– Пойдем погуляем? – начал я с места в карьер и сразу на «ты». – Или хочешь – съездим куда-нибудь?
Погода для прогулки была самая неподходящая: конец ноября, холодно, промозгло и слякотно, да еще дождь вперемешку с мокрым снегом сыплется.
– Куда съездим? – Она испуганно посмотрела на меня из-под яркого голубого зонтика.
– Да куда хочешь. В магазин какой-нибудь, в парк, на выставку. Куда хочешь.
Боже мой, что я нес? Я готов был даже переться на выставку косметики, если она скажет. Или в картинную галерею. Или в музей какой-нибудь. Последний музей, который я посещал в своей жизни, был краеведческим, куда нас водили классе, наверное, в шестом. Но если бы Лена сказала, что хочет в музей, – я бы пошел с ней. Да не просто пошел, а с радостью. Счастлив был бы.
Но в музей она почему-то не хотела. И в магазин не хотела, и в расположенное рядом кафе – тоже.
– Ты ведь куда-то собирался? – спросила она. – Если хочешь, я с тобой поеду.
Хочу ли я! Она еще спрашивает!
Вся поездка заняла часа полтора, и в машине все это время рядом со мной сидела совсем не та женщина, которую я видел в квартире Руденко. Веселая, легкая, улыбчивая, сияющая, с удовольствием отзывающаяся на шутки и очень красивая. Просто до ужаса красивая.
И тут я допустил глупость, хотя так и не мог долгое время понять, в чем же она состояла. Я заговорил о ее родстве с Ларисой Анатольевной. Нет, вот ей-крест, я просто хотел быть вежливым и поговорить с человеком о нем самом и его семье. А что получилось? Черт-те что. Елена моментально помрачнела и замкнулась.
– Ты по какой линии родня Ларисе Анатольевне? – спросил я.
– По маминой. – Она отвела глаза и принялась усиленно рассматривать дома, мимо которых мы проезжали.
Я не отставал. Мне действительно было интересно. Я был влюблен, и мне было интересно все, что касалось объекта моей влюбленности.
– А конкретнее?
– Ну… моя мама и жена двоюродного брата Анатолия Богдановича троюродные сестры, – выговорила она не без труда.
Я помотал головой, стряхивая с мозгов это бессмысленное нагромождение слов.
– А можно попроще? Анатолий Богданович – это кто?
– Это отец Ларисы Анатольевны.
Ну да, конечно. Мог бы сам сообразить. Хозяйка – Анатольевна, а Богдану назвали в честь хозяйкиного деда.
– Так. Значит, у Анатолия Богдановича есть двоюродный брат, да?
– Да. То есть был. Анатолий Богданович умер. Давно.
– Хорошо. Поехали дальше. У него был двоюродный брат. У этого брата есть жена.
– Была.
– Что, тоже умерла?
– Нет, они разошлись. Давно.
Все «были». И все – давно. Ну и родство, ё-моё.
– Ладно. И у этой бывшей жены есть троюродная сестра.
– Да.
– Твоя мама, – на всякий случай уточнил я, все еще не веря, что удалось размотать этот немыслимый клубок.
– Да.
Разговор так явно тяготил Елену, что я решил свернуть на какую-нибудь более приятную тему, но все мои попытки вернуть на ее лицо улыбку, а в глаза сияние успехом не увенчались. Что я сделал не так? Что ее так расстроило?
– Мне ужасно жаль, что Михаил Олегович не разрешил мне заниматься с Костиком, – сказал я. – Не знаешь, почему?
Она молча пожала плечами и всю оставшуюся дорогу не проронила ни слова, как ни старался я втянуть ее в разговор. Обиделась, что ли? Хотелось бы понимать, на что.
Я поставил машину возле подъезда и с удивлением понял, что Елена не собирается вместе со мной входить в дом.
– Я еще погуляю немножко, – тихо произнесла она.
– Ну, и я с тобой погуляю, – радостно предложил я.
Снег с дождем стал сильнее, волосы у меня намокли, и я уже представлял себе, как мы будем гулять под одним зонтиком, прижавшись друг к другу. Ведь у Лены зонтик есть, и не может быть, чтобы она не поделилась со мной…
– Нет, ты иди. – Она строго посмотрела на меня. – Иди, Павел. Не надо со мной гулять.
– Ну ладно, не хочешь – не буду. Когда ты вернешься?
– Я… не знаю. Скоро.
– Приходи скорее.
– Зачем?
– Я без тебя скучаю. Ты такая… чудесная. И очень красивая. Ты погуляешь, вернешься, и мы с тобой будем сидеть в столовой, пить чай и разговаривать. Ладно?
– Ладно. – Она скупо улыбнулась.
По лестнице я взлетел, как на крыльях. Хозяин в конторе, хозяйка уехала (я слышал, как она говорила Нине, что будет обедать часа в три, раньше ей вернуться не удастся, а сейчас еще только двенадцатый час), Юля в институте, Дана занимается с Артемом. Остаются старуха и ее дочь Олеговна, но им в такое время в столовой делать совершенно нечего, их расписание я успел выучить, пока безуспешно караулил Лену. Меня совершенно не смутил ее отказ вместе погулять, я эти штучки проходил. Мало ли, может, ей надо в аптеку зайти за чем-нибудь сугубо женским, а меня она стесняется. Значит, сейчас четверть двенадцатого, допустим, Елена вернется минут через пятнадцать-двадцать, придет в столовую, еще минут пять – ну максимум десять – я ее поуговариваю, и у нас останется целых два часа. Два часа! Потом начнется массовое передвижение жильцов по квартире, у Даны и Артема перерыв на обед, потом вернется Лариса, Юлька придет из института, и в это время, конечно, Лене совсем не с руки будет выходить из моей комнаты. Или мне – из ее, это уж как сложится. Но два-то часа у нас всяко будут! «Какая удача! Какая удача!» – пело все внутри.
Я ждал ее целый час, глотая горячий чай и нетерпеливо поглядывая на циферблат и с сожалением отмечая, что намеченные мною два часа тают на глазах, превращаясь в полтора часа, потом в час с четвертью. Куда она запропастилась? Сколько можно гулять по такой погоде? Если бы у нее был мобильник, я бы ей позвонил. Может, телефон у нее и есть, только я номера не знаю. Где же она?
Наконец Елена вернулась. Мои настороженные уши уловили звук открывающегося замка входной двери, затем неторопливые, но какие-то неуверенные шаги по коридору. Она? Или не она? Все-таки она, Лена.
– Как ты долго гуляла, – заметил я, стараясь, чтобы мои слова не прозвучали как упрек.
Конечно, на другом, более продвинутом этапе отношений я бы взорвался, но сейчас надо быть тихим и смиренным, потому что времени осталось совсем мало и мне нужно еще быстренько сказать все необходимые слова, после которых уже можно приглашать девушку уединиться. Обострять сейчас совершенно ни к чему.
Она молча села за стол напротив меня, и тут же в дверях возникла Нина и уставилась на нее. Да уж, вышколил папаня свою домработницу, ничего не скажешь. Или это заслуга Ларисы Анатольевны?
– Нина, можно мне кофе? – негромко попросила Елена.
Нина кивнула и, не произнеся ни слова, вышла. Время бежало с безжалостной быстротой, и я ринулся в бой, отметая все приличия.
– Давай возьмем твой кофе и пойдем ко мне. Ну чего мы будем тут сидеть, как маленькие?
– Разве здесь плохо?
– А чего хорошего? В любой момент кто-нибудь войдет и сядет, нам с тобой даже поговорить толком не удастся. Не хочешь ко мне – пойдем пить кофе к тебе. Но только не здесь.
Нина принесла кофе, Елена медленно, словно специально тянула время, положила ложечку сахара, размешала, сделала маленький глоточек, снова потянулась за сахаром. Похоже, она не торопилась принимать мое совершенно недвусмысленное предложение. Не торопилась или не хотела? Может, я действую слишком топорно? Мой алгоритм рассчитан на активных московских девах, и, возможно, он не срабатывает, когда дело касается матерей-одиночек из провинции.
– Лена, – я протянул руку через стол и накрыл ладонью ее пальцы, – сегодня в машине ты была совсем другой. Ты смеялась, радовалась, у тебя глаза сияли. А теперь ты какая-то потухшая. Я хочу, чтобы ты всегда была такой, как сегодня утром. Что я должен сделать, чтобы ты снова улыбалась? Если я тебя чем-то обидел, ты скажи. Я извинюсь, учту и больше не буду. Мне кажется, на тебя вся эта обстановка, – свободной рукой я показал на стены столовой, – как-то угнетающе действует. Ты здесь зажатая, затравленная какая-то. Дело в этом, да? Хочешь, уедем отсюда? Поедем ко мне домой. У меня время до пяти. Поехали?
На ее лице проступили нежность и благодарность, которые я так хотел увидеть, и губы ее вздрогнули, словно она собирается что-то сказать…
Дверь, благоразумно и предусмотрительно закрытая мною, распахнулась, и в проеме я увидел массивную фигуру папани. Лена испуганно выдернула пальцы из моей руки и побледнела. Папаня же, напротив, налился багровым румянцем.
– Это… что? – Он ткнул пальцем в то место, где только что на столе лежали две ладони, а теперь оставалась только одна – моя, ибо я в отличие от Елены свою руку не отдергивал. Зачем? Что плохого я делал? Юлю трогать не велено – я выполняю. А насчет Елены базара не было. Если нельзя – надо было предупредить. Но, положа руку на сердце, придется признаться, что даже если бы меня предупредили, это ничего не изменило бы. Я действительно влюбился, и в том состоянии меня трудно было бы остановить.
