При всем том болезнь его зашла настолько далеко, что оптимизм Тремореля начинал уже иссякать. Граф не на шутку тревожился. Если его друг умрет, в каком положении он окажется? Стоит Берте овдоветь, она станет неумолима, ее невозможно будет обуздать, и кто знает, на что она может тогда решиться.
Он дал себе слово при первой возможности объясниться с госпожой Соврези. Но она его опередила.
Дело было к вечеру, у больного сидел папаша Планта, граф и Берта могли быть уверены, что их не подслушают и не потревожат.
- Эктор, я нуждаюсь в совете, и подать его можете мне только вы, - начала Берта. - Как узнать, не изменил ли Клеман за последние дни распоряжений на мой счет?
- Распоряжений?
- Ну да. Я вам говорила, что у меня есть копия завещания, по которому Соврези оставляет мне все свое состояние. Я боюсь, не изменил ли он его.
- С какой стати?
- У меня есть причины для опасений. Разве бесконечные приезды всех этих законников в «Тенистый дол» не свидетельствуют о том, что он замышляет какую-то коварную интригу? Знаете ли вы, что этот человек может пустить меня по миру одним росчерком пера? Что он может лишить меня своих миллионов и оставить лишь пятьдесят тысяч франков приданого?
- Но он этого не сделает, - возразил граф, бездумно пытаясь ее успокоить, - он вас любит…
- Кто за это поручится? - резко перебила она. - Я говорила вам о трех миллионах - так вот, мне нужны именно три миллиона, и не для себя, а для вас, Эктор; я этого хочу и добьюсь. Но как узнать, как узнать?…
Треморель был вне себя от ярости. Вот куда завели его недомолвки и мнимая жадность к деньгам, в которой он пытался ее убедить. Теперь она полагает себя вправе распоряжаться им, не спрашивая его желания, то есть, в сущности, покупает его. А он не может, не смеет воспротивиться!
- Нужно набраться терпения, - посоветовал он, - выждать…
- Выждать? - с нескрываемой злобой переспросила она. - Пока он умрет?
- Не говорите так, - попросил он.
- Почему же?
Берта приблизилась к нему и произнесла глухим, свистящим голосом:
- Он и недели не протянет. Взгляните-ка…
Она достала из кармана и показала ему флакончик синего стекла с притертой пробкой.
- Вот почему я уверена, что не ошибаюсь.
Эктор побледнел, как мертвец, у него вырвался крик ужаса. Теперь ему все было понятно, теперь получила свое объяснение необъяснимая уступчивость Берты, ее готовность не упоминать больше о Лоранс, ее странные обмолвки, ее уверенность.
- Яд, - пролепетал он, потрясенный ее коварством. - Яд!
- Да, яд.
- Но вы им не воспользовались?
Она устремила на него свой невыносимо пронзительный взгляд, лишавший его воли, взгляд, всегда имевший над ним неодолимую власть, и спокойным голосом отчеканила:
- Я им воспользовалась.
Разумеется, граф де Треморель был человек опасный, лишенный предрассудков, незнакомый с угрызениями совести, способный на любую низость там, где речь шла об удовлетворении его страстей, - словом, готовый на все; но это гнусное злодеяние разбередило в его душе остатки чести.
- Ну нет! - возмущенно вскричал он. - Больше вы им не воспользуетесь!
Дрожащий, растерянный. Треморель бросился к дверям, но Берта его остановила.
- Прежде чем что-либо предпринять, - ледяным тоном произнесла она, - подумайте хорошенько. Вы мой любовник, я могу это доказать. Кто вам поверит, что вы были моим любовником и не были моим сообщником?
Эктор почувствовал, что эта леденящая кровь угроза устах Берты звучит более чем серьезно.
- Что ж, - иронически продолжала она, - идите рассказывайте, разоблачайте меня. Но что бы ни случилось - в счастье ли, в бесчестье, нас с вами не разделить, судьба у нас одна.
Эктор тяжело упал в кресло. Его словно дубиной оглушили. Он судорожно сжимал виски: ему казалось, что голова его вот-вот расколется на куски. Он ясно видел, что очутился в заколдованном кругу, из которого нет выхода.
- Я погиб, - пролепетал он, сам не понимая, что говорит. - Я погиб!
Он был поистине жалок: лицо его страшно исказилось, на лбу выступил пот, глаза блуждали, как у безумца. Берта резко встряхнула его за плечо. Постыдная трусость любовника возмутила ее.
- Вы боитесь, - процедила она, - вы дрожите! «Погиб!» Вы бы так не говорили, если бы любили меня так же, как я вас. Значит, быть моим мужем, любить меня открыто, не тая нашей любви от всего света, - это для вас погибель? «Погиб!» Неужели вы не представляете себе, что я перенесла? Не понимаете, что я устала страдать, устала бороться, устала притворяться?
- Такое злодеяние…
Она разразилась смехом, от которого у него прошел мороз по коже.
- Об этом, - сказала она, меряя его уничтожающим взглядом, - надо было думать, когда вы отняли меня у Соврези, похитили жену у друга, который спас вам жизнь. Разве тогда вы не совершили такого же страшного, такого же чудовищного злодеяния? Вы не хуже меня знали, какую любовь питает ко мне мой муж, для вас не секрет, что, если бы ему пришлось выбирать - умереть или потерять меня, уступить другому, он бы не колебался в выборе.
- Но он ничего не знает, - пробормотал Эктор, - ни о чем не догадывается…
- Вы ошибаетесь. Соврези знает все.
- Быть не может!
- Все, говорю я вам. Он знает все с того дня, когда так поздно вернулся с охоты. Помните, перехватив его взгляд, я сказала вам: «Эктор, мой.муж что-то подозревает?» Вы пожали плечами. А помните следы в вестибюле в тот вечер, когда я ускользнула к вам в спальню? Он подстерег нас. И наконец, желаете самое убедительное, самое несомненное доказательство? Полюбуйтесь на это письмо: я нашла его, мокрое, измятое, в кармане его жилета.
С этими словами она протянула ему записку, которую Соврези вырвал у мисс Фэнси; Треморель узнал ее.
- Это судьба, - твердил он, удрученный, сломленный, - но мы можем расстаться навсегда. Берта, мне еще не поздно уехать.
- Поздно. Поверьте мне, Эктор, сегодня мы защищаем наши жизни. Ах, вы не знаете Клемана! Вы не догадываетесь, на что способен в гневе человек, подобный ему, когда он обнаружит, что его доверием постыдно злоупотребили, что его бесчестнейшим образом предали. Он только потому ничего нам не сказал и ничем не выдал своей безжалостной злобы, что замыслил какую-то ужасную месть.
Все, что говорила Берта, было более чем правдоподобно, и Эктор прекрасно это понимал.
- Что же делать? - растерянно спросил он осипшим от страха голосом. - Что делать?
- Разузнать, какие распоряжения он отдал!
- Разузнать? Но как?
- Пока не знаю. Я пришла к вам за советом, а вы ведете себя, словно трусливая женщина. Предоставьте действовать мне, ни о чем не беспокойтесь, я все беру на себя.
Треморель хотел что-то возразить.
- Довольно, - отрезала Берта. - Нельзя позволить, чтобы он пустил нас по миру. Посмотрю, поразмыслю…
Ее позвали вниз. Она вышла, оставив Эктора в смертельной тревоге.
Вечером Берта казалась веселой и всем довольной, а его лицо по прошествии многих часов все еще хранило следы таких мучительных переживаний, что Соврези ласково осведомился, не заболел ли он.
- Ты извелся, ухаживая за мной, мой добрый Эктор, - сказал он, - Как мне благодарить тебя за твою заботу и самоотверженность?
Треморель был не в состоянии отвечать.
«И этот человек все знает! - думалось ему. - Что за сила, что за бесстрашие! Какую же судьбу он нам уготовил?»
Зрелище, разыгравшееся перед ним, повергало его в ужас.
Всякий раз, подавая мужу питье, Берта вынимала из волос большую черную заколку и доставала ею из синего флакончика несколько беловатых крупинок, которые растворяла в микстуре, прописанной врачом.
Можно было предположить, что, сломленный беспощадным ходом событий, раздираемый страхами, граф де Треморель совершенно откажется от дочери г-на Куртуа. Однако этого не произошло. Он мечтал о Лоранс больше, чем когда-либо. Угрозы Берты, непреодолимые препятствия, страх, преступление только подстегивали его любовь или, вернее, страсть, и распаляли вожделение.
Лишь крохотный, робкий, колеблющийся огонек надежды светил ему в потемках отчаяния, утешал, поддерживал и помогал сносить все муки.
Граф убеждал себя, что Берта и думать не посмеет о новом браке сразу после смерти мужа. Пройдут месяцы, быть может, целый год, а потом он что-нибудь придумает, чтобы оттянуть время. И наконец, настанет день, когда он объявит о своих намерениях.
Что она сможет возразить? Расскажет о преступлении? Укажет на него как на сообщника? Да кто ей поверит? Как ей удастся доказать, что он, который любил другую женщину и женился на ней, был заинтересован в смерти Соврези? А ведь без основательной причины никто не пойдет на убийство. Неужели она потребует эксгумации?
Сейчас, представлялось ему, она думает лишь об одном и не способна внять здравому смыслу и доводам рассудка. Позже она спохватится, и тогда ее остановит даже призрак той опасности, которая теперь нисколько ее не страшит.
