Попадаются, правда, отдельные чудаки, не забывшие это слово, но погоды они не делают. Делает ее "кадр", как правило, не^юнец, огни и воды прошедший, на все руки мастер. Бурить, рвать, строить, мыть.;, в шахте, на бульдозере, на деляне лесной, у монитора — нигде не оплошает.
Но никогда бы, ни в жизни не уехал из родных краев мастер, если бы… если бы. Крах в личной жизни, стукнулся с начальством, ссора с другом. И вот уже по маршруту "куда подальше", лишь бы с глаз долой мчатся в высокие широты Погорельцы Семейного Очага и Искатели Непрописных Истин.
Работал Савелий на "Мустахе", в каменной промерзшей земле шурфы бил. На Аркагале ТЭЦ строил. На Атке, в поселке колымских шоферов, директор автобазы его даже в начальники столярного цеха вывел.
И комнату дали теплую, и заработок хороший — остановись, передохни, в себя приди, Савушка. Ан нет… жег его огонек и гнал все дальше и дальше.
Бывало, ночью проснется, к окну подойдет, лунку продышит и смотрит. Луна огромная, на полнеба, плывет над темными тихими бараками, льет голубой мертвый свет на дикие сопки, на ледяное полотно трассы. А там, посверкивая фарами, идут и идут машины. Серебристые, на ракеты похожие, наливники, разноцветные рефрижераторы, пэпэ- эры, доверху груженные углем.
— Лена, — забудется он, — глянь, красота-то какая.
Или во сне почудился — пришлепает босыми ножонками Тимка, умостится под отцовский бок и легким, сладким своим посапыванием враз выстроит суматошные скачки Савушкиного сердца в спокойную и крепкую мелодию.
Черт знает, что делают после таких ночей, куда бегут иные!.. Савелий в отдел кадров.
Ну и очутился наконец у пределов Отечества.
Приехали.
* * *
Бешеным курьерским поездом пролетел над Тихим океаном циклон "Беби". Вдоволь поиздевался над круизным теплоходом, как щепки разбросал зазевавшиеся рыбацкие сейнеры, пополам, навроде пирожного, переломил японский супертанкер. И теперь сам умирал здесь, у южной оконечности Сахалина.
Но еще круто катились на берег громадные зеленые валы, с чудовищной силой ударяя в земную твердь. И взрывались мириадами брызг, и в грохоте их слышалась нечеловеческая, космическая музыка, странно подчеркнутая бабьими всхлипами чаек.
— А-а-а-ах! — Со всего размаху гигантской водяной ладонью хлопал по скалам океан.
— И-и-и! — Голосили чайки.
А на узенькой полоске песка метался в пляске, бесстрашно вколачивая в океанский разгул свою песню, маленький человек с балалайкой в руках.
— Сербияночка моя — дзень-брень!
— А-ах!
— И-и-и!
— Дзень-брень!
Ах, дед Прокофий, думал ли ты, что балалайка твоя в одном ансамбле с самим Тихим океаном звенеть будет.
Музыка бушевала, песок из-под сапог и пыль водяная взлетали к небу, белое холодное пламя горело на гребнях валов и бледнел, отступал перед ним жалящий сердце Савелия огонек.
— Силен! — Неожиданно раздался над ухом восхищенный и насмешливый одновременно голос.
Савелий резко остановился и бережно положил на чемодан балалайку. Недоверчиво взглянул.
В черном костюме с золотыми нашивками покачивался перед ним небольшого росточка, но плотный как огурец- семенник, моряк лет пятидесяти. Фуражку с крабом он держал в руках и ветер шевелил редкий венчик волос вокруг лысой макушки. Синие глаза смотрели с простодушной хитрецой.
— Пляшешь, говорю, хорошо.
— Так, нашло, — буркнул Савелий. Медленно стекало с него возбуждение. Сел, вытряхнул песок из сапог, спросил у лысого:
— Гостиница тут хоть есть?
— Есть, как же. Мест, правда, вряд ли. А что — на работу?
Савелий помолчал. Разве не ясно.
— А специальность какая? — Не отставал моряк.
— А какую надо? Сварщик, бульдозерист, кочегар… документ есть.
Называл Савелий самые дефицитные здесь специальности.
— Ну, а топор в руках держать умеешь?
— Что-о? Топор? — переспросил Савелий и засмеялся тихонько. Он же сразу понял, почувствовал, что не случайна встреча его с океаном. Отсюда, отсюда начнется новая — хорошая — полоса его жизни.
— Тогда давай знакомиться по-настоящему. Я капитан — директор дизель-электрохода "Чемпион". Мне нужен плотник и немедленно, так как сегодня мы уходим в Нагаево. Вы мне подходите, в душу не лезу, на это есть у нас первый помощник, но предупреждаю — пароход мой за глаза окрестили монастырем да еще плавучим… А я этим горжусь. Так что… прикиньте, чтобы потом разговоров не было.
— Подходит, — твердо сказал Савелий. Добавил, подумав: — Вы это, не смотрите, что я такой… ночевал здесь.
— Если курите, — уже на ходу наставлял капитан, — то лучше бросить. Половина пожаров на кораблях из-за этого.
Савелий, покраснев, заталкивал сигареты назад.
Не в монастырь ли, действительно, вели его.
Бюрократов на море меньше, это все знают. Любители согласовывать да утрясать рискуют вмиг, без всяких проволочек оказаться в приемной высшей морской инстанции — Нептуна. Правда, в последнее время и бюрократ пошел особой выделки — непотопляемый. Всепогодный и с неограниченным районом действия, универсальный, так сказать.
Сила его заключается в том, что в шторм он присоединяется к ветру, в жару к солнцу, застит глаза в туман и ночь. Бюрократ слился с хамелеоном и жутковатый этот симбиоз еще только начинает расправлять окрашенные в соответствующий цвет знамена.
Но тогда Савелий всего-навсего отдал старпому (чифу, как подсказали ему) паспорт и трудовую книжку и пошел вслед за вахтенным в свою каюту.
Каюта оказалась симпатичной комнаткой с койками в два этажа, диваном и столиком, намертво вделанным в переборку.
— Вот, занимай Васину, — указал наверх вахтенный. — Сосед твой на вахте.
Очень все Савелию понравилось. И пароход, чистенький, розовый, с выпуклыми бортами — ну, как поросенок с рождественской открытки. И новое жилье, и люди. Гля-ка, кровать с хрустящим крахмальным бельем, три полотенца на одного — надо же! Тишина, уют — в жизнь не уйду.
— А чего этот-то ушел, — подражая жесту вахтенного помощника ткнул.
— Кейпроллер забрал, — грустно ответил тот.
— Переманил значит, — подытожил Савелий — У нас тоже — как хороший "кадр" нужен, так и сразу и квартиру пообещают и зарп…
— Салага! Кейпроллер — волна-убийца.
Савушка прикусил язык.
И как-то немного померкла его первая радость. И подозрительно ненадежно стало. Стенки у кают тонкие, голоса слышны. А окна зачем такие здоровые — стукнет этот самый… кролик, что ли и заберет.
Только балалайка, когда ее Савелий на стену приспосабливал, бренькнула презрительно… а брось. В ванной не захлебнулся, а тут и подавно.
Где наша не пропадала!
И сон навалился непобедимый. Шутка ли — трое суток по аэропортам.
Проснулся он уже в море. Сосед, бородатый худощавый мужик, с глубоко посаженными глазами, таких на иконах рисовали, разбудил. Завтрак проспишь.
В столовой Савелий ел кашу и поглядывал в иллюминатор. Ничего особенного — море ему показалось похожим на пашню. Только вместо борозд волны, да такими кривулинами, будто пьяный тракторист напахал.
…Блеск и чистота "Чемпиона" могли обмануть только такого, как Савушка. А на самом деле "Чемпион" дохаживал последние мили в своей бродяжьей судьбе. На нижней палубе и в трюмах из-под толстого слоя краски лезли грязь, ржавчина и старость. Мощные когда-то дизели сегодня всей четверкой еле-еле осиливали гребной винт. По срокам "Чемпион" должен был стать на капитальный ремонт, но вверху решили, что дешевле его списать и приспособить в межрейсовую гостиницу для моряков.
И теперь со скоростью восьми узлов шлепал он к месту своей последней стоянки.
На вторые сутки перехода, капитан, проснувшись, долго не мог выбраться из постели.
— Ишь, какой крен, — удивился он, — с чего бы это?
Но потом он о крене запамятовал и это было вполне простительно, если учесть, что и капитан — директор Полу- шин тоже совершал свой последний рейс. Как только загремит в Нагаеве якорная цепь и сойдет на берег списанная команда, от звания Полушина останется только вторая половина — директор. Той самой межрейсовой гостиницы: капитаны с кораблем предпочитают не расставаться.
Именно потому и потребовался срочно Полушину плотник — переделывать каюты в номера, а еще Полушин мечтал задействовать Савелия и как балалаешника: по линии организации в гостинице культурного досуга.
Вот как далеко вперед смотрел капитан Полушин. И, как ни странно, именно эта, чрезмерно, до ненормального развившаяся в последнее время предусмотрительность и явилась главной причиной его ухода.
А началось все с пустяка… Расходясь со встречным танкером в Японском море, Полушин приказал штурвальному взять правее. "Левыми бортами, — полагал он и разойдемся". Но танкер почему-то шел прямо в лоб. На связь не выходил. А уклониться еще правее капитан уже не мог — лоция показывала в этом районе камни.
