на взятку за то, что он закрыл глаза на убийство.
– У Рейнольдса было сорок миллионов состояния, – напомнила Амалия. – Будь он убийцей, то не отделался бы так дешево, в буквальном смысле слова. Так что на всякий случай проверьте-ка счета доктора, Пьер. Если с вашими связями не получится, подключите Дюперрона. Полагаю, мне не надо вас учить: если Рейнольдс вдруг ни с того ни с сего стал делать доктору или его жене дорогостоящие подарки, это также является свидетельством против них. Пока же мы можем сказать о враче только одно: наш мсье Морнан живет в очень хорошем районе.
– Но ведь это не преступление?
– Нет. Однако до гибели Женевьевы Лантельм доктор жил куда дальше от центра – на Брюссельской улице. Мелочи, Пьер, мелочи! Никогда не забывайте о мелочах!
Ознакомительная версия.
