Когда-то, несколько недель после свадьбы, они спали обнаженными, но это воспоминание казалось сейчас настолько далеким, что его даже удивило, как он вообще это вспомнил. После этих нескольких недель Айрин начала надевать ночную рубашку, потому что ей было «стыдно, что вещи зря пропадают». Тогда и ему пришлось надевать на ночь пижаму, потому что если бы он продолжал спать обнаженным, она могла бы воспринять это как проявление критики ее поведения.
Она вернулась из ванной комнаты, распространяя запах зубной пасты и лосьона, почти хорошенькая в своей рубашке и с распущенными расчесанными волосами. Слайдером вновь овладели мысли о том, что различало Айрин и Джоанну. Айрин сама по себе была очень цельной натурой, но для Слайдера это была та цельность, которая его не могла удовлетворить. Это была та самая застывшая цельность, которая предполагала, что последнее слово должно быть всегда за ней, что ничто в ней не изменится никогда – «вот Айрин, и такой она да пребудет вовеки».
И это тоже, размышлял он, представляло собой полный контраст с Джоанной, которая всегда казалась ему вечно меняющейся, словно она мягко перетекала из одной формы в другую, подобно амебе. Будучи вдали от нее, он едва мог в точности вспомнить ее лицо. И думать о ней ему приходилось с осторожностью, как будто он мог разрушить мыслью текучий материал ее образа.
Айрин остановилась в футе от кровати и смотрела на него, слегка опустив голову и покусывая нижнюю губу, что придавало ей совершенно нехарактерный для нее уязвимый вид, словно у человека, собирающегося сию минуту попытаться переплыть Ниагару в бочке. Можно было предположить, что она готовится начать разговор на какую-то неприятную и небезопасную тему, и Слайдеру хотелось бы опередить и отвлечь ее, но попытаться сделать это – значило точно нарваться на очередной скандал, а у него на это не было сил.
Когда стало совершенно ясно, что она только и ждет толчка, он сдался.
– В чем дело?
Еще какой-то момент она колебалась, а потом быстро выпалила:
– Мне все известно о ней – о твоей любовнице!
Странно, как человеческое тело признает вину, хотя мозг ее и не чувствует. Горячее и жгучее ощущение вины заполнило его сосуды и разлилось мгновенно по всему телу, заставив сердце заколотиться с грохотом где-то в области желудка; и несмотря на все это он ответил жене спокойно и без малейшего колебания.
– У меня нет никакой любовницы.
Айрин безостановочно заходила по спальне, продолжая говорить, как будто Слайдер не произнес ни слова.
– Разумеется, я уже какое-то время чувствовала – что-то происходит, но не могла понять, что именно. Я хочу сказать, что тот факт, что мы не занимались любовью уже пятнадцать месяцев...
Ошеломительно, оказывается, она точно подсчитывала, сколько это длилось. Он-то мог только приблизительно предполагать. Но женская жизнь делится на периоды, отмечаемые приемом таблеток, поэтому, видимо, для них секс всегда привязан к датам.
– И потом, все эти дни, когда ты не приезжал домой вечером – ну, часть из них ты действительно работал, я полагаю, но не всегда. Но до последнего момента я все же так и не была до конца уверена.
– Послушай, ведь ничего такого не происходит. Ты просто навоображала себе Бог знает что, – возразил Слайдер, но она продолжала сверлить его взглядом, и в ее глазах он увидел не злость, а глубочайшую обиду и боль. Только сейчас к нему пришло неприятное осознание того, какую глубокую рану наносила измена женщине – рану, которую нельзя было залечить. Мужчина мог реагировать на женскую неверность яростью, злобой, ревностью, побоями, наконец, но для женщины реакция на измену была тяжелой болезнью, пожиравшей ее с костями.
– Ты можешь не лгать мне, в этом нет необходимости, – горько продолжала между тем Айрин. – Я могла бы давно понять по их голосам, что они все знают об этом, эти Николлс и О'Флаэрти, когда они звонили и передавали твои отговорки. И Атертон – я же видела, как он смотрел на меня – с жалостью. Наверное, все об этом знали, все, кроме меня! И смеялись надо мной. Могу спорить, они хлопали тебя по спине и поздравляли, не так ли?
– Ты не права, совершенно не права...
– Я терпела до сих пор. Но теперь ты начал проводить у нее ночи напролет, да еще используешь это дело как прикрытие, так вот будь я проклята, если буду терпеть это и дальше! Это мерзко! Да еще с девушкой, молоденькой настолько, что она годилась бы тебе в дочери! И как только ты мог совершить нечто подобное?!
В этот миг в голове Слайдера промелькнуло столько мыслей сразу, что он, к собственному счастью, просто был не способен немедленно ответить. Больше всего он был поражен тем, что Айрин, даже будучи в плену собственного красноречия, могла выразиться о Джоанне как о молоденькой девушке, годившейся ему в дочери. В то же время другая часть мозговых клеток лихорадочно вычисляла, как Айрин вообще могла разузнать о Джоанне. Ни одна живая душа в округе «Ф» не предала бы его, он мог бы поставить свою жизнь против такого предположения, а мысль о том, что она наняла частного сыщика, казалась попросту нелепой. Среди всей этой сумятицы вдруг всплыло в мозгу, что ему должно было бы быть стыдно думать о таких вещах в подобный момент, что вместо этого он должен бы испытывать стыд и раскаяние за то, что так больно обидел Айрин.
Однако то, что он сказал вслух, прозвучало совершенно спокойно и естественно.
– Ты совершенно не права. У меня не было и нет любовницы. И я в любом случае определенно не заинтересовался бы девушкой, годной мне в дочери.
– Ах ты лжец! – Она швырнула на кровать перед ним неизвестно откуда появившуюся у нее в руках фотографию. – Тогда кто же это? Прекрасная незнакомка? Только не рассказывай мне сказок, что ты повсюду таскаешь фотографии неизвестных тебе девиц в своем бумажнике. Мерзавец! Мою фотографию ты никогда не носил с собой, никогда, даже...
Она осеклась и резко отвернулась, чтобы он не видел ее слез. Слайдер поднял с одеяла фотографию, всмотрелся и почувствовал одновременно и ошеломление, и облегчение, и сожаление, и радость, и над всеми этими чувствами преобладала грусть. Со снимка на него смотрела Анн-Мари Остин, разлетались по ветру ее прохваченные солнцем волосы, маленькая летучая рыбка ее ладони сверкала на фоне моря, застыв навеки в беспечном хмельном жесте беспечальной юности.
Образ Анн-Мари был вытеснен из его мыслей под влиянием внезапно возникшей любви к Джоанне, но тут он вновь с сожалением задумался о ее бесполезной короткой жизни и такой же бесполезной смерти. Они усыпили ее, как старую собаку, вспомнились слова Камерона, раздели, как снимают шкуры животных на скотобойне, и бросили на грязном полу той темной пустой квартиры. Он вспомнил детскую челку, маленькие груди с сосками-земляничками, и вновь ощутил под ложечкой чувство острой тоски. Это было его всегдашнее сожаление о мире, где люди бесцельно делают ужасающие вещи по отношению друг к другу; скорбь по тому утраченному миру своего детства, где хорошие люди преобладали над плохими и где всегда было место ожиданиям и надеждам. Это в первую очередь было одной из причин, по которым он стал полицейским, и против этих мыслей ему теперь приходилось бороться; так как они могли лишить его мужества и помешать выполнять свой долг. Он и его товарищи день за днем боролись со злом – и ни на йоту не могли изменить ни существующий порядок вещей, ни возможный будущий, и желание прекратить борьбу было порою таким сильным, таким непреодолимым, потому что борьба казалась безнадежной...
Айрин опять смотрела на него, пораженная выражением отчаяния, появившемся на его лице. Она, конечно, давно знала о чертах меланхолии в его характере, которые он тщательно старался скрывать от нее, да и от себя тоже, но до этого момента она и не подозревала, насколько сильным или глубоким может быть это чувство у ее мужа. Она припомнила все эти истории о полицейских, напивавшихся до бесчувствия по окончании расследования или принимавших наркотики, или пытавшихся предаться забвению при помощи многочисленных связей с женщинами, и о полицейских, тихо кончавших жизнь самоубийством; так уставшие дети ложатся где угодно, лишь бы поспать. Она задумалась, что же это было, что удерживало Слайдера от подобных действий перед лицом его собственного отчаяния, и у нее все еще оставалась маленькая надежда на то, что это была она, хотя в последнее время они испытывали друг к другу растущее раздражение. Она задумалась, как долго это еще может длиться и чем может кончиться, и что, когда придет, наконец, финал, она будет иметь все права считать себя жертвой своей судьбы.
Она смотрела на него с безнадежным отчаянием женщины, понявшей, что она никогда не будет нужна для мужа в такой степени, как его работа, что для Слайдера перестать думать о работе было бы худшим из концов.
Слайдер видел, как желание к сопротивлению покидает ее, и ощутил чувство облегчения и благодарности, хотя так и не понял, что было тому причиной.
