Нужно ли говорить, что именно так все и произошло? Нечеловеческая задача выпала на мою долю в ту ночь, однако я хладнокровно выполнил все, что было необходимо. Я знал, что, как только я убью Мартина, это вызовет во мне необъяснимый душевный подъем и послужит стимулом для совершения всего остального. Прежде чем привезти доктора Маркли – как я потом сообщил шефу местной полиции, – я заехал домой за плащом, что было вполне естественно.
Я немного задержался, приехал буквально за секунду до того, как появился Герберт. Было бы благоразумнее подойти к нему поближе и стрелять с малого расстояния, чтобы выстрел прозвучал не так громко, но дом пастора стоит в стороне, и можно было не опасаться, что звук будет услышан; вот я и подумал, что будет гораздо интереснее, если я буду стоять в некотором отдалении и выстрелю ему в лоб, точно между глаз.
Затем я надел плащ и вернулся в тюрьму, заехав за доктором Маркли.
Мы закончили все дела около двух часов ночи. Таким образом, до рассвета оставалось еще несколько часов для того, чтобы я мог завершить свои собственные. Я как никогда испытывал потребность привести все в идеальный порядок, вроде того, как человеку хочется иногда тщательно прибрать у себя в комнате. Я мог бы спрятать тело Герберта в подвале, где уже находился мотоцикл, саквояж и кое-какие инструменты, с помощью которых я произвел необходимые манипуляции в отношении Мартина. Но, прежде чем идти спать, я должен был «навести марафет», так сказать. Кроме того, я ведь хотел, чтобы убийство Мартина приписали его двоюродному брату, и, следовательно, нужно было все предусмотреть, не оставляя места для случайности.
В ту ночь я сделал все, что было необходимо. Это было нетрудно, поскольку тело весило немного. Дорога была мне известна настолько хорошо, что не понадобился даже фонарь. Я столько раз бродил по тюрьме, стоял на ее стенах (боюсь, что не всегда оставался незамеченным), стоял, говорю, на стенах, бродил по старинным коридорам, всегда имея про запас соответствующее объяснение, что без труда находил дорогу в темноте. Имея в кармане старбертовские ключи, я проник в кабинет смотрителя. Долгое время у меня не было уверенности, запиралась ли когда-нибудь дверь на балкон; во всяком случае, как я уже указывал, теперь ее можно было открыть. Что я и сделал, и мой план был полностью завершен.
Еще одно. Железную шкатулку с документами, которая находилась в сейфе, я бросил в колодец. Я сделал это потому, что по-прежнему подозревал (нет, правильнее сказать: опасался) дьявольской изобретательности Тимоти, которого я убил. Я опасался еще какого-нибудь документа, секретного отделения в шкатулке. Словом, мне нужна была уверенность.
Меня забавляла мысль, что вчера вечером я чуть было не попался. Мне показались подозрительными эти совещания у доктора Фелла, и я стал наблюдать, вооружившись соответствующим образом. Кто-то пытался меня задержать, и я выстрелил; сегодня я с облегчением узнал, что это был всего-навсего Бадж, дворецкий. В начале моего повествования я сказал, что буду откровенным; беру свои слова назад. Есть одно обстоятельство, по поводу которого откровенным я быть не могу, даже зная о том, что через несколько минут приложу к виску револьвер и спущу курок. Иногда по ночам мне виделись лица. Вчера вечером мне показалось, что я снова вижу лицо, и на какой-то момент это лишило меня уверенности. Этот вопрос я обсуждать не собираюсь. Подобного рода обстоятельства разрушают четкую логику моих планов. Вот и все, что я могу сказать.
Итак, джентльмены, вы, кто будет все это читать, я почти закончил. Все мои дела с торговцем бриллиантами завершились вполне благополучно, я изредка встречался с ним на протяжении этих трех лет, чтобы не возбуждать подозрений. Я был готов. Когда же в виде завершающего удара судьбы я получил письмо от «дядюшки» с известием, что он собирается посетить Англию впервые за десять лет, я принял это с покорностью и смирением. Короче говоря, я устал. Слишком долго я боролся. Мне хотелось только одного: покинуть Чаттерхэм. Поэтому весть о приезде «дядюшки» я рассказывал всем и каждому, снабжая свой рассказ разными деталями. Чтобы сбить всех с толку, я пробовал уговорить сэра Бенджамена Арнольда встретить его, зная, что он откажется и будет настаивать, чтобы я сделал это сам. Мне нужно было скрыться. В течение трех лет я слишком долго размышлял о превратностях судьбы, о том, как дурно она со мною обошлась, и нормальная, спокойная жизнь, лишенная опасностей, словно бы потеряла свою привлекательность.
Доктор Фелл оказал мне любезность, оставив свой револьвер. Мне пока еще не хочется им воспользоваться. Этот человек имеет слишком большую силу в Скотленд-Ярде...
Теперь я жалею, что не убил его. Теперь, когда смерть так близка, мне кажется, что я примирился бы с мыслью о виселице, только бы протянуть еще несколько недель. Лампа дает не слишком много света, а мне хотелось бы убить себя, как подобает джентльмену, как-нибудь торжественно, по крайней мере – в соответствующем одеянии.
Красноречие, которое всегда вдохновляло меня, когда я писал свои проповеди, начинает мне изменять. Совершил ли я святотатство? Человек моих дарований, говорю я себе, никак не может этого сделать, поскольку правила, которыми я руководствовался, – несмотря на то, что не был посвящен в сан и теперь уж, вероятно, не буду, – были самого похвального свойства. Где же был изъян в моих планах? Я спросил доктора Фелла. Именно из-за этого я и хотел его видеть. Он давно меня подозревал, и его подозрения превратились в уверенность, когда я в какой-то неосторожный момент сказал, дабы устранить в умах сомнение, что Тимоти Старберт на смертном одре обвинил в своей смерти одного из членов своей семьи. Будь у меня хоть малейшая возможность реализовать мои блестящие – именно блестящие! – способности, я был бы великим человеком. Не могу себя заставить отложить перо, ведь тогда я должен взять в руки другой предмет.
Ненавижу всех. Если бы я мог, я бы уничтожил весь мир. Теперь я должен убить себя. Я совершил святотатство. Я, который втайне не верил в Бога, молюсь. Я молю Бога послать мне помощь. Боже, помоги мне. Не могу больше писать; мне дурно.
Томас Сондерс
Он так и не застрелился. Когда открыли дверь в кабинет, он дрожал как в лихорадке. Он не донес револьвера до виска – не хватило мужества нажать курок.
Кинетоскоп – аппарат для просмотра быстро движущихся рисунков, предшественние кинематографии.
Имеется в виду вокзал в Нью-Йорке.
Ошибка автора: первый крестовый поход под предводительством Готфрида Бульонского проходил в 1095-1098 гг.
Хвала кресту, но еще того более хвала вину ( лат. ).
Нэш, Томас (1567–1601) – английский писатель. Гаскойн, Джордж (ок. 1534–1577) – англ. поэт и драматург.
Пенитенциарный – относящийся к наказанию, преимущественно уголовному ( юр., лат.)
Красные мундиры – прозвище английских солдат.
Камлот – грубая шерстяная ткань.
Возмутительное нововведение века ( фр. ).
Навязчивая идея ( фр. ).
Так! Здесь: Вот оно что! (лат. ).
К черту теннис! ( фр. ).
Томас, Норман Мэттон (1884-1968) – американский политический деятель, социалист.
Крошка Пак – первоначально злой дух; эльф в пьесе В.Шекспира «Сон в летнюю ночь».
Кто ниже нас, тот для нас ничто. ( лат.)
Ф. – фунт стерлингов; ш. – шиллинг; д. – денье (вместо «пенс») – денежные единицы в Англии.
Геррик, Роберт (1591-1674) – английский поэт.
Драйден, Джон (1631-1700) – английский поэт, драматург и критик.
Железная дева – средневековое орудие пытки.
«Мою дверь можно открыть только с помощью слова, совсем как в „Сорока разбойниках“ Шехерезады» (фр.).
«Распадающийся корабль» был изготовлен по приказу Нерона, замышлявшего покушение на свою мать Агриппину.
Вольный перевод А. Беклова
«Чудом девяти дней» англичане называют недолговечную сенсацию.
Здесь: капелька, небольшое количество ( фр. ).
