– Витенька, извини, я тебя перебью, а ты знал, что…
Или:
– Алеша, можно уточнить? А ты…
И не высказывала своего мнения до тех пор, пока ей впрямую не задавали соответствующий вопрос. Но надо сказать, что этот самый «соответствующий вопрос» ей задавали почти всегда, хотя и понимали, что Люба Романова не является специалистом в милицейском деле, зато очень точно и тонко разбирается в отношениях человеческих, обладает не только феноменальным чутьем на людей, но и добротой и мудростью. Мудрость же Любы заключалась в том, что она всегда находила, что ответить, чтобы человек почувствовал себя правым и не казнился своими ошибками. И действительно, послушав ее комментарии, гость начинал видеть свои ошибки вполне простительными и объяснимыми, и даже и не ошибками вовсе, а просто не до конца продуманными, но в целом не такими уж глупыми поступками. Ну разве у такого слушателя можно не спросить его мнение? И разве можно так быстро уйти из дома, в котором такая хозяйка? Тем более что вникание в проблемы и мужа, и его товарищей отнюдь не мешало Любе осуществлять функции хозяйки: опустевшие тарелки моментально наполнялись угощением, стоящие на столе горячие блюда никогда не бывали остывшими, пепельницы – переполненными окурками, а заварочный чайник – пустым.
И никому, в том числе и самому Родиславу Романову, не приходило в голову, что перед внезапным нашествием гостей Люба занималась стиркой, которую бросила в самом разгаре, и что после стирки у нее намечено было мытье ванной и туалета, и теперь все это ей придется доделывать поздно вечером, а то и ночью, потому что она всегда четко и до конца исполняла все запланированное, ни от одного пункта из составленного заранее плана не отказывалась и ничего не оставляла на завтра. После ухода гостей Родислав сонно потягивался, зевал и говорил, что смертельно устал, и Люба с милой улыбкой отправляла его спать, а сама продолжала заниматься хозяйством, достирывала, доглаживала, домывала, пришивала пуговицы и оттирала пятна. Она всегда помнила, как бабушка говорила:
– Главное богатство человека – это люди, которые его окружают. Вот посмотри: твоего дедушки Мити давно нет в живых, а его однополчане до сих пор приезжают к нам и готовы, если будет нужно, помочь, чем смогут. И мои братья и их дети тоже часто у нас бывают, они нас любят, и мы этим богаты. Всем этим людям хорошо у нас, тепло, они окружены вниманием и заботой, поэтому они тянутся к нам, и именно поэтому мы никогда не останемся одни, что бы ни случилось. И ты должна делать все, чтобы людям было с тобой хорошо, тогда они всегда будут рядом, и ни одна беда тебе не страшна.
И Люба старалась. Ни разу не сказала она Родиславу, который со временем начал все чаще и чаще приводить в дом друзей, не дожидаясь ее приглашения и не ставя заранее в известность, что устала, что у нее другие планы или вообще нет времени или продуктов. И время находилось, и продукты оказывались в наличии. А друзья и коллеги завидовали Родиславу Романову и говорили, что его Любочка – настоящая милицейская жена и что таких жен больше ни у кого нет. Родиславу было приятно, он гордился Любой и своим домом, любил приглашать друзей и с удовольствием выслушивал комплименты в адрес жены.
– Как у тебя на работе?
Родислав принялся подробно рассказывать про приемщицу Щупрову и «собачью пасту».
– Погоди, но ведь про Щупрову ты мне уже рассказывал, – вспомнила Люба. – Ты дело собирался возбуждать, контрольную закупку должны были проводить чуть ли не месяц назад. Что, не провели?
– Провели, – поморщился Родислав, – только напортачили. Она хитрая бабенка, вывернулась, а наши опера все прохлопали. Целый месяц готовились к сегодняшнему дню.
– Ну и как сегодня все прошло? – с интересом спросила Люба.
– Отлично! С поличным поймали. Мне Славка Сердюков позвонил, когда я уже домой собирался. Теперь ей не выкрутиться, этой Щупровой. Завтра буду дело возбуждать, все бумажки оформлю – и в суд.
– А что у Славика Сердюкова с женой? Они помирились или она все еще дуется?
– Да я не спросил, мы с ним на людях встретились, неудобно было. Но, судя по тому, что рожа у него была довольная, там все в порядке.
– Ну и слава богу. А у нас тоже все в порядке, Николаша получил пятерку по арифметике и четверку по рисованию. У Лели температуры сегодня уже нет. Видел, как она с Тамарой играет?
Родислав кивнул с набитым ртом.
Так повелось издавна: первым делом Люба интересуется ЕГО делами и ЕГО жизнью, потом рассказывает о детях. До нее самой очередь никогда не доходит, потому что ужина хватает ровно на то, чтобы обсудить вещи, важные для Родислава, – его работу, его проблемы и его детей. Потом он укладывался на диван и смотрел телевизор или сразу шел спать, если приходил совсем поздно.
Люба уже подавала чай, когда в кухню вошла Тамара.
– Уф, еле уложила, – с улыбкой сообщила она. – Ни в какую спать не хотела. Пришлось целых две сказки прочитать. Конечно, хватило бы и одной, но я неудачно сказку выбрала, «Колобок».
– Могу себе представить, – обеспокоенно сказала Люба, – когда Колобка лиса съела, Лелька, наверное, расплакалась.
– Точно, – подтвердила сестра, – лежит и тихонько слезами обливается – до того ей этого дурацкого Колобка жалко. Пришлось быстренько переключаться на Красную Шапочку, там конец хороший. Любаш, можно мне тоже чайку? От чтения вслух горло пересохло.
После рождения Лели Тамара очень много помогала Любе, приезжала всегда, когда была свободна, возилась с племянницей, которую обожала и которая платила ей взаимностью. Тамара уже давно стала настоящим мастером парикмахерского дела, работала в самом престижном московском салоне под названием «Чародейка», и попасть к Тамаре Головиной без записи было нереальным. Ее руки, глаз и необыкновенное чувство стиля и гармоничности обсуждались актрисами и певицами, женщинами-руководителями и женами крупных руководителей, партийных функционеров и министров, и чтобы записаться к ней «на ближайшее время», надо было очень постараться. Ходили слухи, что за Головиной приезжает машина и возит ее к самой Екатерине Фурцевой, но Тамара эти слухи не подтверждала, хотя те, кто пытался завести с ней об этом разговор, клялись, что «у Головиной глаза бегали», что означало: да, она ездила к всесильному министру культуры, но рассказывать об этом не имеет права.
Люба налила чаю мужу, сестре и себе и поставила на стол две открытые, но еще не начатые коробки конфет.
– Откуда такое богатство? – радостно удивился Родислав, который любил не только вкусную еду, но и хорошие конфеты, и вообще сладости. – Просто разгул дефицита.
– Тамара принесла, – пояснила Люба.
– Понятно. А почему две?
– Столько подарили, – рассмеялась Тамара. – Подарили бы три – принесла бы три. А тебе двух мало?
– Взяла бы одну домой, родителям, – с упреком произнес Родислав.
– Ты что, хочешь, чтобы меня из дому выгнали? – Тамара сделала страшное лицо, став на мгновение очень похожей на отца, Николая Дмитриевича, потом сунула в рот конфету. – Хватит мне, наслушалась.
– Извини, забыл, – Родислав примирительно улыбнулся и погладил родственницу по плечу.
Тот скандал был громким. И не единственным. В первый раз Тамара принесла коробку конфет от благодарной клиентки года три или четыре назад, еще до рождения Лели. Зинаида Васильевна с удовольствием попила вместе с дочерью чайку с вкусными конфетками, но, когда пришел со службы Николай Дмитриевич, разразилась гроза.
– Не смей приносить в дом эти подачки! – бушевал отец. – Ты работаешь в сфере обслуживания, твоя задача – обслуживать население, и делать это ты должна как следует, раз уж больше ничего не хочешь знать и уметь. И стыдно принимать благодарность за то, что ты и без того обязана выполнять! Выбрось это немедленно!
Но поскольку ни у Тамары, ни у Зинаиды рука на такое кощунственное дело не поднялась, Николай Дмитриевич самолично выкинул коробку с недоеденными конфетами на помойку. Тамара не восприняла этот выпад как проявление принципиальной позиции и решила, что у отца просто плохое настроение. Но следующую коробку конфет, принесенную Тамарой с работы, постигла та же участь, только уже не на глазах у Тамары. Вернувшийся за полночь Николай Дмитриевич обнаружил конфеты только на следующее утро, когда дочь, работавшая в первую смену, с семи утра, уже ушла на работу. Удар приняла на себя Зинаида Васильевна, которая смертельно боялась разгневанного супруга, но конфеты любила и отчаянно боролась за их жизнь, уверяя мужа, что ничего плохого в подарке нет и он вовсе не за работу Томочке преподнесен, а к празднику от подруг по работе. Третий скандал оказался последним. Николай Дмитриевич кричал:
– Я не потерплю взяточницу у себя в доме! Если ты посмеешь брать хоть что-то у клиентов, ты мне больше не дочь! Я не намерен покрывать преступницу! На тебя дело заведут, тебя посадят, и я пальцем не пошевелю, чтобы тебя вытащить. Посадят – и будешь сидеть.
