я выловила огурец, отправила в рот и проговорила:
— Еще!
— А ты не спешишь? Может, немного притормозить? — Кажется, Глеб уже пожалел, что привел меня к себе. А вот так ему и надо!
— Кондуктор, не жми на тормоза! — ответила я невесть откуда выплывшей фразой, ага, это Петровна пела в больнице.
Глеб покачал головой, но не стал спорить и налил мне еще.
Я выпила…
И тут кухня вместе с мебелью, Глебом и кошкой Алисой закружилась передо мной, и я провалилась в темный колодец.
— Вот здесь, — проговорил один из двух восточных людей — тот, что постарше, усатый.
Он стоял перед тронутой ржавчиной железной дверцей, на которой был нарисован череп со скрещенными костями, под которым виднелась грозная надпись: «Опасно для жизни! Высокое напряжение!»
И еще маленькая табличка: «Не влезай! Убьет!»
А чуть ниже мелом было приписано: «Костик паразит».
— Точно здесь? — опасливо переспросил молодой, глядя на дверцу. — Написано же — опасно для жизни!
— Вах! Не надо верить всему, что написано! — и старший абрек решительно толкнул железную дверь.
За ней не было ни проводов под током, ни каких-то электрических устройств — только уходящая вниз, в темноту, железная лесенка.
Усатый абрек полез по этой лесенке вниз.
Молодой последовал за ним, прижимая к себе завернутую в пленку картину.
Через две минуты лестница закончилась, и восточные люди оказались перед еще одной металлической дверью.
Старший постучал в эту дверь условным стуком — три сильных удара, два послабее и снова три сильных.
Что-то негромко загудело, замок щелкнул, и дверь открылась.
Абреки оказались в просторном полутемном помещении с низким потолком.
В глубине этого помещения стоял компьютерный стол, за которым сидел смуглый человек с густыми темными бровями.
Усатый абрек откашлялся и проговорил:
— Это… мы принесли, дорогой. Принесли, что ты просил. Картину ты просил — вот она…
Человек за столом поднял на вошедших мрачный горящий взгляд и проговорил:
— Мы? Я за картиной тебя одного посылал. А это еще кто с тобой?
— Это? Это Дауд, племянник мой. Я его с собой взял.
— Это еще зачем? Я тебе, кажется, ясно говорил — чтобы никаких лишних людей в дело не посвящать!
— Дауд не лишний! Я же сказал, что он мой племянник!
— А мне это по барабану! Я тебе сказал! Зачем его втянул?
— Ну… Я, понимаешь, в этих картинах ничего не понимаю, а Дауд, он в Нальчике на художника учился, он для четырех ресторанов вывески рисовал, такие вывески красивые, вах! В общем, он в картинах разбирается, вот я его и взял с собой на дело.
— Допустим… ну, показывайте!
Молодой парень подошел к столу, поставил на стол картину, развернул ее.
Человек за столом уставился на нее, потом поднял взгляд на гостей и прорычал:
— Вы что мне принесли? Что это за мазня?! Вы что — издеваетесь надо мной?
— Погоди, дорогой, не кипятись! — старший абрек поднял руку примирительным жестом. — Сперва послушай, дорогой, что тебе Дауд скажет.
— Что он может сказать? — человек за столом махнул рукой и скривился, как от зубной боли. — А, ладно, пусть говорит!
— Мы все там осмотрели, — торопливо начал молодой. — Там много было картин, но такой, как ты говорил, не было…
— Плохо смотрели!
— Подожди, дорогой, — вмешался старший, — дай ему сказать!
— Так вот, такой картины не было, но вот что я заметил. Все остальные картины были или совсем без рам, или в самых простых, сколоченных из реек. А у этой, видишь, какая рама? Хорошая рама, дорогая, а главное, старая!
— Что мне рама? Мне не рама нужна, а картина! А тут мазня какая-то… апельсины квадратные!
— Подожди, дорогой!
— Так вот, сам же ты сказал — это не картина, а мазня. Я и подумал — кто будет вставлять такую мазню в хорошую раму? Потом я посмотрел на холст — он старый, можешь сам посмотреть. Может, лет пятьдесят, а может, и больше. Наконец, проверил краску — она совсем новая. Может, день-два, как рисовали. Так вот, тут я и догадался…
Дауд сделал театральную паузу и продолжил:
— Мой родственник — не буду его называть, но он большой человек — хотел спрятать дорогие картины. И велел мне поверх них намалевать какую-нибудь ерунду. Я так и сделал. Где букет цветов нарисовал, где куст сирени, где речку. И никто на эти картины не посмотрел. А потом, когда опасность прошла, я верхний слой смыл, и картины стали как были… а может, даже еще лучше…
— То есть ты хочешь сказать…
— Он хочет сказать, дорогой, — подхватил усатый, — что под этой мазней твоя картина. Эти неверные хотели ее спрятать и сделали хитро — одну картину поверх другой!
Усатый с законной гордостью взглянул на племянника и проговорил:
— Видишь, какой умный? А ты спрашивал, зачем я его с собой взял! Я бы сам ни за что не догадался!
— Ну, может, и так…
— Точно так! Видишь, какой у меня умный племянник?
— Ну, тогда ему и карты в руки. Пускай сейчас отмоет эту мазню. Если там и правда моя картина — мы это увидим.
— Твоя, твоя, можешь не сомневаться! И денежки можешь приготовить, которые обещал!
— Сначала пусть отмоет!
— Правильно, дорогой, так и сделаем! Мы и растворитель с собой принесли, чтобы очистить картину! Можешь не сомневаться — Дауд все сделает в лучшем виде!
— Ну ладно — приступай!
Молодой парень огляделся, поставил стул поближе к свету и установил на него картину. Потом достал из одного кармана упаковку грубой серой ваты, из другого — бутылку растворителя.
Обмакнул вату в растворитель.
В комнате резко и неприятно запахло.
Парень принялся осторожно, плавными круговыми движениями смывать слой краски с картины.
Постепенно исчезли квадратные апельсины, затем — глиняный кувшин…
Из-под ученической мазни начала понемногу проступать другая картина.
Сначала появился высокий выпуклый лоб, затем начали проступать густые, темные с сединой волосы…
— Видишь, дорогой, — бормотал усатый абрек, заглядывая через плечо племянника, — видишь, там точно другая картина!
— Другая-то она другая, да только какая-то не такая… там вроде мужик какой-то…
— Ты подожди, дорогой! Дауд еще не закончил. Вот когда он все смоет, тогда увидишь — это точно твоя картина!
Парень продолжал медленно, сантиметр за сантиметром очищать холст. Теперь на нем отчетливо проступало лицо с густой окладистой бородой…
Еще несколько минут — и Дауд очистил всю картину.
— Это что за рожа? — злобно прошипел хозяин подвала.
С холста на всех троих строго смотрел человек с пышной темной с проседью шевелюрой и густой бородой, который вполне мог бы рекламировать средство для отращивания
