Ознакомительная версия.
День, когда родила хозяйка, я провела, как обычно, за росписью очередной «Земной ночи». Мне до смерти надоел этот узор, а ничего другого хозяин пробовать не желал. Он думал мне, что этого вполне достаточно, что это даже слишком. В самом деле, «Земная ночь» вызвала у марсиан настоящий шок. Особенно это ощущалось на вечеринке, которую никто и не подумал отменить из-за близившихся родов. Здесь жили по раз и навсегда заведенным порядкам, неторопливо двигаясь по рельсам, проложенным много эпох назад.
Один особенно ярый радетель старых законов постоянно присутствовал среди гостей на наших вечеринках. Это был, пожалуй, единственный марсианин, который не мог и не хотел скрыть своей ненависти ко мне. «Земная ночь» его бесила до колик. Он прямо думал, что с Земли не может прийти ничего хорошего и что само название сервиза звучит грязно, а узор отвратителен. Выражения были сильные, у него кривился рот, когда он это думал. Казалось, еще немного, и этот пожилой марсианин, нарушая последние приличия, заговорит вслух, и я услышу речь, напоминающую замедленный лай. Это были единственные звуки, которые тут еще не разучились издавать.
– Вы должны убить ее, как только ваша супруга родит, – подумал этот гость, глядя на моего хозяина.
– Я сделаю то, что сочту нужным, – спокойно ответил тот.
И я поняла, что видела зависть. Обыкновенную зависть. Я почувствовала очень быструю, отчаянную мысль хозяйки, мысль-вскрик. Оглянулась, но та сидела с бокалом возле стойки и думала с подругой. У нее участились и усилились начавшиеся еще с утра схватки, вот что это было.
Она родила поздно вечером, после того как гости разошлись. При родах я не присутствовала, меня отослали, как только явился доктор. Ночью я ждала смерти, впервые лежа в комнате совершенно одна. Когда хозяйка рожала, она кричала точь-в-точь, как земная женщина. Я впервые слышала ее настоящий голос, пронзительный, сверляще-визгливый. Думаю, хозяин очень страдал от этого крика. Его голоса я так и не услышала.
А утром мне принесли еще один сервиз на роспись. Я взялась за дело.
После этого я провела на Марсе еще месяц. Теперь я гуляла одна, спала одна, ко мне стали относиться почти как к члену семьи. Я принесла им процветание. «Земная ночь» по-прежнему пользовалась почти скандальным успехом. За столом хозяин иногда думал со мной о деле. Я знала, насколько он консервативен, но мне почти удалось убедить его попробовать новый узор. Хотя я знала, что все равно не буду ничего делать. Мне просто доставляло удовольствие спорить с ним.
У хозяйки родился мальчик. Его прятали от чужих глаз, пока ему не исполнился месяц, а потом устроили вечеринку. Это был мой последний вечер на Марсе. Я решила бежать именно в тот момент, когда у хозяина будут гости. Никто не обратит внимания, что я вышла из дома, если только среди приглашенных не окажется настоящий телепат, который прочтет мои тайные мысли.
Мужчины играли в перья, но на этот раз не так сосредоточенно, как обычно. Игра часто прерывалась, когда кто-то поворачивал голову и смотрел на ребенка. А тот лежал на коленях у матери, глядя куда-то в пустоту темными блестящими глазами. Он никогда не кричал, то есть не кричал вслух. Иногда до меня доносилось его хныканье, и ребенка тут же окружали женщины, которые старались понять, чего он хочет. Мысли у младенца были спутанные и бесформенные, и было очень забавно их слушать. Но он мыслил и уже пытался делать выводы. Узнавал мать, отца, меня. Кто-то из гостей ему нравился, а кто-то нет. Это был здоровый мальчик, он всегда хотел есть и всем интересовался.
Мать, одетая в красное платье, выглядела очень гордой и счастливой. Она забыла обо мне. Я нашла взглядом хозяина. Тот сидел за игровым столом и рассматривал перо. Я услышала слабое эхо его мысли, он задумался и нечаянно подумал тайное вслух. Мысли были связаны с моим предложением – новый узор на чашках сделать на основе этих перьев. Ведь они-то узорчатые, немного похожие на павлиньи. Марс когда-то был не однотонным. Может быть, еще лет пятьсот назад, когда водились такие птицы.
Я подошла к стойке бара и поставила пустой стакан. Настала пора уходить. То, что мне было нужно, чтобы бежать, стояло прямо за домом. Когда оно поднимется, все будут увлечены игрой, ребенком, беседой. Мое исчезновение заметят не скоро, и меня уже не успеют догнать.
– Я не дам вам убежать, – подумал вдруг мальчик-бармен, стоявший прямо напротив меня.
Это был подросток в белой рубашке, смуглый, черноглазый, не старше двенадцати лет по нашим меркам. Его всегда приглашали прислуживать на вечеринках. Он был из небогатой семьи.
– Тише, – подумала я. – Дайте мне улететь. Иначе меня убьют.
– Вас и надо убить, иначе сюда прилетят с Земли и начнется война, – серьезно подумал мальчик.
– Почему вы так боитесь Земли? – спросила я.
Каким надменным движением он закинул голову! Он был подростком, и движения у него все еще оставались порывистыми. В марсианском понимании, конечно. На Земле он показался бы заторможенным, медлительным парнем.
– Здесь никто не боится, – подумал он, с достоинством роняя мысли. – Вы не знаете, что значит воевать с нацией, которая может думать как один. Вы нас не понимаете. Я сейчас подумаю громко, и вас убьют.
И тогда я заплакала. Впервые на Марсе. Он изумленно смотрел на меня и не понимал, что происходит. Он никогда этого не видел.
– Тише, пожалуйста, – думала я сквозь слезы. – Я просто хочу на Землю. Я никому ничего не расскажу.
Он неторопливо смешал и поставил на стойку готовые коктейли. Предложил их женщинам, которые как раз подошли к бару. Те даже не посмотрели на меня – как раз в тот момент начал плакать ребенок. Плакать вслух, впервые! Все всполошились, то есть повернули головы в его сторону. Я смотрела только на бармена.
– Уходите скорее, – вдруг подумал он. – Сейчас на вас не смотрят.
И когда я сделала первый шаг, мне в спину острым камешком ударилась его нечаянная мысль – он просто не успел ее остановить:
– Я тоже хочу на Землю. Хочу ее увидеть.
Я не оборачивалась, и уже не потому, что гости могли заметить мои слезы, услышать мои мысли, броситься в погоню. Я не оборачивалась, пока шла в сумерках по огромному двору, потому что в этот миг уже сама не знала, хочу ли убежать. Потому что был миг, когда я хотела только одного – навсегда остаться в этом доме, жить этой жизнью, думать по вечерам с хозяином, расписывать чашки, пить коктейли, отвечать на странные вопросы моей хозяйки. Смотреть, как медленно взрослеет их сын, в котором уже была часть меня, который выжил только потому, что я была рядом. Потому что я уже стала частью Марса. А Земля была только очень маленьким шариком, одним из тех, которые я рисовала на чашках.
В момент удара о Землю я проснулась и забыла половину всего, что произошло. Другую половину я забыла в первый час пребывания на Земле, пока умывалась, варила кофе, намазывала хлеб маслом. Я не помню имен моих хозяев, а ведь мы звали друг друга по именам. Не помню, как выглядел дом напротив. Не помню, как выглядело и называлось то, на чем я вернулась на Землю. Помню только, что оно управлялось очень просто, иначе я бы не решилась бежать. Несколько часов я могла восстановить на языке вкус своего любимого вечернего коктейля – смесь мяты, крепкого чая и мускатного винограда. Конечно, ни того, ни другого, ни третьего в нем не было, я просто подбираю слова… И тут же теряю, и уже не уверена, что нашла их правильно. Но кое-что останется навсегда. И самое главное – это осознание, что я прожила на Марсе полгода, ни днем меньше. Знаю, что все это время я лежала в своей постели, на Земле. Что просто уснула, а потом проснулась. На Земле прошло полтора часа, только и всего. А сам сон, говорят, редко занимает больше пяти минут.
Я, конечно, спала и видела сон. Но я не знаю, правда не знаю, чем бы он кончился, если бы мне не удалось бежать. И очень подозреваю, что в среднем раз в пятьдесят лет на Земле кто-то умирает во сне без всяких видимых причин. Только потому, что на Марсе рождается ребенок. Пятьдесят лет, пять месяцев или пять минут – какая, в сущности, разница?
Из глубины ада воззвал я к тебе, и глас мой был услышан. Ты ввергнул меня в пучину морскую, и волны обступили меня (лат.).
Не убоюся полчищ, обступающих меня! Услышь меня, Господи, спаси меня, Боже мой! Спаси меня, Боже мой, ибо воды растут и поднялись до самой души моей. В глубокой трясине увяз я, и нет вблизи твердой опоры (лат).
Все хляби и потоки твои прошли надо мною… (лат.)
Ознакомительная версия.
