Ознакомительная версия.
– Гениально! – восхитился Даниил. – И как же мы выясним, кому звонил твой Алтынский и с кем он встречался? У него имеется личный секретарь? И кстати, как это полиция до сих пор с таким простым делом не справилась?
Правильно, дуясь на саму себя, согласилась Варвара. Все-таки она искусствовед, а не сыщик, и вообще не стоило Каменкову на нее это дело сваливать. Искал бы сам своего Репина.
– Да ладно, не расстраивайся, – похлопал ее по руке в знак утешения Даниил. – Опытные сыщики тоже рассматривают любые версии, даже самые абсурдные. Ну что, приехали? Какая у него квартира?
– Восемнадцатая, – недовольным голосом сообщила Варя, глядя на старый шестиэтажный дом, выкрашенный в милый персиковый цвет и украшенный богатой лепниной по фасаду. – Знаешь, только ты давай сам объясняйся, если его дома не окажется.
– Не вопрос, пожилые дамы – мой конек, – легко согласился Даниил. – Вылезай и не куксись. Не обижу я твоего Зелинского. Просто побеседуем. В конце концов, он был в полиции, может, ему там что-то интересное сболтнули о ходе следствия.
Варя скептически взглянула на Даниила, но промолчала и покорно потопала вслед за ним к подъезду, куда как раз заходила компания подростков.
– Очень хорошо, – тихо поделился с ней Даниил. – Ненавижу домофоны. Если позвонить сразу в квартиру, больше шансов, что не выгонят. Все-таки живое человеческое общение.
– Кто там? – прозвучал из-за двери приятный мягкий голос.
– Добрый день. – Отдуваться пришлось все же Варе. – Мы к Андрею Валентиновичу.
– А Андрюши нет дома, – прозвучал несколько недоуменно голос, но спустя секунду раздался щелчок, и дверь распахнулась.
На пороге стояла полная приятная женщина среднего роста, средней комплекции, лет около шестидесяти с хвостиком и с интересом рассматривала гостей.
– А Андрюши еще нет дома, – повторила она, сосредоточив свое внимание на Варе. – А вы, простите, по какому вопросу?
– Видите ли, я коллега Андрея Валентиновича, правда, сейчас я работаю в частной фирме, и мне очень нужна его консультация по одному полотну. У нас возникли сомнения по поводу авторства, – краснея от стыда за собственное вынужденное вранье, объясняла Варя, мечтая задушить при случае подлого авантюриста, втравившего ее в эту гадкую историю. Ведь договаривались, что он сам будет с мамашей объясняться.
– Вы извините нас, пожалуйста, – словно услышав Варины мысли, ожил Даниил. – Мы не представились. Даниил Александрович Самарин, – слегка кланяясь, представился он, выходя на первый план, – а моя спутница – Варвара Николаевна Доронченкова. Возможно, вы слышали эту фамилию?
– Нет, простите, не припоминаю, – приятно улыбнувшись, извинилась мама Зелинского, но еще внимательнее присмотрелась к Варе. – Возможно, Андрюша и говорил о вас, но я как-то не запомнила.
– Ничего страшного, – еще больше краснея, промямлила Варя.
– Нет-нет. Дело в том, что фамилия Вариных родственников очень часто встречается на различных искусствоведческих изысканиях, учебниках и монографиях, – рассыпался в пояснениях Даниил.
Когда он упомянул Вариных родственников, ей впервые в жизни захотелось убить человека.
– Да что вы? – Интерес в глазах мадам Зелинской засверкал с интенсивностью театрального софита. – Ой, я, кажется, не представилась? – спохватилась она торопливо. – Я Андрюшина мама, Вера Кирилловна. Да вы проходите, молодые люди, – засуетилась она, – проходите, Андрюша должен скоро прийти.
Даниил с Варварой беспрепятственно проникли в квартиру.
Квартира оказалась небольшой, судя по всему, двухкомнатной и довольно скромно обставленной.
– Разувайтесь и проходите, пожалуйста, к Андрюше в комнату, я сейчас чай приготовлю, – любезно пригласила хозяйка, указывая в сторону приоткрытой двери. Лицо Веры Кирилловны Варе понравилось, мягкое, интеллигентное. На домашнего деспота она была совершенно не похожа.
Даниил с Варварой с любопытством вошли в комнату Зелинского и первое, что увидели, висевший на стене портрет Гаршина. Они так и замерли на пороге, уставившись на него как зачарованные.
– Ну, что же вы, проходите, – любезно предложила из-за их спин Вера Кирилловна.
– Что это? – с трудом справляясь со своими связками, спросила Варя.
– Ах, это? – указала на портрет Вера Кирилловна и со вздохом пояснила: – Копия портрета Гаршина, Андрюша откуда-то принес. Купил примерно неделю назад, с тех пор глаз с него не сводит. Чем он ему так нравится, ума не приложу. Я в нем ничего особенного не замечаю. – Она пожала недоуменно плечами. – Конечно, с точки зрения семейной памяти он и интересен, но все же не до такой же степени, чтобы с ним разговоры разговаривать.
– Семейной памяти? – ожил Даниил, отрываясь от портрета.
– Да, – кивнула головой Вера Кирилловна. – Когда-то, во время революции, прабабушка Андрюши спасла этот портрет от гибели. Подлинник, я имею в виду, – небрежно махнула она рукой в сторону висевшей на стене картины.
– Спасла? Каким образом? – теперь заинтересовалась и Варя.
– Так случилось, что прадед Андрюши погиб в девятнадцатом году, его убили на улице какие-то бандиты прямо на глазах жены и сына, а их самих спас какой-то революционный матрос. Потом выяснилось, что он служил в Чека. Елене Александровне с сыном некуда было идти, и он приютил их. Однажды принес откуда-то картину. Репина. Сам матрос эту картину терпеть не мог. Когда напивался, несколько раз пытался на нее с ножом кинуться. И вот однажды Елена Александровна с Андреем, Андрюшу в честь деда назвали, – пояснила она, – сбежали от этого варвара и картину с собой захватили. Потом она, правда, исчезла во время блокады. Дед Андрея на фронт ушел, а Елена Александровна осталась в блокадном Ленинграде, она умерла еще зимой сорок второго. Он это случайно потом узнал. Все соседи их по квартире тоже умерли, картина, конечно, пропала.
– Удивительно, – покачала головой Варя. – Невероятно. Такое ощущение, что картина буквально притягивает к себе всех своих прежних владельцев. Ведь это просто немыслимо, чтобы все, кто когда-либо имел к ней отношение, вдруг снова соединились вокруг нее. Точнее, их потомки. Словно кровь притянула их к картине. Невероятно, немыслимо, и все-таки это факт.
– Почему удивительно? – не поняла Вариного замечания Вера Кирилловна. – Во время войны это было обычное дело. Люди терялись, не то что вещи. Люди годами разыскивали родных.
– Да, да. Конечно, – поспешила согласиться Варя.
– Ну, вы присаживайтесь, а я пойду, поставлю чайник, – указала им на старенький клетчатый складной диван Вера Кирилловна.
– Ну? – оборачиваясь к Варе, шепотом спросил Даниил. – И кто тут кристальной честности невинная овечка? Ведь это же подлинник?!
– А вдруг все же копия? – неуверенно проговорила Варя.
Даниил выразительно взглянул на нее, но тем не менее ответил:
– Как часто ты видела копию картины, во-первых, давно пропавшей неизвестно куда, во-вторых, не особо популярной, точнее, малоизвестной, в-третьих, написанную неизвестно с чего и появившуюся именно в то время, когда исчез подлинник? Вот если бы ее написал сам Зелинский… Ну, еще допускаю. А так…
Варя подошла к картине и внимательно вгляделась в нее опытным взглядом профессионала. Сомнений не было даже у нее. Это, без сомнений, был тот самый портрет. Оторвавшись от мазков и техники, она взглянула в лицо известного литератора.
Поразительно. Может, от того, что она смотрела на картину со столь близкого расстояния, может, от особенностей освещения, но глаза Гаршина показались ей невероятно живыми, теплыми и бесконечно печальными.
У нее за спиной скрипнула дверь. Варя обернулась. На пороге стоял Зелинский.
Андрей спешил домой. С недавнего времени у него появилась вместо неизбежной необходимости острая потребность вернуться домой. Теперь впервые после смерти отца у него появился друг. Настоящий друг, с которым можно было говорить. Свободно и обо всем. Можно было молчать, делиться мыслями и сомнениями. Шутить. Да, он понимал шутки. У него было превосходное чувство юмора.
Единственное, что омрачало нынешнее счастливое существование Андрея, это совесть и миражи. Миражи. Ему нравилось это слово. Оно было не таким страшным, как видения или галлюцинации. Последнее было уж точно страшно.
Андрей всегда знал, что у него неустойчивая, слишком восприимчивая психика. Еще в начальной школе знал, когда боялся клоунов. Потом, когда мучился от ночных кошмаров после прочитанных книг и увиденных фильмов. Он слишком глубоко переживал, а точнее, сопереживал всему, что происходило наяву и в книгах.
Отец называл его человеком без кожи и всегда твердил, что Андрею надо беречь себя. Пытался закалять его не только физически, но и духовно. Помогал найти баланс, гармонию. Но безуспешно. Хотя, возможно, если бы не его усилия, Андрею пришлось бы в разы труднее.
Ознакомительная версия.
