способен на такой ужасный поступок?
Никюлаус покачал головой:
– Меня теперь не так-то просто вывести из равновесия. Вопрос хороший, но отвечу я отрицательно. Воспринимайте это как хотите. Хотя, может, я и недостаточно беспристрастен, чтобы дать вам честный ответ. Поди тут разбери. Мариус плохо переносил тяготы: мог и вспылить, и ожесточиться, когда становилось совсем уж нестерпимо. Жилось им нелегко – с работой у него не клеилось, так что они с Йоурюнн едва сводили концы с концами. Все катилось по наклонной, вот Гвюдмюндюр и позвал их на север, чтобы Мариус хоть там нашел себе применение. После этого ему уже грех было жаловаться, по моему разумению. Раньше он, бывало, настолько выходил из себя, что и руки распускал, но вот уж на убийство он был неспособен. Это я знаю. – Помолчав пару секунд, Никюлаус уточнил: – Ну или, по крайней мере, я так думаю.
Дом Анны и Орри, родителей Исрун, стоял на тихой зеленой улице в Граварвогюре. Когда семья только переехала сюда, высаженные в саду тоненькие деревца, походившие, скорее, на прутики, теперь превратились едва ли не в исполинов, напоминая о том, как быстро летит время. Все двести с лишним квадратных метров дома ныне стали безраздельной вотчиной Орри, который после расставания с Анной с каждым днем казался все более потерянным на этой обширной территории.
Исрун открыла дверь ключом, который у нее хранился до сих пор, и прошла прямо в гостиную, где и застала отца за просмотром выпуска новостей. Он сидел на кожаном диване под огромных размеров картиной, привезенной матерью Исрун из России. Анна ездила туда в командировку, когда ее издательский бизнес процветал. Исрун сразу полюбила эту картину, неизменно привлекавшую внимание каждого, кто заходил в гостиную. На холсте размером два на два метра были изображены советские футболисты, по окончании матча стоявшие крýгом посреди поля. Некоторые из них уже успели стянуть с себя футболки. Спортсмены выглядели настолько реалистично, что их присутствие в гостиной ощущалось почти физически, и казалось, что они едва ли не живут в этом доме. Орри не был большим поклонником этой картины. Анна утверждала, что приобрела ее по «выгодной цене», однако Исрун не сомневалась, что картина обошлась матери в кругленькую сумму, поскольку немного спустя Орри явился в дом с прекрасной акварелью Аусгримюра Йоунссона [11], которую он купил на аукционе и повесил над телевизором напротив футболистов. С тех пор в гостиной продолжалась холодная война между советским реализмом и исландским романтизмом.
– Привет-привет, доченька, – сказал Орри, поднимаясь с дивана и заключая Исрун в объятия. – Я купил курочку-гриль. Ты голодная?
– Как волк, – улыбнулась она.
Бутылка с кетчупом стояла на своем традиционном месте в центре стола, возле курицы и картошки фри.
Исрун с отцом досмотрели новости, едва ли обмолвившись словом. Завершающий сюжет выпуска был посвящен Сиглуфьордюру: после интервью с Ари была вскользь показана фотография с изображенным на ней молодым человеком, личность которого пока не удалось установить.
«Отлично получилось», – мысленно похвалила себя Исрун.
– Как дела у мамы? – спросил Орри.
– Мы с ней почти не разговаривали с тех пор, как я вернулась с Фарер. Может, тебе лучше самому позвонить ей на выходных? – предложила Исрун и замолчала в ожидании ответа.
На его лице появилось смущенное выражение.
– Да вряд ли. Когда захочет, сама позвонит. Она ведь наверняка уже скоро засобирается домой.
– По-моему, ей пока и на Фарерах неплохо. Видимо, ей нужно было просто немного отдохнуть. – Исрун решила сменить тему: – А у тебя как дела на работе?
– Нормально, – произнес отец, и она поняла, что работы у него не слишком много. – Видимо, мне не стоило браться за это дело… Твоя мама, как обычно, оказалась права.
– Ну а со здоровьем как? На фитнес ходишь? – спросила Исрун, почувствовав укол совести из-за того, что не рассказала ему о болезни, которую унаследовала от его матери и которая в определенный момент, возможно, проявится и у него самого.
– Да все в порядке, доченька. Врач говорит, что сердце у меня работает как у двадцатилетнего парня, – ответил Орри, но по выражению его лица Исрун догадалась, что отец все несколько приукрашивает.
Может, ей все-таки сообщить ему, как обстоят дела с ее собственным здоровьем? Она могла бы взять с него слово, что он ничего не расскажет маме. Кто не должен ничего знать, так это она. Анна никогда не оправилась бы от такой новости. В этом плане отец был сильнее матери.
Исрун понимала, что было бы неплохо поделиться своими тревогами с кем-то еще, помимо врача. Он, конечно, располагал к себе, но не более того. В глазах врача Исрун не могла стать никем иным, кроме как представляющим научный интерес носителем болезни, пациенткой, которая либо справится со своим недугом, либо нет.
– Ну а ты-то сама как? Не переутомляешься на работе? – ласково спросил Орри.
Вот она, эта возможность. «У меня не все так хорошо». Или: «Неплохо, правда на днях у меня диагностировали заболевание». Ох, как же трудно произнести эти слова. Исрун колебалась. Ей требовалось еще некоторое время, чтобы все обдумать.
– На работе дел по горло, но я не решаюсь отказываться от дополнительных смен – пока не решаюсь. – Исрун улыбнулась.
– Ты отлично осветила то происшествие, но, может, тебе поменять тематику? Что-нибудь без насилия?
– Пока меня все устраивает. Когда стану редактором, тогда смогу выбирать себе более оптимистичные сюжеты.
– Вот это мне в тебе и нравится, дочь, – амбиции, – искренне улыбнулся Орри.
Когда с курой-гриль было покончено, отец принес взятый напрокат диск с не так давно вышедшим триллером, который Исрун еще не смотрела. Она редко выбиралась в кино и не следила за новинками проката, поэтому предоставляла выбор отцу. Так уж у них в семье повелось: раз в неделю Исрун приходила к родителям на ужин, и в те дни, когда за него отвечала мама, на столе появлялось что-то поизысканнее, чем просто кура-гриль или пицца, а потом они все вместе смотрели фильм. Эта традиция не нарушалась уже много лет.
Исрун удобнее устроилась на диване – он был идеальным местом для расслабления. Может, ей даже удастся вздремнуть – если повезет.
Прошло всего несколько минут с начала фильма, а у Исрун уже опускались веки. В родительском доме она неизменно чувствовала себя прекрасно, правда мысли ее по-прежнему вертелись вокруг болезни и возможных результатов МРТ-сканирования. В худшем случае ей все-таки придется рассказать о своем состоянии родителям и коллегам. А может, стоит сделать это прямо сейчас – в уюте пятничного вечера, под
