Ознакомительная версия.
И только когда над головой заскрипело, заворочалось, взвизгнуло тяжестью отодвигаемой мебели, Дашка поняла: люк в потолке. Нет, с той-то стороны потолок и не потолок, а наоборот – пол, а в полу люк, который ведет в погреб. Наверное, и лестница имеется, только вот Клавдия Антоновна была столь предусмотрительна, что лестницу вытащила.
Вот так-то.
Розы-соловьи и люди-крысы. Что теперь? Спасения ждать? Или смерти?
– Ну здравствуй, доченька, – вдруг раздался ласковый голос генеральши, и Дашка поразилась тому, до чего же хорошо слышно. – Сама приехать решила? А я уж думала, твой дурак не догадается сказать.
– Чего тебе надо?
– Мне? От тебя? Ничего, милая, ровным счетом ничего. А вот тебе от меня что-то да надо. И я даже знаю. За бумажками явилась? За книгой? Ты любишь сказки так же, как он…
– Это я. Птичка улетела. Да, исполнит все, куда ей деваться? Либо он, либо она. Выбор однозначен. Нет, я не слишком самоуверен, я просто людей знаю. И к ментам не пойдет. Самое большее – сбежит. Что «что тогда»? Да фиг с нею тогда, нам лишние трупы не с руки, а Ефимку я сам уберу. Только говорю тебе, девушка все правильно поняла. Она постарается. Когда? Ну не сейчас точно. Я велел погодить до завтра, пусть он сначала бумаги доставит, а потом уже… что? На месте? Да минут через пятнадцать буду. Не спеши, не уйдет твоя дача.
Этот дом стоял в стороне от прочих, на самом краю леса, словно не решаясь выбраться из колючего вала старых елей. И те, раскидывая широкие лапы, заслоняли дом, защищали и оберегали его от прочего мира. Сразу за ельником расстилалось поле, но не ровной гладью, а рытвинами и серыми, выметенными ветром взгорьями. Ветер же гонял по полю поземку, проталкивая сквозь сетки крайних дачных домиков колючий снег. Ветер качал желтые гроздья фонарей на столбах, трогал флюгеры и качели, скрипел, стонал, но и только.
Машина остановилась на самом краю поля, провалившись колесами в рытвину, а тупым носом – в сугроб, но водителя это, казалось, совершенно не беспокоило. Замерев на краю поля, он смотрел в лес, где в темноте проступали желтые глаза одинокого дома.
Человек курил. Одну сигарету. Вторую. Наконец, раздавив окурки сапогом, он поднял жесткий воротник дубленки и решительно ступил на несуществующую тропу. Ветер тотчас понесся вперед, разметая им же нанесенные завалы.
– Алло? – Человек остановился на середине поля, прямо под круглой луной, совсем не боясь, что та, подобно люстре, может рухнуть, раздавить и поле, и самого человека. – Говори громче, тут связь плохая. Да, я уже почти на месте! Ну да. Выезжай. У нее? Думаешь? Откуда у нее бумаги? И зачем ей? Ладно, тебе, конечно, виднее… тогда, может, тряхнуть ее? Нет? Ну сама смотри, разговор так разговор, мое дело маленькое.
Последние шаги человек преодолевал бегом, споткнулся, пропахав коленом снег, выругался, но вполголоса. Поднялся, отряхнул штаны и дальше шел осторожно. Перебрался через невысокий забор, обошел заледеневшие космы винограда и кустов сирени, подобрался к самой стене и заглянул в окно. Впрочем, занавески были плотно задернуты, и потому рассмотреть что-либо не получилось, но человек не расстроился. Он подошел к следующему окну, осторожно попробовал на прочность рамы и только потом занялся дверью.
Нет, он не стал использовать лом или отмычки, в кармане его куртки нашлась связка ключей, один из которых как нельзя лучше подошел к замку.
– Вот так, – сказал человек, убирая ключи в карман. – Встречай гостей, хозяйка.
Впрочем, дальше кухни гость не пошел, обнаружив нишу между шкафами, он кое-как втиснулся в нее и дернул занавеску. Теперь можно было ждать.
Ждать пришлось недолго. Узкое оконце мигнуло, глотая желтый свет фар, и погасло. По ту сторону двери заскрипел снег, после – и петли, дыхнуло сквозняком, и тишину домика потревожил зычный голос:
– Эй, мамуля, ты где?
– Здесь, Сонечка, здесь, – отозвались из комнатушки. – Проходи, проходи, а то я уже начала думать, что и не дождусь никого… А ты сама приехать решила? А я уж думала, твой дурак не догадается сказать.
Дальнейший разговор человек слушал внимательно.
Мерзкий город, мокрый снег, брызги талой воды и лужи на асфальте. Тротуар со щербинами, слякоть, и сосульки звенят на крышах. Воркуют голуби, расхаживая по бордюру, подбираясь все ближе и ближе к торговкам семечками, те тоже воркуют, перетирая последние сплетни, и матерчатое оперение их пестро и серо, как голубиное.
Подростки у подъезда, мамаша с коляской и авоськой кричит на кого-то в черный зев мобильного телефона.
Тяжело. Как можно здесь жить? День ото дня вариться, вариться и, как знать, не свариться ли вовсе, навсегда растворившись в зыбких переулках, которые почти как настоящие, которые почти существуют, которые…
– Смотрите, куда претесь! – вежливо проворчала толстая старуха с тележкой и, грудью налегая на высокую, в пятнах ржавчины ручку, проехала по ботинкам. Выругаться? Даже на это сил не осталось.
И спешить, спешить, спешить, время уходит, жизнь на весах. Это как в казино: красное-черное-число. Числа Камелин уважал. Числа – это вехи. Вехи – это жизнь, идет, пока последняя не поставлена. Но рано, рано еще.
И поздно. А если он дома? Соврать? Изобразить истерику? Потребовать встречи? Или приказать вернуть книгу? В конце концов, это его, Камелина, собственность. Заподозрит… уже подозревает? И что из того? Недоказуемо. Алиби-алиби, билет на поезд, печаль в глазах, заявленные намерения.
Элька сама говорила, что брат ее глуп, что он или сумасшедший, или трагедию пережил, отчего утратил способность мыслить здраво, а значит, опять-таки сумасшедший.
Улица-переулок-протоптанная в снегу дорожка, редкие кусты вдоль дороги, вечные ямины, полные воды и желтых айсбергов городского, неталого льда. Дом с черной крышей, слезающей грязными сосульками, стекленные балконы, стеклянные глаза, бутылки под козырьком подъезда. Неистребимый запах хлорки и мочи. Дверь. Дребезжащий звонок. Тишина.
Нет дома? Его вот так просто нет дома? И что теперь? Топтаться, вытирать ботинки о тряпку, заменяющую коврик? Ждать? Вздыхать и уповать на скорое возвращение? Или… нет, взламывать замок – это низко. Недостойно. Попросту говоря, опасно.
Если кто-то увидит, если вызовет милицию, если… если он не найдет чертову книгу, то милиция – это последнее, о чем следует волноваться. И Камелин достал из кармана связку ключей, среди которых имелось несколько весьма специфичной формы.
Кто бы мог подумать, что это умение, обретенное некогда в знак протеста против системы родительских запретов, пригодится? Оно было памятью о неподходящем знакомстве, фокусом для взрослых – спорим, Манечка-Анечка-Леночка-Танечка, что я открою эту дверь без ключа?
Главное, чтобы замок несложный.
На этой двери он был старым и простым. Открылся сразу, пропуская в узкий коридор, захламленный и ужасающий своей убогостью. Под ноги выкатилась туба средства для обуви, покачнулась, грозя осесть, вешалка.
– Эй, есть кто дома? – позвал Влад, убирая связку в карман. – Кто-нибудь? Извините, дверь была открыта!
Ботинки и сапоги. Элькины? Значит, остановилась у брата.
– Элечка, ты тут? – Он аккуратно вытер ноги о тряпку, прежде чем войти в квартиру. Потом прикрыл дверь и некоторое время постоял, прислушиваясь. – Элечка, это я… Элечка, я хочу поговорить! Я просто хочу поговорить с тобой! Извини, пожалуйста, если помешаю, но…
Тихо. Очень тихо. Если бы кто-то был в квартире, он бы уже отозвался.
– Элечка, не прячься, пожалуйста.
Комната всего одна. Разобранная кровать, стол у окна, на столе – бумаги, но не те, не нужные. Разрисованные карандашом листки, схемы, имена, обведенные и соединенные, разделенные и перечеркнутые. Нет, это важно, но не нужно. Кружка с остатками кофе, холодный, но не закаменевший. Кусок батона с заскорузлым кусочком сыра. Лак для ногтей, баночка крема, кажется, Элька пользовалась таким. Колготки, свитер, точно ее, серо-розовый, в лиловые зигзаги, безвкусная вещица.
Элькина сумка нашлась под кроватью, вот только не было в ней ничего, кроме начатой пачки сигарет, горсти хлебных крошек, блокнота и ежедневника – телефоны-номера-адреса и имена, снова ничего нужного – и пачки леденцов. Чемодан, она уезжала с чемоданом. Но под кроватью больше ничего нет. А в шкафу? Он обрадовался нежданной догадке, почти перестал бояться быть пойманным и теперь думал лишь о том, чтобы отыскать наконец книгу.
Взвизгнула молния, раззявилась матерчатая пасть, выпуская шелка и шерсть, муслин и батист, богатый бархат вечернего платья – зачем оно Эльке в этом убогом городишке? Твердые углы шкатулки: искусственный жемчуг и натуральное золото. Забрать? Не сейчас, потом, после похорон, которые состоятся, – он как-то сразу и вдруг поверил в смерть Эльки.
Он был почти свободен. Вот только книга… господи, Влад помнил ее! Прекрасно помнил. Сказки, читанные няней, твердая обложка, слегка истрепанная по углам, яркие картинки, крупные буквы, мелованная, дорогая бумага, широкие поля и пустые строки.
Ознакомительная версия.
