– И что же случилось? – заинтересовался Евгений.
– А ты слушай, не перебивай, и узнаешь. Жили мы в одном подмосковном городке, не буду говорить в каком. Была у меня жена, дочь-красавица. Я вообще-то хирург неплохой. Работал в свое удовольствие, нравилось мне это дело. В больницу шел как на праздник, вечером домой тоже летел на крыльях.
И как-то вышел я на дежурство, а больница у нас, надо сказать, маленькая. По правилам полагается, чтобы несколько человек дежурили, но народу-то не хватает… Так что в ту ночь я был один. Думал, обойдется. Городок маленький, происшествий мало, а если что случалось, то отвозили в городскую, а не к нам. А тут, как назло… привезли девчонку. Совсем молоденькая. Лет семнадцать ей было. Умирает от передоза, приволокли ее друзья какие-то, наркоманы, и бросили в приемном отделении, сами сбежали, испугались.
У нее уже пена изо рта шла, нужно было срочно что-то предпринимать. По идее, тут нужен реаниматолог, это был его профиль, но он на больничном был, запил, между нами. Пришлось мне самому. Позвонил я главврачу, своему другу, объяснил, что и как, что в другую больницу ее просто не успеем довезти. Он сказал, что берет ответственность на себя.
Ну, я сделал все, что надо, а потом выяснилось, что у нее была аллергия на один из препаратов. А мне-то откуда знать? Ни времени тесты проводить, ни возможности у меня не было.
Михаил вел свой рассказ на удивление спокойно, но Женя почувствовал, что тот переживает все так же ярко, как будто это было вчера.
– Она умерла у меня на руках, – продолжил бывший врач. – Потом стало ясно, что в тех обстоятельствах она бы все равно не выжила. Понимаешь? Наркоманка в последней стадии зависимости от героина. На руках, ногах живого места нет. Но родители, они какие-то шишки были, хай подняли. Конечно, куда было проще оставить в памяти дочку, пострадавшую от небрежности врача, чем дочку-наркоманку. Они на меня в суд подали за халатность и за все прочее. Друзья за меня заступились, бывшие пациенты пришли… Долго бодяга тянулась, несколько раз заседание суда откладывали. В общем, оправдали меня. Но я сломался, пока все это продолжалось, стал к рюмке прикладываться и вот, остановиться уже не могу. Пришлось работу бросить – хорош хирург, если у него руки трясутся.
– А как сюда попал?
– Да ты слушай, а не перебивай. Нанялся я на рынок, к одному кавказцу, тапочками торговать. Целый день на ногах, на холоде, а заработок – копейки. Пришел однажды домой расстроенный, купил водку опять, и жена мне что-то такое сказала обидное, что я несостоятелен как человек, что я неудачник, что у меня нет денег, и мы крупно поссорились. Слово за слово, я уж не знаю, как так получилось, но я ее ударил. Видно, от злости и алкоголя мозги заклинило. Мне хотелось доказать ей, что все не так, что я выкарабкаюсь. А ведь она была права… В общем, этого я себе никогда не прощу. На следующий день она подала на развод, сказала, не может больше терпеть. Может, это была последняя капля, а может, она только рада была, что так все вышло, не знаю.
Я все равно люблю ее после стольких лет разлуки. Просто она не выдержала. Но не все бы выдержали. Вот ты бы выдержал? – с неожиданной горячностью и яростью Михаил посмотрел на Крутилина. Тот пожал плечами. – Я просто собрал вещи, – продолжил бывший хирург после паузы. – И ушел. Даже с дочерью не успел поговорить – она в школе была. Квартира была жены, я, когда женился, так и не прописался. Родители мои умерли уже к этому моменту. Нанялся сторожем на кладбище, жил там одно время, но мне там не нравилось, постоянно похороны, по ночам всякие личности ошивались опять же, подростки… Потом вот сюда попал. Знаешь, везде можно жить.
Помолчали. Женя потерянно спросил:
– А что сейчас с твоими родными? Они знают, где ты?
– Нет, – покачал головой Михаил. – Да и не надо это, у них другая жизнь.
Он аккуратно поставил стаканчик и продолжал:
– Нельзя сказать, чтобы я не злился. А то ты еще подумаешь, что я блаженный какой… Первое время злился, еще как. Но потом это прошло как-то. Они ведь не были плохими людьми все в отдельности: моя жена, с которой я прожил двадцать лет, дочь, друг-главврач, которому пришлось меня уволить. Надо было или простить их, или сойти с ума. Мне тогда понравились слова, что лучшая месть – это прощение. Но только не в том смысле, чтобы простить врага, и он тогда мучиться будет всю жизнь сам, а в том, что буквально от этого легче на душе становится. Вот ты злишься – а ты попробуй простить их, хоть на минуту. Увидишь, что сразу лучше будет.
– Не так уж это легко, – усмехнулся Крутилин.
– Ну и награда тоже не пустячная будет. Главное – понимать и принимать свою жизнь как она есть. Я это вынес из всего, что со мной случилось. Если это сможешь, а это самое трудное, что только может быть, то тогда станешь счастливым и свободным. Понимаешь, свободный – это тот, у кого ничего нет. Все верования древних и мудрость мудрых на этом построены. Сам знаешь, наверное, грамотный, по глазам вижу, – отринуть все, что держит, от чего зависим. Принять дзен в душе, так сказать.
– Это уже религия какая-то получается…
– Может, и религия. Религия, как стать счастливым. Я, пожалуй, сейчас самый счастливый, честно. Потому что свободен, ничего не гнетет, не тянет. А знаешь, как раньше было? С утра список дел, в магазин, дочку в школу, на собрание сходить, картошки купить, то, се. Если бы я все вернул, я бы перестал думать об этой ерунде, а думал бы о главном.
Крутилин посмотрел в глаза Михаила и подумал, что тот, пожалуй, не выглядит самым счастливым.
– А что главное?
– Главное – это то, что для тебя настоящее. Подумай, что у тебя было настоящего в жизни. Это самое дорогое, что бы ты не согласился ни за что на свете потерять. Что это для тебя?
– Не знаю, – честно признался Лохнесс.
– А ты подумай. И еще вот что: никогда ни о чем не жалей. Это самое бессмысленное занятие на свете.
– Это точно. А насчет привязанностей… Так у меня их и нет, пожалуй. Я ведь теперь такой же бомж, как и ты. В прямом смысле слова. Ни дома, ничего…
– Ты не бомж, если у тебя есть те, кто от тебя не отвернулся.
– Есть ли? – грустно возразил Крутилин. – Надеюсь, что есть, если только не поздно…
Он снова вспомнил о Вике, но говорить о ней в этот момент и в этом месте не хотелось.
– Слушай, пора мне, наверное… Спасибо за приют, но мне спешить надо, – спохватился Лохнесс и начал медленно подниматься.
– А, ну давай, иди, конечно, – кивнул Михаил. – Удачи тебе. Сейчас пойдешь вдоль забора, потом направо и выйдешь в Холодильный переулок.
Холодильный переулок! Ну конечно, именно там жила Вика. Сколько раз он еще смеялся над этим названием… «Холодильный переулок, дом семь, квартира девятнадцать», – вдруг всплыло в сознании так ясно, точно он заглянул в личный листок отдела кадров.
– Спасибо тебе за все. – Лохнесс, как мог, отряхнул пальто и вышел в мороз.
Двор у Викиного дома был маленьким, машины были тесно припаркованы вдоль газона, в середине расположилась маленькая детская площадка, всего пара скамеек, песочница и качели. Он в нерешительности остановился. Теперь Лохнесс не спешил. Пока он не знал, где живет Вика, то шел уверенно, а тут, достигнув цели, вдруг растерялся. Сомнения как-то разом нахлынули на него. Как он сейчас вломится к ней домой и что скажет? Вот будет сюрприз… Ведь уже почти два часа. Хотя свет в одном из окон горит…
Морозная рождественская ночь все еще выглядела чем-то необыкновенным, волшебным. От заснеженных деревьев и самого воздуха исходили тишина и, как ощущал Лохнесс, какая-то тайна. Снег искрился под уличными фонарями, звезды на темном небе, казалось, только затем и высыпали все разом, чтобы понаблюдать за Крутилиным. «Звезд так много, – подумал он, – где же моя, путеводная? Почему перестала освещать мой путь, за какими такими туманностями скрылась? Все, что я считал прочным и устоявшимся в жизни, разрушилось». Он стоял такой одинокий и такой несчастный на этой заснеженной пустой улице, что звезды на небе заплакали от отчаяния.
«Что же мне сказать Вике? – судорожно соображал Женя. – С чего начать разговор?»
Неподалеку от него остановилась машина, из нее вылезла, очевидно, подзадержавшаяся в гостях парочка. Мужчина курил, и Лохнесс вдруг неожиданно для себя попросил у него сигарету. Тот угостил, щелкнул зажигалкой, поздравил с Рождеством и вместе со спутницей скрылся в соседнем подъезде.
Курение не доставило никакого удовольствия. Отвыкший от табака Женя закашлялся и с отвращением почувствовал, как едкий дым вползает в легкие. Решительно выбросил сигарету и толкнул дверь Викиного подъезда.
Домофон в подъезде был сломан, дверь покорно открылась. Лифт стоял внизу, как будто ждал его. Лохнесс нажал на обугленную кнопку с цифрой «3» – и только тут подумал, что в руках у него ничего нет: ни подарка, ни торта, ни цветов… Собственно, и денег-то у него не было. Все, что было, он запихнул в карман тому бородатому с сигарой, который и не догадался, что его пассажир стремился навстречу смерти. Но передумал.
