Питт не забывал, что в дом мог зайти кто-то еще. Кто-то проник внутрь, минуя слуг, — потому что если бы слуги сами впустили посетителя, они были бы только рады рассказать об этом полиции, отводя от себя подозрение. Но стены сада невысоки, и любой более или менее ловкий мужчина мог без проблем преодолеть их. На его одежде остались бы пятна от пыли и мха. От одежды, конечно, избавились, но Питт все равно должен опросить камердинеров. Надо послать Форбса проверить…
Конечно, были еще и ворота, но Томас уже убедился в том, что у Халлама они всегда заперты.
Питт вышел из ворот кладбища одним из последних и повернул по улице в сторону полицейского участка. Он допускал, что убийца — Халлам. Это было вполне возможно. И на лице Кэйли явно отражался ужас происшедшего. Но у Питта не было достаточно доказательств. Если Халлам будет просто все отрицать и говорить, что кто-то последовал за Фулбертом в его дом, убил несчастного и оставил тело в дымоходе, у Томаса не будет ничего, чтобы опровергнуть эту ложь. Он не сможет арестовать человека с социальным положением Халлама Кэйли без веских доказательств.
Если Питт не сможет доказать вину Халлама, то самое лучшее, что ему остается, — это доказать невиновность других. Работа тонкая и неблагодарная.
В полицейском участке нашелся ответ на один небольшой вопрос — почему Алджернон Бернон не хотел называть имя человека, в компании с которым, как говорил он сам, провел тот вечер, когда была убита Фанни. Форбс наконец-то обнаружил ее — красивую приветливую девушку, которая в высшем обществе называлась бы куртизанкой, но клиенты называли ее проституткой. Неудивительно, что Алджернон скорее предпочел быть под подозрением, чем открыть правду о том, что он платил за свои порочные развлечения, в то время как его невеста боролась за жизнь.
На следующий день Питт и Форбс снова появились на Парагон-уок; они заходили в дома через черный вход и опрашивали камердинеров. Ни один из предметов господского туалета не носил пятен от сырости или мха, также не было и кирпичной крошки — одна лишь сухая пыль жаркого лета. В одном или двух местах одежда была немного порвана, но ничего такого, что нельзя было бы объяснить. Например, порвал при входе или выходе из кареты, или в саду, зацепившись за розовый куст, или наклонившись, чтобы поднять монету.
Питт даже пошел в сад Халлама Кэйли и попросил разрешения взглянуть на стены с обеих сторон. Сильно обеспокоенный слуга сопровождал каждый его шаг и наблюдал со все возрастающим напряжением за тем, как Питт пытается обнаружить хоть какие-то следы вторжения. Если кто-то и перелезал раньше через стену, он пользовался лестницей, которую тщательно устанавливал — так, чтобы не содрать мох и не поцарапать кирпичи, — а затем заравнивал следы от ножек лестницы, оставленные на земле. Такая тщательность казалась невозможной. Как можно было перетащить лестницу назад, не оставив следов во мху наверху стены? И как тогда вернуться и убрать следы на земле по ту сторону стены? Лето было жарким, но почва в саду была еще достаточно рыхлой. Томас проверил это, сделав несколько шагов и оставив отчетливые отпечатки своих подошв на земле.
В дальнем конце стены находилась дверь, выходящая на осиновую алею, но она была заперта, а у помощника садовника был ключ, и он сказал, что никогда с ним не расстается.
Халлама дома не было. Завтра Питт зайдет и спросит его о ключах, был ли у него другой, и давал ли или одалживал он его кому-нибудь. Но и это было пустой формальностью. Томас не верил ни на минуту, что кто-то еще проходил по этой тропинке в конце сада и входил без разрешения в дом, чтобы встретиться с Фулбертом. И еще меньше он верил в то, что это была случайная встреча.
Наконец Питт пошел домой, решив ничего не рассказывать Шарлотте о том, как прошел этот день. Ему хотелось забыть обо всем этом деле и предаться тихим семейным радостям. Хотя Джемайма уснула, Томас попросил Шарлотту разбудить ее, затем сел в общей комнате с дочкой на руках, в то время как она хлопала сонными глазками, не понимая, зачем ее разбудили. Питт говорил с ней, рассказывая о своем детстве в большом поместье в деревне; рассказывал он очень серьезно, как будто бы она понимала его. Шарлотта сидела напротив и улыбалась. Она шила что-то белое, похожее на мужскую рубашку. Томас не знал, понимает ли Шарлотта, что он поступает подобным образом, чтобы забыть о Парагон-уок и о предстоящих делах. А если и знала, то с ее стороны было мудро не показывать этого.
В полицейском участке ничего не изменилось. Питт попросил своих начальников собраться на совещание и рассказал им, что он намерен делать. Если в деле не появится других обстоятельств, не найдется других ключей к садовой калитке или же не объявится иной подозреваемый, он будет вынужден принять версию, что преступником является кто-то из дома Кэйли, и начать их тщательную проверку. Причем проверять не только слугу и камердинера, но и самого Халлама Кэйли.
Начальству его идея не понравилась, особенно с обвинением Халлама Кэйли, но Томасу удалось убедить их в том, что это неизбежно и что виновен кто-то из домочадцев — наиболее вероятно, слуга или камердинер.
Пил не перечислил всех причин своей убежденности в том, что убийца — Халлам. В конце концов, это были только его личные умозаключения на основании увиденного — страданий на лице Халлама, ужаса внутри его… Но начальство могло возразить, что таково типичное поведение человека, который слишком много пьет и не может остановиться.
Прибыв на Парагон-уок поздно утром, Питт направился прямо к дому Кэйли, позвонил в переднюю дверь и стал ждать. Странно, но никто ему не открывал. Он звонил снова и снова, но безуспешно. С чего бы это, интересно, слуга пренебрег своими обязанностями?
Питт решил подойти к кухонной двери. Там наверняка должен быть кто-то. На кухне всегда, в любое время дня, крутятся служанки.
Не дойдя нескольких ярдов до двери, Томас увидел посудомойку. Она подняла голову, взвизгнула и, схватившись за край фартука, уставилась на него.
— Доброе утро, — сказал Питт, заставляя себя улыбнуться.
Женщина безмолвно стояла, словно примерзнув к месту.
— Доброе утро, — повторил он. — Никто не слышит моего звонка у главного входа. Могу я пройти в дом через кухню?
— Слуги сёдни выходные, — сказала посудомойка, задыхаясь. — В доме тока я и кухарка, и Полли. И мистер Кэйли ишшо не подымался.
Питт выругался про себя. Этот дурак констебль позволил всем им исчезнуть с Парагон-уок — включая и убийцу?
— Куда они ушли? — потребовал он.
— Э… Хоскинс — это кемердинер, он пошел в ихнюю комнату, мне кажецца. Я не видела их сёдни, но Полли несла им поднос с тостом и чайник с чаем. А Альберт — эт слуга; так мне кажецца, что он пошел к лорду Дилбриджу, потому ж у его есть фантазии к их служанке. Что нить не так, сэр?
Питт почувствовал волну облегчения. На этот раз улыбка была настоящей.
— Нет. Я думаю, все правильно. Но в любом случае, мне бы хотелось войти в дом. Кто-нибудь мог бы разбудить мистера Кэйли для меня? Мне нужно видеть его, чтобы задать ему пару вопросов.
— О, я не могу, сэр. Мистер Кэйли, ну, он не любит вот так… он так себе по утрам. — Она выглядела озабоченно, словно боялась, что ее обвинят в том, что она впустила Питта.
— Я не смею возражать, — согласился Томас. — Но это дело полиции, и оно не может ждать. Просто позвольте мне войти, и я разбужу его сам, если для вас так будет лучше.
Посудомойку терзали сомнения, но она понимала, что такое власть, и когда услышала, что мистер — полицейский, то послушно повела его через кухню и остановилась около обитой зеленым сукном двери, через которую можно было пройти в дом. Питт понял.
— Очень хорошо, — сказал он тихо. — Я скажу, что таково было мое требование.
Питт толкнул дверь и вошел в холл. Как только он подошел к лестнице, его взгляд уловил еле заметное движение на дюйм или два выше, как будто что-то качалось среди череды деревянных стоек лестницы.
Питт посмотрел вверх.
Это был Халлам Кэйли. Его тело медленно покачивалось на поясе от домашнего халата, привязанном к декоративной решетке в потолке.
Только на одну секунду Томас был шокирован, затем в полной мере осознал трагическую реальность происходящего.
Питт медленно начал подниматься по лестнице. Достигнув верхней площадки, он убедился, что Халлам мертв. Его лицо было испещрено оспинами, но цвет их был не синюшным, какой бывает у задохнувшихся. Должно быть, он сломал себе шею в тот момент, когда прыгнул вниз. Ему повезло. Мужчина его веса мог легко разорвать поясок, пролететь два пролета, сломать позвоночник, но остаться в живых.
Питт не мог поднять тело один. Он вынужден был послать одного из слуг за Форбсом и полицейским сержантом. Затем повернулся и стал медленно спускаться. Какой грустный и предсказуемый конец ужасной истории… Томас не чувствовал никакого удовлетворения от такой развязки. Он прошел на кухню, сообщил кухарке и посудомойке, что мистер Кэйли мертв, потом попросил их выйти через другую дверь и послать одного из слуг за полицией, за сержантом и за покойницким экипажем.
