Ознакомительная версия.
– Прошу! – Прокурор повел рукой. – Милости просим! Почему же вы, молодые люди, не предупредили? Да еще с дамой! А если бы меня не было дома? – попенял он. Щелкнул задниками вьетнамок, поклонился и поцеловал сухую коричневую ручку Эллы Николаевны. Впечатлительный Савелий заморгал…
– Позвольте, позвольте! – Бывший прокурор вгляделся в гостью, не выпуская ее руки. – Я помню вас! Вы актриса нашего театра! Как же, как же… Элиза Дулиттл! «Вольный ветер»! «Сильва», «Марица!»
– Перепела весь классический репертуар – Кальман, Легар, Лоу, Штраус! Вы хотите сказать, что меня еще можно узнать? – кокетливо спросила Элла Николаевна и поправила рюши красной блузки. Звякнули браслеты…
– Вы ни капельки не изменились! – галантно сказал Гапочка.
Актриса рассмеялась и махнула рукой.
…Они долго сидели за столом под старой яблоней, пили яблочное вино, изготовленное прокурором, и ели привезенный пирог, собственноручно испеченный Эллой Николаевной. И разговаривали. Сначала обсудили в деталях страшное тройное убийство, потом перешли на разные события прошлого века, связанные с жизнью города, о которых Федор и Савелий едва помнили или не помнили вовсе, а для этих двоих все было словно вчера…
…Наступил момент, когда Федор и Савелий переглянулись и стали прощаться. Вечерело, на сад опустилась прохлада, и везде выступила роса: на клеенке, которой был покрыт стол, на тарелках и чашках…
Элла Николаевна сказала:
– Вы, мальчики, езжайте, а нам еще со стола убирать… Глеб Северинович без меня не справится, правда? – Актриса взглянула на прокурора и… Федор готов был поклясться, что она ему подмигнула!
Гапочка растерянно кашлянул и проговорил:
– Конечно, куда спешить! Уберем со стола, вымоем посуду, посмотрим телевизор… Время еще детское…
Старики проводили мальчиков до калитки, все постояли, прощаясь, и расстались.
– Надеюсь, он не сбежит, как байкер, – заметил Савелий после продолжительного молчания. – Удивительная женщина…
– Не сбежит, – успокоил его Федор. – Им есть о чем поговорить и что вспомнить. И надо спешить – времени осталось не так уж много… Удивительно, Савелий, мы для них «мальчики»! Тебе не приходило в голову, что остается все меньше людей, которые могут назвать нас мальчиками?
– Все течет… – неопределенно сказал Савелий. – Ты молодец, что сообразил, я бы не решился.
– Знаешь, Савелий, иногда нужно взять человека за шиворот и дать пинка, как советует моя старинная знакомая Регина Чумарова, для его же блага!
– Не всем, – возразил Савелий. – Некоторые не поддаются… Работают по ночам, пьют кофе и не поддаются! Статью хоть закончил?
– Закончил, Савелий.
– Может, дать тебе пинка?
Федор не ответил…
Глава 35
Жизнь продолжается
Закончилась дождливая осень, похолодало, ударил легкий морозец, и точно по расписанию, первого декабря, посыпал снег. Непорочные, сияющие, танцующие в воздухе звездочки настраивали на ожидание чуда и радостей впереди.
Федор, как и обещал, вывел своих учней на лыжную прогулку в Еловицу. Они даже развели костер и испекли картошку, принесенную им в рюкзаке. Для большинства это оказалось экзотикой, куда привычнее были чипсы и бигмак. Можете представить себе горячую картошку, пригоревшую с одного бока, дымящуюся на морозе, посыпанную солью!
Наступили и прошли новогодние праздники, Рождество, Крещение… Снегу навалило по крыши! А там уже и Масленица не за горами. Дни на глазах становились длиннее, таяли и плакали сосульки, днем сияло солнце, а под вечер багровели закаты. И воздух был такой… такой сладкий, с запахом талой земли и просыпающихся деревьев, и проклюнулись уже на клумбах нетерпеливые синие и желтые крокусы…
Весна выдалась ранняя и жаркая, щедрая. Уже в мае температурный столбик достиг рекордных тридцати двух градусов. Распустилось все сразу: и сирень, и черемуха, и жасмин, все взахлеб спешило жить и цвести, в воздухе столбом стояли жужжащие цветочные мухи, пчелы и мошкара, летали пьяные от любви разноцветные бабочки.
В один прекрасный день к городскому роддому подъехали две машины, из них высыпала наружу пестрая компания и, гомоня, двинула внутрь. Это были наши знакомые – директор областного архива Сократ Сигизмундович в пожелтевшем полотняном костюме, белой рубашке, с галстуком-бабочкой, и Зоя Петровна, старейший заслуженный работник архива с громадным букетом красных пионов.
Во второй группе было трое: Лидия Кулик в синем коротком платье, в котором она выглядела на десять лет моложе, культовый режиссер Виталий Вербицкий, одетый с творческим огоньком: синяя рубашка в мелкий белый цветочек, распахнутая до пупа и открывающая знакомые уже читателю серебряные цепи, кресты и кулоны, и широченные, волочащиеся по земле белые слаксы; длинные волосы режиссера были заплетены в живописную косу и перевязаны синей же ленточкой. Третьим был журналист «Нашей газеты» Сергей Иванович Брагин, одетый скромно и неброско. Все с букетами. Лида с сиренью, Виталий с выпендрежными орхидеями, а Сергей Иванович с белыми и синими колокольчиками. На лице у него была написала неуверенность. Виталий придерживал журналиста за локоть, словно опасаясь, что тот может в последнюю минуту сбежать.
В прохладном пустом вестибюле группы объединились, перезнакомились, и Лида побежала в справочную узнать, когда начнут церемонию.
Они стояли как на параде, уставившись на дверь, откуда должны были появиться Ирина с младенцем.
Заиграла музыка – «Пусть всегда будет солнце». Лида и Зоя Петровна дружно зашмыгали носами. Дверь распахнулась, оттуда выплыли дородная сестра, похожая на купчиху, в белом халате, с продолговатым свертком в руках, и Ирина.
– Папаша кто у нас? – басом спросила купчиха. – Попрошу взять ребенка! Фотографируемся!
Молоденькая девчонка, тоже в белом халате, уже стояла с камерой наизготове. Виталий Вербицкий вытолкнул вперед журналиста, и они вместе подошли к остолбеневшей Ирине.
– Папаша кто? Взяли ребенка!
Виталий, видя, что журналист в ступоре и не двигается, деловито принял голубой сверток, и они стали по обе стороны от Ирины. Девчушка защелкала камерой.
– Теперь родственники! – командовала купчиха. – Становись сюда и сюда! Боком, боком! Ближе, а то не влазите! Давай, Викуся!
– Теперь речи! Кто хочет сказать? Мама, скажи!
Ирина, покраснев, пролепетала что-то про замечательный коллектив роддома; Лида уже открывала большущую коробку конфет, а Виталий шампанское. Сестричка из справочной бегом принесла поднос с бокалами. Викуся снова с энтузиазмом защелкала камерой.
Слово взял Виталий, молоденькие сестрички смотрели на него, как завороженные, подталкивая друг дружку локтями. Виталий прочитал красивые стихи, обращаясь к Ирине, и при этом сильно размахивал руками и завывал:
К тебе мой стих. Прошло безумье!
Теперь, покорствуя судьбе,
Спокойно, в тихое раздумье,
Я погружаюсь о тебе,
Непостижимое созданье!
Цвет мира – женщина – слиянье
Лучей и мрака, благ и зол![16]
Закончив, он, метя косой пол, низко поклонился Ирине. Купчиха приоткрыла рот, пытаясь понять, о чем стихи; на лице Сократа Сигизмундовича застыло выражение мучительного раздумья; сестрички оживленно шептались, не сводя взгляда с режиссера; Ирина стояла красная и смущенная, держа на руках ребенка.
Они наконец отбыли. Напоследок купчиха сунула в руки Сергею Ивановичу квитанцию и потребовала заплатить за памятный альбом – по-видимому, определив в нем самого надежного; музыку выключили, и возбужденные сестрички убежали в отделение с рассказом, кто, оказывается, отец ребенка! Один из отцов!
А в доме Ирины их ждал накрытый стол и весь остальной архив, в том числе индиго Иван, который завороженно смотрел на салаты и закуски – чувство голода просыпалось в нем только при виде еды, о которой он, как правило, забывал и мог целыми днями ничего не есть. Его астральное тело пребывало где-то за пределами, в пятом или шестом измерении, а бренное, физическое, находилось тут и иногда требовало подпитки.
Ирину встретили радостными криками и поцелуями, затормошили, заобнимали, и она наконец расплакалась.
– Это она от счастья! – объясняла всем сияющая Лидка.
– Ириночка, а имя уже выбрала? – спросила Зоя Петровна.
– Выбрала, – отвечала смущенная Ирина. – Василий, в честь моего папы…
– Редкое по теперешним временам имя, – сказала Зоя Петровна. – Василек! Счастья тебе, мальчик! Расти большой!
Полетели в потолок пробки от шампанского. Руководил застольем Виталий Вербицкий, и архивные дамы, переглянувшись, совсем уж было решили, что он отец ребенка. Виталий сыпал тостами, читал стихи, даже спел под гитару. Он был в ударе! Получилось даже интереснее, чем в театре. А потом он предложил тост за родителей новорожденного и потребовал, чтобы они встали. Ирина, вспыхнув, поднялась. После небольшой заминки поднялся и журналист…
Ознакомительная версия.
