Спустившись с крыльца, Стас миновал заливающуюся лаем Герду и, не видя ничего вокруг, прошел к своей машине. Цифра в пять миллионов марок прочно засела в его голове. В темноте он не заметил ни мутных очертаний темной «девятки», притаившейся под раскидистым деревом неподалеку, ни призрачных контуров белой «семерки», застывшей в соседнем проулке, ни отогнутого края занавески в темном окне соседнего дома.
Он завел машину и тронулся с места.
Пять миллионов марок! Жаль только, что эта цифра никак не делится на три. Ну никак!
Не будучи дурочкой, Лена Катасонова сразу схватила суть недавнего разговора с приятелем. Не такая уж она безмозглая, чтобы не понять, с чего это вдруг ее дружок стал интересоваться техническим оборудованием банка. Сообщениями о бесшумных взломах банков безвестными русскими хакерами, у которых в распоряжении только компьютер, модем и голова на плечах, в последнее время полны все газеты! В банке их недавно даже инструктировали на предмет информационной безопасности и предупреждали насчет ответственности за утечку сведений, составляющих коммерческую тайну.
А сегодня произошла именно такая утечка. Естественно, она произошла не спонтанно, а с далеко идущим расчетом. Лена все делала с далеко идущим расчетом.
Было бы странно, если бы теперь Стас попытался уверить ее в том, что ничего такого не замышляет! Глухой номер! Ему это не удастся! Но наверняка он действует не один. Как пить дать есть у него какой-нибудь приятель, который сделает за него всю черновую работу. Наверняка есть! А это значит, что тогда их будет уже трое. «Тогда» — это когда парни придут к выводу, что ее тоже нужно взять в дело. Потому что за красивые глазки, за походы в бар или редкие перепихивания в постели она не намерена рисковать своей шкурой! «Все или ничего», — сказала Лена ему. И это было действительно так. Все или ничего!
А это значит, что Стасик — это только передаточное звено между ней и тем неизвестным хакером, который и будет, собственно говоря, пахать за всех троих. Вот если бы ей самой выйти на этого типа! Тогда бы их было всего двое и не нужно было бы делиться с лишним человеком. К тому же пять миллионов марок так неудобно делить на три! Но если все же поделить, то каждому достанется всего по семьсот тысяч долларов. Это так мало! А ей нужно все или ничего!
Она недаром бросила Стасику как приманку слона о пяти миллионах марок, которые вскоре должны поступить на счет банка. Это был бы удобный момент для решающего шага. Один ловкий удар — и банк останется голеньким. Лена улыбнулась, представив Сурена Карменовича, который, растопырив коротенькие пальчики, будет бегать по своему кабинету, хватаясь за голову. Она представила перекошенное лицо Крапакова, его бледность, его взбешенный крик, когда по ее внезапному исчезновению они поймут, кто заварил эту кашу! Ну и достанется тогда его новой секретарше, кажется Инне! Будет стонать, бедная, от гнева своего покровителя! И во веки вечные не дождется Инна ни духов от Шанель, ни одежды от Живанши, ни той самой поездки с шефом на тропический остров, которую он наверняка ей предлагал, когда она колебалась, лечь ли с ним в постель. Не дождется!
И вот тогда придет ослепительный, сияющий, долгожданный миг ее торжества! Вот она, расплата за посещения кабинета Сурена Карменовича, за все пережитые унижения! Лена хихикнула. После этого банк ждет крах! Все служащие потеряют работу! Весь персонал! Потому что тогда банка больше не будет. И охранник, бывший полковник, который еще недавно, когда она была в фаворе, мчался со всех ног распахивать перед ней двери, а теперь, когда она уступила место другой, едва удостаивал ее презрительного взгляда! И эта крыса с баклажановыми волосами из кредитного отдела, которая распускала о ней грязные слухи! И эта дура, ее сослуживица, которая заложила ее начальнику, мол, не вовремя отправила платежку! Все они пойдут на биржу из-за нее! Все превратятся в нуль! И все они еще вспомнят Лену Катасонову!
Хищно прищурившись, Лена сжала руки. И тогда прости-прощай, немытая Россия, и этот гнусный городок, в котором даже мухи мрут со скуки, и высокомерная, заносчивая столица, которая чуть не швырнула ее на панель! Она уедет куда-нибудь в теплую страну и там поселится навеки. Одна, совсем одна! На черта ей сдался этот недоумок Стас? У нее будет все: шикарная машина, бунгало на берегу океана и самые модные шмотки! И мужчины больше не будут выбирать ее. Наступит время, когда она будет выбирать их сама, а потом швырять, как использованную тряпку.
Все это будет, будет, будет! Обязательно будет! Недаром ее девиз: «Все или ничего!»
— Иван! К тебе посетители! — крикнула санитарка, протирая в коридоре линолеум.
Иван нацепил на лицо тупое, покорное выражение и присел на кровать. От слабости противно кружилась голова. Было тревожно. Томительное ощущение непокоя мешало жить, возбуждая где-то глубоко внутри бешеные импульсы. Импульсы, которых он так боялся.
На потертых креслах в холле сидела пожилая женщина, аккуратно сложив руки на коленях. Возле ее ног стояла хозяйственная сумка, от которой, очевидно, распространялись вкусные флюиды, потому что собака Найда, почивавшая в своей коробке возле двери, тревожно завозилась и потянула носом.
— Собачка! Собачка! — Женщина протянула по направлению к псине руку, но та даже не тронулась с места.
— Горюет! — пояснила санитарка, шваркая шваброй по углам. — Как щенят лишилась, так и закисла. Оно понятно, хоть и сука, но мать все-таки…
Наморщив лоб, женщина вспомнила, что действительно в ее прошлый приезд в коридоре возилось трое очаровательных собачат.
— А щенят что, раздали? — спросила она, чтобы поддержать разговор.
— Как же, раздали. — Санитарка со злостью провела шваброй перед ее ногами, задев мокрой тряпкой ботики. — Психи передушили…
— Как «передушили»? Всех?
— Конечно всех. Я тут как-то мыла, смотрю, лежит один, самый маленький… Лежит и не шевелится. Ну, думаю, сдох… Вынесла и закопала. Врачам ничего говорить не стала, думаю, чего их тревожить, коли цуценя сдохло, нам же лучше, меньше грязи. Через день гляжу, еще одно лапки откинуло, лежит… Ну, думаю, инфекция, может, какая, надо сказать Трахирову. Сказала. Еще через день гляжу, уж последнее лежит, еще теплое. Говорят, удушили. А кто ж, как не психи? Некому больше! Да ведь теперь разве у них дознаешься! Молчат, партизаны…
В коридоре показалась серая фигура с сизым, свежеобритым черепом.
— Мама! — На короткий миг Иван прижался подбородком к ее седым волосам, но тут же отпрянул, точно обжегшись.
Мать сдержанно улыбнулась и предостерегающе сжала руку сына — в конце коридора показался белый халат кого-то из медперсонала.
— Ты плохо ешь, Ваня? — спросила она строгим голосом. — Почему ты такой бледный?
Он ткнулся лицом в колени матери. Он нее пахло странным запахом, от которого он давно отвык, преследуемый резкой палатной вонью, химическими ароматами лекарств и дезинфицирующих средств. От нее пахло домом, пирожками, теплой постелью, мягким кошачьим духом, который он пытался, но никак не мог изгнать из памяти.
Он застонал. Застонал так резко и отчетливо, что мать вздрогнула.
— Что такое, Ваня? У тебя что-то болит? — Мягкая ладонь опустилась на гладко выбритую голову сына.
— Болит… Все болит… — Он положил свою широкую руку на впалую грудь, прикрытую выцветшей голубоватой пижамой. — Ты привезла?
— Что — привезла? — Глаза матери стали растерянными.
— То, что я тебя просил…
— Но ведь привозила тебе недавно…
— Это уже не действует! — Его рука достала из кармана пижамы небольшой дешевый крестик на цепочке. — Он уже совершенно бесполезен! Мне от него только хуже! — Голос его звучал капризно и ломко. Рука сорвала крест и со злостью швырнула его в угол, туда, где печально щурила грустные глаза собака Найда. — Я не могу так больше! Я сбегу отсюда!
— Тише, тише, ш-ш-ш! Услышат! — Материнский палец коснулся губ. — Возьми что-нибудь… Хочешь, вот колечко… Смотри, какое оно красивое!
Она сунула ему в ладонь узенькое обручальное кольцо, стянув его с пальца. Его желтоватые руки неуверенно тронули подарок, мимоходом погладили гладкую желтую грань. Глаза на секунду закрылись — Иван как будто прислушивался к таинственным звукам или невидимым токам, исходящим от этой вещи.
— Нет, не годится. — С раздражением он сунул матери в руку кольцо. — У него нет никакой энергии… Абсолютно никакой! Я же тебе говорил, мне нужно, чтобы оно грело! Зачем мне оно, если не греет? Я же тебе говорил…
— Щенки — это твоя работа? — неожиданно спросила мать.
Иван испуганно оглянулся.
— Мне было так плохо, — жалобно заныл он. — Я не знал, что делать… Они были такие пушистые… Они кусали мне палец, я не хотел, их так жалко…
