– Я могу убить тебя, ты же знаешь, – напомнил он. – Теперь, когда все сказано и сделано, это будет проще. И так я смогу оставить себе все бабло. – Он наставил на нее пистолет, держа его в вытянутой левой руке.
Джойс слабым голосом произнесла:
– Если я скажу «да», мы сможем уйти отсюда сегодня?
Объявление Марти Фостера в розыск заставило патрульного полицейского, в участок которого входила Чичели-роуд, вспомнить кое о чем. В одно туманное утро он обнаружил молодого человека, скорчившегося на ступенях часовни, и помог ему добраться до кабинета доктора Мискина, где больной, все еще опираясь на руку патрульного, прошептал регистратору: «Моя фамилия Фостер, Марти Фостер». Все это вспомнилось ему в пятницу, и он сразу же сообщил начальству. Доктор Мискин направил сыщиков в больницу в Уиллесдене, где Марти находился в палате вместе с десятком других больных.
Марти чувствовал себя уже намного лучше. Не считая того, что ему приходилось постоянно оставаться в четырех стенах, в больнице ему даже нравилось. Медсестры были весьма миловидными и жизнерадостными девушками, и Марти каждый день изрядное количество времени проводил за болтовней с ними. Однако ему не хватало сигарет и ужасно недоставало спиртного. Врачи сказали, что минимум шесть месяцев ему нельзя брать в рот ни капли алкоголя.
То, что у него будет возможность что-то делать или не делать в ближайшие шесть месяцев, сильно подбодрило Марти. Он был даже рад теперь, что Найдж не пришел. Он не хотел больше видеть ни Найджела, ни Джойс, ни, если уж на то пошло, этих проклятых денег. Он был рад избавиться от них; ему казалось, что он очистил себя тем, что добровольно отказался от своей доли и вообще ушел в сторону. У Марти действительно возникло ощущение, что тем самым он как будто вернул время назад, изменил прошлое и остался непричастен к каким-либо преступлениям.
И какое же неприятное потрясение ждало его после обеда в пятницу, когда больные лежали в постелях, вкушая дневной отдых. Марти поднял голову от подушки и увидел двух явных полицейских в штатском, которые четким шагом вошли в палату. Сопровождала их симпатичная медсестра, которой он всего за пять минут до этого строил глазки. Теперь она выглядела мрачной и ошеломленной. Марти подумал, хотя и совсем не этими словами, что миновали дни вина и роз[45] и беспечной болтовни с девушками. А потом полицейские подошли к его кровати и отгородили ее ширмами.
Первым делом Марти солгал им. Он назвал в качестве своего адреса первое место, где проживал в Лондоне, – самовольное поселение в Килбурн-парк. Потом заявил, что четвертого марта был у матери, уже два месяца не видел Найджела Таксби и никогда в жизни не бывал в Чилдоне. Через некоторое время он частично изменил показания, дал другой фальшивый адрес и сообщил, что сдал свою квартиру Найджелу Таксби, который, наверное, и совершил ограбление и похищение в сговоре с пропавшим банковским менеджером.
По ту сторону ширм остальные обитатели палаты взволнованно перешептывались, строя предположения. Марти облачили в халат и перевели в отдельный бокс, где допрос начался заново. Он уже наговорил столько вранья, что ни полиция, ни его собственный адвокат не верили ни единому его слову, и по этой причине адвокат отсоветовал ему выступать свидетелем на суде.
Через пару часов Марти все-таки назвал свой настоящий адрес, но к тому моменту эти сведения уже были найдены в картотеке Министерства социального обеспечения.
Немногочисленная одежда Алана уже была уложена в чемодан, но положить туда деньги он не решился. Предположим, Уна в последний момент спросит, нет ли в его чемодане места для каких-нибудь ее вещей. Кроме того, он не был уверен, что будет распаковывать его в одиночестве. Пожалуй, следовало купить портфель с отделением на молнии. В это отделение можно положить деньги, а в основное – книги, писчую бумагу и прочие мелочи такого рода. На время Алан засунул ворох банкнот в карманы брюк и ветровки. Они довольно сильно выпирали, и когда Уна, уходя, чтобы забрать парадный пиджак Эмброуза из чистки, пришла поцеловать Алана (они всегда целовались при каждой встрече и расставании), он не осмелился прижать ее к себе, как ему страстно хотелось.
Ее уход решил проблему того, как ему самому выскользнуть из дома. Было почти три часа. Алан написал записку: «Уна, случилось кое-что, о чем мне следует позаботиться. Встретимся на Паддингтонском вокзале в 5. С любовью, Пол». Записку он оставил на столике в прихожей, вместе с ключами от дома, которые Уна вручила ему три недели назад.
Джойс дала Найджелу ответ, которого он ждал, но теперь уже сам Найджел ей не поверил. Он не мог ей доверять. Он так и видел, как в аэропорту проходит через то помещение, где всех проверяют, нет ли у них бомб; вот он приближается к двери, ведущей к самолету, – и тут перед ним возникает человек, а второй кладет руку ему на плечо сзади. Если Джойс просто собирается отдать эти деньги в банк, у нее нет резона соблюдать данное ему обещание. «Она нарушит свое слово, как только я скроюсь из виду», – думал он.
Значит, он убьет ее, как только дом опустеет.
Найджел не знал, кто живет на первом этаже, но этих людей определенно не бывало дома весь день. Рыжеволосая девушка и ее «дружок» часто отсутствовали. Брайди работала неполный день, но всегда уходила хотя бы на пару часов. Найджел подумал, что, возможно, тело Джойс может лежать здесь много недель необнаруженным, но велики были шансы на то, что полиция явится уже в эти выходные и выломает дверь. К тому времени он уже будет далеко, все это не будет иметь почти никакого значения. Приятно было думать, что во всем обвинят Марти и дадут ему срок если и не за убийство, то за другое тяжкое преступление.
Из комнаты Брайди доносились звуки – ирландка не пошла на работу к одиннадцати часам. В три она все еще ходила по комнате, включала транзистор. Найджел упаковал свои вещи в рюкзак Самантиной матери. Он надел свои самые чистые джинсы, из той партии, что Марти относил в прачечную, и куртку, в карман которой сунул загранпаспорт. В кухне, над раковиной, снял тупой бритвой Марти неопрятную желтую щетину, пробившуюся на подбородке и верхней губе. Побритый и причесанный, Найджел выглядел вполне респектабельно – сын доктора, славный и ответственный молодой человек, решивший отдохнуть за границей во время пасхальных каникул в университете.
Джойс тоже оделась для выхода на улицу, нацепив на себя как можно больше теплых вещей – две футболки, блузку и пуловер. Она уложила две тысячи фунтов вместе с вязанием в сумку, в которой Марти когда-то принес шерсть для этого самого вязания. Потом обратилась к Найджелу – голосом и тоном, напоминавшими прежнюю ее манеру держаться куда больше, чем все, что он слышал от нее уже пару недель. Она заявила, что не знает, как ее пустят в отель в таком виде – без пальто, обутую в резиновые шлепанцы. Найджел не стал утруждать себя ответом. Он знал, что ни в какой отель Джойс не пойдет. Он ждал только, когда уйдет Брайди.
Ирландка ушла в половине четвертого. Найджел слышал, как она спускается по лестнице, и из окна следил за тем, как она удаляется по направлению к Чичели-роуд. А что насчет рыжеволосой жилицы со второго этажа? Он колебался: идти ли на риск, не зная точно, дома ли рыжая? И тут зазвонил телефон. Найджел ненавидел телефонные звонки. Ему всегда казалось, что это может быть полиция, или его отец, или Марти – тот вполне мог сказать, что возвращается домой на машине «Скорой помощи» и что его втащат наверх на носилках два крепких санитара.
Телефон звонил долго. Никто не спустился, чтобы снять трубку. Найджел успокоился, ощутив свободу и уединение. Последние отзвуки телефонного звонка умолкли, и он уже удовлетворенно вслушался в царящую в доме тишину, когда ее разбил звонок во входную дверь.
В магазине неподалеку от Мраморной Арки Алан купил портфель, куда сложил деньги. Чемодан с вещами он оставил в камере хранения на Паддингтонском вокзале. Он с веселым удивлением рассматривал себя в зеркальной витрине магазина. Алан решил надеть свой старый костюм, потому что носить его в чемодане было тяжелее, чем на себе, и плащ – потому, что собирался дождь. С портфелем в руке он выглядел точь-в-точь как банковский менеджер. На секунду ему стало не по себе: было бы глупо, если бы его опознали буквально в последний час. Но он понимал – никто его не узнает. Он выглядел теперь намного моложе, счастливее и увереннее в себе. «Я мог бы заключиться в ореховую скорлупу и считать себя королем необъятного пространства, – процитировал он про себя, – если бы не злые сны мои…»[46]
В Криклвуд Алан прибыл немного позже условленного часа; в десять минут пятого он подошел к знакомому дому и нажал кнопку звонка. Сначала он позвонил в комнату Марти Фостера, потому что был шанс, что кто-то ответит, а Алан не хотел без необходимости тревожить Флинн. Однако ответа не было. Он пробовал снова и снова, а потом нажал кнопку звонка девушки-ирландки. Отчего-то ему пришло в голову, что и здесь никто не отзовется, что она могла забыть об уговоре или просто плюнуть на свое обещание и уйти. «Действительно, она ведь ничего и не обещала», – подумал Алан с упавшим сердцем.
