Ознакомительная версия.
– Горячая, как огонь? – переспросил Страшилин.
– Вот именно, – Глазова кивнула. – Я сразу поняла, что они в прошлом… Я лукавить с вами не стану – я немножко ревновала Илью.
– Вы его ревновали? – поразилась Катя.
– Мы тут живем окна в окна, он одинокий, я одинокая. Не скрываю, я всегда хотела, чтобы мы с ним были как-то ближе. Не то, чтобы сойтись, это в нашем-то возрасте, а так – лекарство от одиночества – вместе погулять, в саду повозиться, вечер скоротать у телевизора. Илья порой выражал, так сказать, намерения, но иногда он хандрил. То болит, се болит, смерть на пороге… Старики, когда больны, им ничего уже не нужно, компания не нужна. А ухаживать за ним постоянно я тоже, извините, не могла. У меня возраст, своих болячек хватает. Вот так мы и жили, как журавль с цаплей. Но я… не скрою, когда я увидела ее, игуменью, у него второй раз, я немножко заревновала и потребовала объяснений. Вот он и сказал мне – мол, это моя старая хорошая знакомая. И в тот вечер она к нему приехала. Это она его убила. – Глазова посмотрела на Страшилина, потом на Катю. – Я под присягой это готова подтвердить – она у него была в доме, я ее видела, как вас. И это она его убила.
– Как она была одета в тот вечер? – спросил Страшилин.
– Темное пальто длинное – монашеское – и темный платок на голове. Да вы проверьте, вы найдите шофера монастырской машины той, он же ее сюда привез. Спросите у него, он вам подтвердит мои слова – она приезжала к Илье в тот роковой вечер. А утром… то есть днем, когда я встала с постели, я – опять же не стану с вами лукавить – я пошла к нему не только чтобы позвонить с его городского телефона. Это, конечно, предлог с моей стороны. Я хотела узнать у него – чего ей нужно. А он уже там, на полу в луже крови.
– И в тот момент, когда вы его увидели мертвого, включился свет в поселке? – спросил Страшилин.
– Ну да, я вам говорила – телевизор заработал, я чуть удар там не получила, так перепугалась от всего сразу.
– А вечером свет у Уфимцева в доме горел?
– Окна справа были освещены – там, где кухня, видно, он сидел на кухне, ужинал, когда она заявилась.
– Уфимцев вам называл ее мирское имя?
– Нет, назвал ее начальница монастыря и еще это, да… матушка-командирша.
– Матушка-командирша?
– Вздыхал, говоря о ней, думал, я ничего не замечу, – Глазова махнула рукой, унизанной кольцами, – а она ему голову раскроила.
– Почему же вы нам сразу ничего не сказали? Почему так долго все скрывали? – спросил Страшилин.
– Ах, молодой человек, и вы, девушка. – Глазова покачала седой головой. – Я пууу-уганая ворона. А пуганая ворона куста боится. Сказала бы я вам, что видела ее, убийцу. Обвинила бы игуменью. А потом явились бы ко мне эти, как их… активисты с нагайками, пламенно верующие – мол, как это я, старая крыса, реабилитированная, смею клеветать на светоч христианства. Я одна живу – в случае чего и помощи-то не докричишься. И в поселке меня бы не поняли, осудили. У нас тут общественное мнение – монолит, броня. Но, оказывается, и в броне есть трещинка… Весь поселок гудит, обсуждают новости насчет часовни. Такой скандал – оккультная секта, и кто ею руководит? То-то… Вы докопались до самой сути. Вы открыли то, что у нас тут происходит. Где нет благолепия, где оккультизм процветает, там недалеко и до убийства. Все это звенья одной цепи. И скрыть, замять это уже никому не удастся. И теперь я могу вам все рассказать, потому что мне, старой пуганой вороне, не все равно, – Глазова выпрямилась, – я хочу, чтобы убийца ответила за его смерть. Илья был дорог мне. Не близок, не так близок, как мне бы хотелось, но дорог. Мы прожили с ним окна в окна как соседи и друзья, возможно, последние наши годы… Эту вот последнюю осень… Вы в прошлый раз спрашивали – чего он калитку не запирал на засов, лишь кольцо набрасывал сверху. Так это ради меня, чтобы я к нему всегда приходила беспрепятственно на участок – знал, если что, я рядом. Помогу и «Скорую» вызову… Только в тот вечер не смогла я ему помочь. Вы пишите, пишите мои показания – и не бойтесь. Теперь, когда вы докопались до самой сути, до этого оккультного зла, я от своих показаний уже не откажусь.
– В восемьдесят лет все еще ревновала и испытывала волнение чувств, – усмехнулся Страшилин, когда они покинули дом из силикатного кирпича и его хозяйку, в одночасье превратившуюся в главного свидетеля обвинения. – Катя, вам не кажется, что у меня все еще впереди?
Катя не понимала – как он может шутить в такой момент? Когда они наконец-то узнали все! Когда фактически раскрыли это убийство.
– Ваша интуиция вас не подвела, – сказала она. – Вы сказали тогда, что и Глазова нам лгала.
– Не лгала, а просто не говорила всей правды. – Страшилин кивнул на портфель, где лежал протокол допроса.
– Вот что означала надпись на полу, вот кого Уфимцев назвал убийцей, умирая. Андрей Аркадьевич, все же сходится! И эта «матушка», и женский след на полу, и то, что они были знакомы раньше. Все же сходится. Мы сейчас поедем к ней? К игуменье?
– Нет, – ответил Страшилин, – сейчас не поедем.
– Но почему? У вас же показания Глазовой, и в монастыре надо разыскать водителя, пусть он тоже даст показания о приезде в «Маяк».
– Водителя разыщем и допросим.
Катя умолкла. Она внезапно вспомнила, как ее вызвал к себе замначальника главка генерал Горобцев. Его осторожный тон, его категорическое предупреждение о том, что ни слова об этом деле не должно попасть в прессу.
– Сначала я должен установить четкую связь, – сказал Страшилин, – чтобы дело дальше продолжалось, чтобы все запросы следственного комитета рассматривались и исполнялись. Скандал выйдет на новый уровень. Наша позиция должна быть максимально подкреплена фактами. Прежде чем ехать и допрашивать игуменью Евсевию в качестве подозреваемой в убийстве, я должен иметь подтверждение тому, что Евсевия – в миру Алла Никульшина, вдова покончившего с собой академика, в прошлом действительно работала в отделе административных органов ЦК партии, была референтом, именно тем человеком, без совета которого Уфимцев не давал одобрения на назначения кандидатов на высокие посты.
– И любовницей, его любовницей, – напомнила Катя. – Что же, опять поедем в Кремлевскую больницу к «торговцу рыбой»?
– Нет, надо искать другие источники для подтверждения. Я найду.
– Я знаю, что вы найдете. Я вот все думаю – мы… то есть вы раскрыли это дело. И вся проблема с самого начала заключалась в том, что свидетельница не говорила всей правды. И должна была сначала произойти вся эта длинная вереница событий: с сестрами-монашками, со старым делом о цеховиках, что расследовала майор Крылова, с Удаленной часовней и культом Святой Смерти, чтобы подвести нас к правде. Чтобы у старухи-соседки развязался язык. Вы не раз говорили, что во всем этом есть нечто очень важное. Вы это имели в виду?
– Возможно, – тихо ответил Страшилин, – возможно, это. А может, и нет. Я, Катя, еще не понял.
В этот вечер погожий, холодный и прозрачный Леночка Уфимцева с нетерпением ожидала, когда же на город наконец опустятся сумерки.
Уже смеркалось, когда она выскользнула из дома и отправилась к банку на Цветном бульваре, точнее к уличному банкомату. Она хотела снять часть денег с карточки – тех самых, что так милостиво опять прислал ей отец.
Он дважды звонил и спрашивал – как дела? Как прошли похороны? Ты попрощалась с дедом, Лена? Леночка солгала и сказала: да, папа. Она боялась, что он снова перекроет ей денежные потоки. Она готова была унижаться и лгать. Отец сообщил, что приедет в Москву не раньше середины ноября. «И мы с тобой тогда серьезно поговорим, дочь».
Да, папа, да, да, да…
Плотно застегнув куртку, надвинув на самые глаза капюшон худи – все в прежней своей манере, – Леночка медленно брела по Цветному бульвару.
В этот вечер октябрьский, холодный, ясный, полный звуков, полный городского шума…
Из метро валила толпа, возле цирка тоже собиралась толпа – зрители на вечернее представление. По бульвару фланировали гуляющие. Витрины магазинов, кафе и ресторанов манили яркой иллюминацией и рекламой. Торговый центр «Цветной» походил на стеклянный куб, источающий потоки света.
Деревья на бульваре серебрились в уличной подсветке, словно осенью в октябре на каждом дереве распустились невиданные электрические цветы.
Леночка подошла к банкомату на углу, сунула карту, сняла наличные. Из кафе по соседству доносилась негромкая музыка. Из бара – тоже. Возле итальянского кафе встречались парочки. За витриной японского кафе не видно ни одного свободного столика.
Мимо прошли студенты, мимо проехал джип с открытыми окнами, оглушающий музыкой. Мимо, обнявшись, проплыла, словно земли не касаясь, пара влюбленных.
Кто-то шел с пакетами и сумками из «Цветного», кто-то – из соседнего кафе, где варили лучший в столице кофе, с едой на вынос – пакетами и картонными стаканчиками в руках. И все мимо, мимо, мимо застывшей в ступоре у банкомата Леночки Уфимцевой.
Ознакомительная версия.
