Водитель и два сопровождающих сразу не заметили, что узкая дорога была перекрыта: поперек стояла машина, сверкала огнями, вокруг люди в форме, то ли полицейские, то ли пограничники. Водитель попытался было объяснить, что документы у них в порядке, но не успел — справа и слева на них были направлены дула автоматов. Один из «полицейских» ухмыльнулся:
— Спокойно, парни. Пропуск нам не нужен. Открывай двери! Где ключи?
Шофер выругался по-русски, сопровождающие молчали. Тогда «полицейские» применили способ, который заставил водителя заговорить. Двоих, уже связанных охранников, они облили бензином из принесенной канистры, поднесли зажигалку к одному из них:
— Не назовешь код, чтобы открыть дверцы, твои друзья вспыхнут, как факел!
Пришлось отдать ключи и рассекретить систему защиты. Мешки с долларами перекочевали в «полицейский» автомобиль. Через двадцать пять минут на место происшествия прибыли настоящие швейцарские полицейские, но следы бандитов затерялись где-то на горной тропе…
…Год тому назад КГБ наметил операцию по захвату помещения одной из компаний по охране ценностей в Лондоне с целью дестабилизации мирового рынка путем изъятия большого количества золота из оборота. Акция была проведена успешно — четыре бандита похитили золотые слитки весом в три тонны и два мешочка с бриллиантами южноафриканского происхождения. Они связали охранников и заткнули им рты кляпом. И тогда применялся тот же метод подавления воли к сопротивлению: они облили двух сторожей бензином и завладели ключами от сейфов… Однако в советскую казну сворованные ценности не поступили… Контролировать эту операцию должен был Кассарин. Но он доложил, что операция была проведена неизвестными лицами без его ведома.
Ракитин настаивал на расследовании этих двух дел, обращая внимание руководства на факт присутствия Кассарина за границей в это время и идентичность методов ограбления. Более того, один из советских агентов, пытавшийся сообщить что-то о странном поведении генерала КГБ, погиб в автокатастрофе. Но дело замяли.
Замяли ещё одно дело, уже в Москве, напрямую ведшее к Кассарину. При покупке им через подставных лиц лазерного гироскопа американской фирмы «Ханивел» советский банк частями высылал валюту через нью-йоркские банки. Одна сумма — пятьдесят тысяч долларов — ошибочно была выслана дважды. Дважды в ее получении расписался в Нью-Йорке Кассарин… Через год инспекцией этот факт был обнаружен. Кассарин вывернулся, заявив, что вторую сумму передал в качестве взятки посреднику…
…И вот уже совсем недавно случилась такая история. Многие годы генерал Цапко находился в закодированной переписке со своим другом — последним из могикан берзинской гвардии, Андреем Емельяновичем Зотовым, по кличке «Сатурн». Он был резидентом КГБ в Западной Европе и последние годы работал непосредственно на Кассарина. Недавно «Сатурн» скоропостижно скончался в Цюрихе. Все ценности из его личного бокса в цюрихском банке Роентген исчезли. Предполагаемая сумма похищенного — около пяти миллионов рублей, предназначавшаяся для оплаты содержания резидентуры в Австрии и Швейцарии. Можно было предположить, что старик Зотов покинул этот мир по естественной причине, от инфаркта, как и было установлено швейцарскими врачами. Но одно обстоятельство смущало старого генерала: время смерти Зотова совпало с пребыванием Кассарина в Австрии. А оттуда до Цюриха — рукой подать.
— Вот я вам тут как бы набросал дров, а ваше дело, товарищи прокуроры, сложить из них поленницу, да так, чтоб она не развалилась как бы. И тут, господа хорошие, я вам помочь как бы совсем ничем не могу. Вот поговорите с Витиным другом — полковником из КГБ Пономаревым. Он эту ихнюю кухню как бы лучше меня знает. Может, чего посоветует…
Я смотрел на генерала Цапко, и смотреть мне было на него приятно и забавно. И его каркающий голос, и эти бесконечные «как бы» к месту и чаще всего не к месту, и кротость лица, совсем не соответствующая его профессии — все это вместе с окружающими его атрибутами и ореолом героического прошлого было притягательно необыкновенно. Можно было бы назвать его чудаковатым, странным, но в первую очередь он мне казался полноценным, то есть, как бы в нем было человеческих качеств — позитивных или негативных, неважно, — больше, чем в ком-либо еще, мною встреченном. Я даже поймал себя на том, что размышляю, строя фразы по подобию генеральской речи. Я продолжал наблюдать за Ипполитом Алексеевичем, когда мы сели за стол, заставленный истинно русской снедью — мочеными антоновскими яблоками, солеными рыжиками, селедкой с горячей картошкой и Бог знает, чем еще. Я не вслушивался в то, что говорил отставной генерал, а просто следил за выражением его подвижного лица, движениями непомерно длинных рук с костлявыми пальцами и постоянно меняющимся цветом его глаз — от серо-желтого до изумрудно-зеленого.
…В шесть мы распрощались с Ипполитом Алексеевичем и его молодой женой. На рысях добежали до платформы, втиснулись в переполненную электричку.
Через полчаса мы уже были на Павелецком вокзале. Меркулов раздобыл «левака» — умчал за своей Лелей в больницу на ободранном микроавтобусе.
Я спустился в метро и поехал домой.
Идя по Арбатской площади, я думал о перипетиях нашего дела, вдыхал холодный воздух, созерцал толпу. Вечер, похоже, будет отличный — я проведу его с Ритой. Выпьем по бокалу вина, сходим в кинишко…
Я пересек переулок Аксакова, бросил на тротуар окурок, распахнул двери, вошел в подъезд…
Что-то резко хлестнуло меня по глазам, я мгновенно перестал что-либо видеть; множество каменных рук взяли меня за плечи, бока, шею; рот заволокло непонятной сладковатой массой. Я судорожно пытался вдохнуть в себя воздух, пропитанный запахом суррогатного кофе. С космической скоростью замелькали кадры фильма — заседание комиссии по распределению молодых специалистов, беззвучные рукоплескания огромного зала и я на пьедестале почета, награждаемый за выигрыш первенства университета по самбо, мое грехопадение со школьной учительницей по физкультуре, и уже совсем из далеких галактик донеслось: «Через черточку пишутся частицы ТО, ЛИБО, НИБУДЬ, КОЕ, ТАКИ, КА…»
Все вокруг изменилось. Мир стал розово-туманным. Туман закручивался в конус и устремлялся в высоту бесконечного купола. Неземной розовый свет струился с небес и звучал печальной мелодией одной минорной ноты, как безысходный стон затерянного в тумане маяка. Тела у меня больше не было, в потусторонний мир переселялась только одинокая душа Александра Турецкого. Без удивления я увидел склонившегося ко мне ангела, но его личико носило такое страдальческое выражение, что вынести это было невозможно, и я снова закрыл глаза.
Я очнулся от невыносимого холода, скрюченный в неестественной позе, с пересохшим горлом. Голова гудела, как от удара доской по уху. Надо мной под облупленным куполом нелепой арки болталась на сквозняке голая лампочка, стены были покрыты трещинами и плесенью. Я перекатился на бок и увидел девочку лет десяти, сидящую на голом цементном полу, растрескавшемся и грязном.
Она тоже дрожала от холода, обхватив руками колени и уставившись на меня своими большими синими глазами. Я спросил:
— Ты кто?
Девочка не ответила, и я заорал:
— Ты меня слышишь, девочка?
Она опять промолчала, только недоумение появилось на ее хорошеньком лице. Матерь Божия! До меня дошло, что из моего горла не исходило ни малейшего звука! Я старался прокашляться, но вместо кашля изо рта клубами пара вырывалось беззвучное дыхание. Бсзнадсжностьситуации заставила логически вдуматься в происходящее. На меня напали с целью ограбления и бросили в заброшенной церкви. От холода у меня перестали работать голосовые связки. Ну, это не смертельно. Это пройдет. А может, я ещё и оглох? — с ужасом подумал я и в опровержение этой мысли ясно услышал:
— Турецкий, ты немой?
Собравши все силы, чтобы не вскочить и не завыть от отчаяния и непонимания — что? зачем? кто? — страшным шепотом я прошипел:
— Ты-ы-ы кто-о-о-о?
— Лида Меркулова.
Я готов был снова впасть в беспамятство. И, чтобы этого не случилось, я заставил себя подняться и прислониться к покрытой слизью стене. Помещение бсшснно завертелось перед глазами и стремительно начал падать потолок, Я повернулся лицом к стене, и меня начало сразу же тошнить чем-то мерзким, зеленым и горьким. Ощущая себя полным ничтожеством от стыда и конвульсий, я изо всех сил все же понуждал себя выворачиваться наизнанку, инстинктивно, по-звериному, спасая свою плогь. Наконец, все было кончено. Я стоял, все ещё вцепившись руками в скользкую стену, покрытый обильным потом, и старался найти носовой платок. Карманы были пусты. Не было кошелька, удостоверения, ключей. Из уголка кармана куртки я извлек щепотку трухи из табака и семечек. Как по палубе корабля, широко расставляя ноги, я с трудом дошел до двери и, открыв её, очутился в кромешной мгле. Нащупал какой-то заснеженный выступ, набрав пригоршню снега, протер лицо и руки. В узкой полоске света от приоткрывшейся двери показалась тоненькая фигурка Лидочки.
