это закончится.
Наконец вышел доктор. Бабкин вскочил, но дверь захлопнулась быстрее, чем он успел увидеть Машу. Его снова поразила странная тишина, словно во всем огромном больничном корпусе не было ни одного пациента, кроме его рожающей жены.
– Доктор, что с ней?
– Умерла, – сухо ответил врач.
– Умерла? – бессмысленно повторил Сергей.
Врач посмотрел на него.
– А чему вы удивляетесь? – неприязненно спросил он.
Сергей знал, что удивляться он действительно не имеет права. Все, что случилось, случилось по его вине.
Он помнил, что есть еще кое-что важное…
– Подождите, а ребенок?
Доктор уже уходил. Бабкин кинулся за ним.
– Стойте! Где наш ребенок?!
Тот не обернулся. Сергей ускорил шаг, затем побежал, но белая спина маячила на том же расстоянии. Сергей задыхался, с него градом лил пот, розовая кишка коридора сжималась и пульсировала. Ему вспомнилось, что при поступлении в мединститут абитуриенты в обязательном порядке сдают бег на короткие дистанции. Врач должен иметь физическую возможность сбежать от родственников пациента или его самого в случае, если тот по недосмотру остался жив и активен…
С этой мыслью Сергей проснулся.
Маша безмятежно спала, закинув руку за голову. Живот под одеялом возвышался, как сугроб.
Бабкин осторожно дотронулся до ее запястья.
– Ты у меня пульс проверяешь, что ли? – сонно пробормотала Маша, не открывая глаз. – Сережа, я тебя сдам на Канатчикову дачу.
– Я сам сдамся. Спи.
В ванной Сергей долго умывал лицо, пил из-под крана, плескался, пока холодная вода не смыла липкое ощущение ото сна.
«Если тот по недосмотру остался жив и активен…»
– Истерик, – пробормотал Бабкин, рассматривая свое отражение. – Кабан-параноик. И почему все время Маша? Хоть раз бы мне приснилось, что Илюшин помер родами.
На кухне он сделал бутерброд и сжевал его всухомятку, глядя в окно. Эмпирическим путем Бабкин выяснил, что лучше всего от кошмаров действует жратва. Чем проще, тем лучше. Ржаной хлеб с маслом. Кружок колбасы. Неделю назад жена застала его на кухне в три часа ночи. Бабкин хлебал борщ прямо из кастрюли – быстро-быстро, словно кот, обнаруживший разлитую сметану.
Цыган уже махал хвостом у двери. Сергей пристегнул поводок, и они вышли на улицу. Несмотря на хромоту, пес бежал резво, а в парке даже погнался за воображаемой белкой.
Наблюдая за ним, Бабкин окончательно пришел в себя. Есть что-то невероятно утешительное в собаке, которая носится кругами или в упоении дрыгает лапами, валяясь в траве. Она вырабатывает столько чистой радости, что хватает на всех окружающих.
К одиннадцати он отвез Машу в больницу. Стены, как с облегчением отметил Сергей, были не розовыми, а светло-голубыми. Он бывал здесь и раньше, но почему-то их цвет вылетел у него из головы. Кошмар заслонил и вытеснил реальность.
– Я поговорю с врачом и вернусь, – сказала Маша. – Подождешь здесь?
В вестибюле толпились беременные женщины, и, помаявшись, Бабкин сбежал от них в коридор. Он до сих пор испытывал неловкость при виде больших животов, отечных ног, разбухших вен. Читая книгу на телефоне, он потерял счет времени и спохватился, когда на телевизионном экране над головой беззвучно побежала заставка выпуска новостей.
Сорок минут прошло, где она? Маша сказала, что визит – чистая формальность, последняя перед родами.
Бабкин пошел по коридору, пытаясь вспомнить фамилию врача. Дойдя до последней двери, он замедлил шаг. Это был кабинет заведующего отделением, и оттуда доносился Машин голос.
– Я понимаю… Но все-таки… Павел Борисович, мне кажется, это перестраховка…
– А это, миленькая моя, не вам решать, – перебил вальяжный голос. – Что сказала Воронцова по результатам УЗИ?
– Матка в тонусе, но ведь это было и раньше…
– Вы разве врач? – с нажимом спросил голос. – Нет, ответьте, – вы кто? Домохозяюшка, поди?
– Я сценарист, – тихо сказала Маша.
– Я разве в вашу епархию лезу? Советую вам, убить героя или оставить в живых? Не лезу и не советую! Потому что понимаю границы своей компетентности. Вы, когда с нами заключали контракт на ведение беременности, вручили нам ответственность за ваше самочувствие. И за здоровье ребеночка! Если мы считаем, что лучше перестраховаться и недельки две провести под нашим присмотром, значит, надо послушаться.
– Две недели в больнице – это очень долго… Я могла бы проверяться у Воронцовой раз в два-три дня… если она считает это необходимым…
Бабкин не узнавал Машу. Тихий, неуверенный голос. Долгие паузы между словами.
– Вы пытаетесь рассуждать о том, в чем не разбираетесь. Поймите простую истину… – врач заговорил проникновенно. – У вас в настоящее время мозга – нет. Вот просто – нету! Вместо него работают гормоны. Вы думаете гормонами. Решение принимаете гормонами. А принимать надо – мозгами!
Сергей толкнул дверь и вошел.
Маша съежилась на стуле. Врач – лет пятидесяти, полноватый, представительный; густые курчавые волосы, очки в серебристой оправе, – мял в пальцах игрушку-антистресс.
– Слышь, ты, граница компетентности, – процедил Бабкин, у которого от ярости окаменели скулы. – Тебе кто позволил так говорить с пациентами?
– Вы кто, извините? – Врач откинулся в кресле, поблескивая линзами.
– Это мой муж, – пробормотала Маша.
– Ну, раз муж, тогда сообщите ему, что здесь не принято так себя вести…
– Как же она скажет без мозга? – прорычал Сергей. – Но у тебя-то мозги есть? Вот ты и поучи меня, как надо себя вести!
Он в два шага преодолел расстояние от двери до стола. Врач невольно вжался в спинку кресла, губы его испуганно дрогнули.
Пренебрежение, с которым тот разговаривал с его испуганной женой, вызвало в памяти Бабкина утренний кошмар, мучительное чувство беспомощности, с которым он проснулся. Но сейчас, сию секунду он вовсе не был беспомощен. Не помня себя от гнева, Сергей с размаху обрушил кулак в центр стола. Столешница мгновенно, как будто даже охотно треснула и просела под его рукой.
– Слушали-постановили, – раздельно сказал Бабкин, не сводя взгляда с помертвевшего лица доктора. – Мы у вас больше не наблюдаемся, договор разрываем. Маша, пойдем.
Их никто не остановил. Сергею было бы даже любопытно взглянуть на человека, который попытался бы это сделать. Они неторопливо шли по тенистой улице, и Бабкин приноравливался к медлительному шагу жены.
В конце концов молчание начало его тяготить.
– Надо было у него игрушку отобрать. Мне она явно нужнее.
Он ожидал, что Маша засмеется. Но она обернула к нему бледное лицо и без улыбки сказала:
– Сережа, я понимаю, что он взбесил тебя. Но теперь ты чувствуешь себя героем, а я за две недели до родов осталась без лечащего врача.
Бабкин опешил.
– Твой врач – Воронцова…
– А ты чуть не оторвал голову заведующему отделением. Вряд ли она
