Хиггинс закончил отчет о задохнувшемся ребенке и, найдя в отделе Паллисера, излил ему свои чувства. Паллисер слушал рассеянно.
— Ты в самом деле похож на здоровенного грубого полицейского из фильмов, что шли лет тридцать назад, — сказал он, откладывая сигарету. — И босс говорил… чем больше я об этом думаю, тем больше склоняюсь к мысли…
— О чем? — спросил Хиггинс.
— О Трулоке. Это же действительно самое простое объяснение, верно? По поводу Мишель.
— Еще бы.
— Пойдем его прижмем, — сказал Паллисер.
Сейчас они прижимали Трулока в его крошечном кабинете, расположенном в красивом новом здании уважаемой адвокатской конторы; и не только они его не запугали, но он пришел в ярость.
Трулок расхаживал от стены к стене; запустив пальцы в свои темные волосы, он взбешенно проговорил:
— Так, значит, это сделал я. Вы не в состоянии узнать, кто это сделал или что произошло, так вы вбили в свои тупые головы, что это я! Вы не можете доказать, что все было так, как я сказал, — это ваше слово, не так ли, «доказать», — значит, это ложь! Черт побери, я слышал, что у нас в Лос-Анджелесе есть неглупые полицейские, но если это образец…
— Сядьте, Трулок, — сказал Хиггинс. — Успокойтесь. Мы тешим себя мыслью, что не такие уж мы тупицы. В конце концов мы обычно добираемся до истины, Трулок. Несмотря на всякие там россказни.
— Значит, вы думаете, я сказал вам…
— Этого никто не говорил, мистер Трулок, — мягко произнес Паллисер. Освященный временем прием: жесткий, сыплющий угрозами полицейский и приятный, вежливый напарник. — Но то, что вы нам рассказали, не так уж правдоподобно, если подумать. Все известное нам о Мишель Стэнъярд говорит о том, что она не была… ну, очень сильной натурой, скажем так. Кто-то говорил, что она всегда за кем-то тянулась, что, мне кажется, полностью ее характеризует. Однако вы сказали, что подумали, будто она могла настолько на вас в тот вечер рассердиться, что сбежала, и поэтому вы не обратились в полицию сейчас же. Вы…
— Да Боже мой, — прервал его Трулок, — не надо быть сильной натурой, чтобы выйти из себя! Когда она не пришла… когда… черт возьми, иногда она немного дулась. Отходила через полчаса, но… И все, что я вам рассказал, — самая что ни на есть чертовская правда! Я-то думал, в полиции у нас не дураки служат. Вы вообще ничего не нашли? Ничегошеньки? Поэтому вам понадобился козел отпущения, и… уверяя, что я…
Открылась дверь, и в комнату робко заглянула прелестная блондинка.
— Мистер Пол, — произнесла она извиняющимся тоном. — У вашего отца сидит клиент, не могли бы вы говорить потише…
— Хорошо, прошу прощения, Дотти. Но черт побери… — Трулок накинулся на Хиггинса и Паллисера. — Из всех идиотских… Я готов поклясться на Библии, что все, что я вам говорил…
Мендоза уже собирался уходить на ленч, когда сержант Лейк ответил на городской вызов. Это был фэбээровец Клод Серио.
— Мы были несколько заняты, но я решил поинтересоваться тем делом. Когда сначала думали про похищение. Поскольку от вас ничего не слышно, я заключил, что это не похищение. Что-нибудь обнаружили?
— Absolutamente[106] ничего, — печально ответил Мендоза. — И хотя высокопоставленные богатые граждане из Беверли-Хиллз пока еще этого не делают, Серио, у меня есть чувство, что, когда они немного оправятся от горя, они начнут… м-м… кусать меня за пятки, мол, как же вы еще не нашли злодея? Очень странно, что ничего не объявилось, и то, что моя жена называет моим «ненасытным любопытством», не дает мне покоя.
— Вообще-то вы ребята не промах, — сказал Серио.
— Даже лос-анджелесское управление полиции, — ответил Мендоза, — не может делать кирпичей без соломы.
Он отправился к Федерико и встретился с Хиггин-сом и Паллисером, которые как раз садились к столу.
— Очевидно, Том и Джейс заняты этим новым делом, — сказал он им. — Том позвонил полчаса назад и сказал, они двигают в Ван-Нуйс. Не сказал, зачем. По крайней мере, нет дождя. Сэндвич с мясом, Адам.
— Да, сэр, хорошо. Джентльмены?
— Мне виски с содовой и сэндвич с мясом, — сказал Хиггинс. — Ты совершенно прав насчет Трулока, Луис. Мы с ним поговорили. Если он — «икс», если все произошло так, и, ей-богу, мне это кажется очень возможным, — нам этого никогда не доказать. Мы просто не сможем, пока он твердит: «Она не вернулась, я ее больше не видел». А он будет это твердить до второго пришествия — он адвокат и понимает все не хуже нас.
— А предположим, — проговорил Мендоза, — por casualidad[107], что он продолжает так утверждать, потому что это правда?
— Ну тогда что же, черт подери, с ней случилось? — спросил Паллисер почти с яростью. — Хорошо. Предположим, она решила от него сбежать. Разобидевшись. Могла кому-нибудь позвонить. Мы не спрашивали об этом всех до единого, кого она знала. Что, пойдем и спросим? А если она позвонила кому-то, мы его спрашиваем, а он говорит «нет», тогда что? Не за что уцепиться, не за что.
— Бриллианты, — задумчиво произнес Мендоза. — Я вот думаю насчет бриллиантов. Мы с вами полагаем, что ее убил кто-то, ее знавший. Пусть ненамеренно, но он имел какой-то личный мотив, чтобы на нее рассердиться. Кто-то — исключая Эйлин и ее компанию, а я думаю, они ни при чем, — кому бриллианты-то не были нужны: их забрали, чтобы было похоже на нападение с целью грабежа.
— Ну и? — Хиггинс попробовал свое виски.
— Ну, в таком случае «икс» бриллианты из рук ни за что не выпустит. Люди из окружения Мишель вряд ли знают настоящего скупщика краденого, чтобы таким образом от них избавиться. Но скрыть такое количество бриллиантов может оказаться нелегко…
— Я не пойму…
— Не за что уцепиться, — сказал Мендоза. — И так соблазнительно подозревать Трулока. Но… я чувствую, ребята, что мы с вами слишком усложняем,
— И это говоришь ты! — отозвался Хиггинс.
— Нет, но обычно же это просто, верно? Преднамеренное или непреднамеренное убийство. Посмотрите на те, которыми мы недавно занимались, — Мендоза выпустил длинную струю голубого дыма. — Хансон, заказавший инсценированное самоубийство и расколовшийся, едва обнаружилось, что оно инсценировано. Дело Вайсс — бедняга Винсент, испугавшись, теряет голову. Дело Дарли — она не давала мальчишке смотреть его любимые телепередачи. Даже дело Спенсеров — у меня через дорогу. Мама не разрешила ему в тот вечер взять машину.
— Ну и? — снова спросил Хиггинс.
— У меня есть чувство, — сказал Мендоза, — что объяснение здесь настолько простое, что о нем никто не подумал.
Не прошло и получаса, как он вернулся в отдел, когда ему позвонили по внутреннему телефону.
— Мендоза.
— Это я, — сказал лейтенант Голдберг. — Ты посылал нам описание бриллиантов. Стоимостью около десяти тысяч. Кольцо с солитером в четыре с половиной карата и ожерелье с бриллиантами и изумрудами. И что только один из твоих трупов делал с…
— ¡Válgame Dios! Ты хочешь сказать…
— Они только что обнаружились, — продолжал Голдберг. — Мы час назад нагрянули к скупщику — я еще даже поесть не успел — и просматривали, что там у него было. Хорошо, ожерелье у него еще лежало целое… Да, у меня в отделе.
— Allá voy на порогна порога voy! — воскликнул Мендоза. — Я иду к тебе!
Хиггинс и Паллисер все еще были здесь: не было никаких новых вызовов — поэтому он взял их с собой, в отдел по расследованию грабежей.
— Симпатичные штучки, — сказал Голдберг. Кольцо с бриллиантом и ожерелье лежали у него на столе; он коснулся их рукой. — Куда шикарнее, чем то, с чем этот скупщик обычно имел дело, и готов поручиться, что купил он их по дешевке.
— Так дай же! — сказал Мендоза. Да, это, вне всякого сомнения, было ожерелье Мишель, старинное, около шестидесяти тонко выполненных цветков, нанизанных на цепочку.
— Некто Джоэль Вешлер с Гранд-авеню, — сказал Голдберг, сморкаясь. — Мы за ним приглядывали некоторое время. Он уже отсидел один срок за скупку краденого. Мы следили за профессиональным взломщиком, который недавно вышел из «Квентина», и как раз прошлой ночью получили против него улики — отпечатки с места преступления; а к тому времени он уже был у Вешлера, — Голдберг чихнул. — Вешлер якобы содержит магазин подержанной мебели. Тут мы их обоих и взяли, имея оправдание для того, чтобы войти в магазин. Сейчас составляем опись всего, что там есть, — он снова чихнул и полез в карман за салфеткой.
— Ну хорошо, от кого он получил бриллианты? — нетерпеливо спросил Хиггинс.
— Я его не спрашивал, — ответил Голдберг. — Это ваше дело, — он им улыбнулся. — Можете пойти и спросить. В магазине, разумеется, нет никаких записей.
— ¡Muchas gracias![108] — сказал Мендоза. — Может, узнаем кое-какие ответы по этому делу.
Они прямиком спустились в тюрьму и спросили разрешения поговорить с Вешлером. Это был высокий толстяк лет пятидесяти, еще не побритый и выглядевший неопрятно в широкой тюремной одежде. Он уныло твердил: «Я не знаю», «Почему я должен вам что-то рассказывать», — пока Мендоза твердо не проговорил:
