— Нет.
— Тогда вы не знаете, что это за чувство. Я тут же пошел за ним почти до самого его дома, но не тот я человек, чтобы действовать под влиянием порыва: знал, что могут остаться улики. И все обдумал, как сделать это, когда увидел их вместе в тот вечер.
— И, убив его, вы украли его поэму? — добавил Мальтрейверс.
— Пришлось… Стефан рассказал мне, о чем Гэбриель писал. Я подумал, что там могло оказаться нечто, изобличающее Мишель. И не имел права рисковать.
— И там действительно что-то было?
— Неужели вы думаете, я потрудился заглянуть в эту поэму? Я взял все, что смог найти, — по крайней мере он был аккуратен, все его блокноты лежали на столе, — и отнес в свою машину. На следующий день все это отправилось в котел отопления в магазине. Я не прочел ни строчки. Я, черт возьми, не предполагал, что краду какой-то шедевр английской литературы.
— Думаю, наверняка не предполагали, — согласился Мальтрейверс. — Но разве вас не беспокоило, что позже, ночью, Мишель может найти его?
— Когда мы ушли, я решил, что, с ее точки зрения, уже было слишком поздно, и… — Дин замолчал — он был ошеломлен. — Вы хотите сказать, что она видела?
Мальтрейверс понял свою ошибку, прежде чем был задан этот вопрос, и решил, что должен утаить истину — Дину и без того предстояло достаточно много страдать, чтобы сообщать еще ему, кто дал возможность его дочери увидеть убитого.
— Конечно нет, — сказал он. — В любом случае я не узнал бы об этом, но, пожалуй, вы правы. Ей пришлось ждать какое-то время после вашего ухода, и она решила к этому моменту, что Гэбриель ушел домой. Он был не из числа терпеливых. Удивительно, что он оставался на месте, когда вы встретились с ним.
— Она не могла выйти, но могла… — Дин говорил так, будто ему нужно было убедить в этом самого себя, и Мальтрейверс сменил тему разговора, чтобы не давать лишнего повода к размышлению на эту тему.
— Какую причину убийства вы собираетесь сообщить полиции? — спросил он. — Они захотят узнать о мотиве.
Дин безразлично пожал плечами.
— Вы знаете, каков был Гэбриель. Скажу, что после того, как мы ушли отсюда, я увидел его на церковном дворе и пошел выяснить, что он там делает. Он был пьян, я тоже немного, и мы заспорили. Он сказал что-то, и я вышел из себя… Я придумаю какую-нибудь историю о том, что у нас и прежде были размолвки. С оружием нет проблем: почти всегда ношу с собой нож. Им я и зарезал его, только позже поняв, что натворил, и никому ничего не сказал. Если им понадобятся улики, этот нож все еще у меня. Конечно, я вымыл его, но, возможно, они сумеют что-то из него выжать. Может, сумеют доказать, что он подходит к ране. — Он цинично улыбнулся. — Будем помнить, что это добровольное признание и я захочу помочь им собрать доказательства.
— А почему вы спустя столько времени сознаетесь?
— Угрызения совести? Чувство вины? Больше не могу жить с сознанием этого? — Дин скупо рассмеялся: — Вы же знаете, что я могу лгать убедительно. Уверен, что полиция поверит мне: они будут только рады закрыть наконец это дело. Не беспокойтесь, я понимаю, что сяду в тюрьму. Но это лучше, чем другие варианты.
Мальтрейверс участливо кивнул.
— Такая ситуация не упоминается в книге по этикету, только поверьте: у меня нет никакого удовлетворения оттого, что все прояснилось. Я хотел бы никогда не участвовать в этом деле.
— Вы не одиноки, — отозвался Дин. — Послушайте… Я хочу сейчас же покончить с этим, но я должен видеть Веронику.
— Понимаю вас. Идите домой, и я скажу ей, что вы там.
Проходя мимо Древа Лазаря, он увидел двух женщин, сидяших на паперти. Тэсс поднялась и подошла к нему.
— Церковь заперта, — объяснила она. — Я ей сказала, и мне сначала стоило большого труда удержать ее здесь, но теперь у нее поменялось настроение. Я не могу понять, что творится у нее в душе, и один Бог знает, о чем она думает.
— Давай попробую я. Он признался.
Когда Мальтрейверс приблизился к Веронике, на ее лице жили только ее медмелтонские глаза, обиженные и обвиняющие, и это производило жуткое впечатление, будто на холсте портрета светились живые, мигающие глаза.
— Эван хочет поговорить с тобой, — сказал Мальтрейверс. — Он у себя дома.
Она встала ни слова не говоря и прошла мимо них, будто сквозь стену.
— Мне жаль, Вероника, — добавил Мальтрейверс. — Я…
— Не говори ничего. — В голосе звучала едкая горечь. — Ты уже и так причинил много боли.
Тэсс слегка вздохнула и взяла его за руку, пока они смотрели, как уходит Вероника.
— Ты этого не заслужил, Гас, но, Боже, как она страдает. Увези меня отсюда немедленно.
— Прежде чем уехать, мы должны рассказать обо всем Сэлли.
— Хорошо, — согласилась она. — Но потом я сразу хочу уехать… Ох, а как же Стефан? Он придет домой, увидит, что мы уехали, и поднимется адский переполох. Что он подумает?
— На его счастье, ничего. Он найдет мою записку, в которой будет сказано, что возникло некое срочное дело и мы должны спешно вернуться в Лондон. Поскольку Эван признается в убийстве, наш отъезд пройдет незаметно.
— А он сделает это? Признание?
— Я не оставил ему выбора.
Тэсс скрестила руки и крепко обхватила себя ими.
— Я испробовала все, что смогла, с Вероникой, Гас. Но она ничего не отвечала. Я хотела обнять ее, приласкать и… просто проникнуться ее горем. — Тэсс тихо плакала. — Но я не смогла.
— И никто никогда не сможет. Мы знаем, она выживет. Пошли… Медмелтон никогда не допустит, чтобы мы оказались на первом плане.
«Старый коттедж, Беддоус-Лейн, Медмелтон, 15 октября
Дорогие Гас и Тэсс!
Как вы можете себе представить, здесь был кошмар, но наконец я выкроила время, чтобы написать и рассказать вам, что случилось. Из сообщений в прессе вы должны знать, что Эвану предъявлено обвинение и он под арестом. Процесс состоится в Эксетерском высоком суде, но время еще не назначено. Его отец пережил средней тяжести сердечный приступ, когда услышал об этом, но все так замечательно поддержали его. В Медмелтоне недружелюбно относятся к чужакам, но о своих мы заботимся.
Вероника есть Вероника. На следующее утро я встретила ее около универмага и, у меня нет слов описать, какое у нее стало лицо, когда упомянула об Эване. Я почувствовала, что мне ужасно жаль ее. Она немножко поговорила о Мишель. Я слышала, что у нее что-то вроде полного упадка сил, но Вероника сказала, что на следующей неделе она собирается пойти в школу. И — какая ирония судьбы! — ей очень помогает Урсула, будто случившееся объединило их. Кстати, я совершенно уверена, что ее связь с Бернардом прекратилась. Я не знаю точно, но это как-то чувствуется.
Стефан пришел повидаться со мной через несколько дней после вашего отъезда и сказал, что хочет поблагодарить меня за то, что помогала разобраться с Милдред Томпсон. Он, конечно, ничего не рассказал об этом Веронике, тем более с учетом того, что произошло с Эваном. Он (Стефан) помогает и, кажется, делает все возможное, чтобы поддержать Веронику — задача не самая легкая. Гораздо важнее, что он, очевидно, не знает всего: они сохранили свою тайну. Я думаю, что он уже написал вам.
Милдред почти не изменилась, по крайней мере внешне. У меня есть подозрения насчет нее и пары ребятишек в деревне, и я собираюсь найти способ предупредить их родителей. Но это сугубо медмелтонское дело, и вы не должны о нем беспокоиться. Гилберт Флайт прошлым вечером загнал меня в угол в «Вороне» и начал допрашивать, не знаю ли я, вернетесь ли вы сюда. Когда я ответила, что вряд ли, он ответил: «Надеюсь, вы правы», а потом начал бормотать что-то о людях, которые вмешиваются не в свои дела. Он, очевидно, все еще очень боится, что вы собираетесь засвистеть на него в полицейский свисток, — но он это вынесет.
Трудно сказать, как в основном реагируют люди. Некоторые будто обижены, что Эван подвел деревню, не сохранив все в тайне. Я не могу думать так же, как они, но Медмелтон — это мой дом, и вы использовали это наилучшим образом.
Я как-то не могу представить себе, что вам захочется вернуться сюда вновь, но я время от времени наезжаю в Лондон, и, возможно, мы сумеем повидаться. Алекс передает вам свои лучшие пожелания. Мы оба сошлись на том, что только человек со стороны мог разобраться во всем этом. Надеюсь, вы не слишком огорчены.
С большой любовью к вам обоим
Сэлли Бейкер».
