глазами в Дружникова, и тот восторжествовал. Наконец-то он раскурил трубку. И вещал из ароматных клубов:
— Именно тогда возникает имя будущего многолетнего правителя Венгрии Яноша Кадара. Кадару в Москве не доверяли, считая его неосталинистом. Но был человек, который смог убедить Андропова назвать Кремлю именно эту фамилию. Странно, но Кремль аргументы Андропова принял, и Кадар стал властителем Венгрии.
— Вы ждете, когда я спрошу «как это получилось»?
— А чего мне ждать? — улыбнулся Дружников. — Этот вопрос у вас на лице высечен резцом. Отвечаю: невероятный вес этому предложению придал человек, который с ним пришел к Андропову в Будапеште.
— Ну, считайте, что я спросил: кто же пришел к товарищу Андропову? — улыбнулся Мельников.
— А пришел товарищ Ференц Мюнних. Между прочим, австриец, что само по себе для Венгрии, которая долгие века страдала под австрийским игом, должно было бы быть, конечно, минусом, а Мюнних был в огромном авторитете. И когда он сказал Андропову, что, по его мнению, мнению австрийца Мюнниха, венгры Кадара примут, ему поверил и Андропов, и, что гораздо важнее, поверили в Кремле. И Кадара, можно сказать, «помазали на царство». Вот так!
— И я должен спросить, откуда у австрийца Мюнниха такой авторитет в Венгрии?
— Очень хороший вопрос. Для ответа — крохотный экскурс в прошлое. В середине девятнадцатого века в Европе вспыхнула череда революций. Всюду их достаточно быстро подавляли. Всюду, кроме Венгрии. Дело в том, что венгры были обмануты властителями Австрии Габсбургами, которые захватили власть над страной на долгие века. В этой революции, которая должна была свергнуть австрийское иго, участвовал весь народ, и Вена терпела поражение за поражением. Казалось, что независимость Венгрии скоро будет завоевана, потому что у Вены нет сил бороться с венгерской революцией. И тогда Австрия просит помощи у России. Российский самодержец отправляет в Венгрию экспедиционный корпус Паскевича, который и разгромил повстанцев. Дальнейшее очевидно?
— Продолжайте, — почти потребовал Мельников.
— С тех пор в Венгрии люто ненавидели императора всероссийского и желали ему только смерти.
— Ну, а при чем тут Мюнних?
— Как раз при том, что вся Венгрия точно знала: российского императора расстреляли венгры, которыми командовал Мюнних, который таким образом отомстил за разгром венгерской революции, а это предмет национальной гордости, но в тридцатые годы объявить о чем-то подобном никто бы не посмел! Как быть с пролетарским интернационализмом?! А в период кризиса, когда власть висела на волоске, это пригодилось! Мститель ведь!!!
— Какая связь с сегодняшними событиями? — уточнил Мельников.
— А сегодня мы с вами и не знаем, как могут повернуть, так что… Учтите, что с умением делать новость на пустом месте СМИ могут такого наворотить, что мы долго будем расхлебывать.
— Долго?
— Очень долго. — Мельников поднялся из кресла, подошел к окну. Молчал долго, и можно было только догадываться, о чем он сейчас думает, какие меры взвешивает. — Ну, тогда, Феликс Александрович, — повернулся он к Дружникову, — тогда я прошу вас сосредоточиться именно на этом… как вы сказали? Корсаков? Вот на нем. Если понадобится помощь…
— Это — непременно, — пообещал Дружников.
Глава 19
Питер. Июль
Лифт доставил их не на первый этаж, а в подвал. Точнее, на цокольный этаж, где их ожидал детина под два метра, с внешностью «отморозка» и неожиданно умными глазами. Он передал Саше какие-то ключи и сказал:
— На этой стороне никого нет. Там — две машины. Мы их контролируем и удержим, но ненадолго.
— Спасибо, Алеша, — кивнула Саша.
Из цокольного этажа они вышли на другую сторону дома, и Саша посоветовала:
— Вы смотрите, куда ступаете, хорошо? Тут у нас площадка для выгула собак.
Она вела машину молча, глядя вперед, и уголки ее рта были опущены. Корсакову тоже не хотелось ни о чем говорить. Сам-то он знал совершенно точно, что никакой ревнивый муж из Смоленска его не преследовал. Это продолжали идти за ним те, кого он заметил в Сокольске, и те, от кого он ушел на смоленском вокзале. Ушел бездумно, и почему-то решил, что оглядываться уже не надо, а «эти» продолжали топать за ним и отследили максимально точно. Сейчас он старался сосредоточиться только на том, что предстояло и было неизбежным. Путь в Москву обещал быть сложным. Обмануть второй раз не получится, а оставлять что-то у Саши он не хотел. Он старался даже не думать о том, что она так или иначе попала в поле зрения преследователей. Корсаков боялся смотреть в ее сторону и, когда увидел здание вокзала, даже обрадовался. Прямо перед ними открывалась отличная щель для парковки в ряду прилепившихся друг к другу машин, Саша начала туда пристраиваться и вдруг совершенно неожиданно вильнула влево, удаляясь от щели. На протест Корсакова, выраженный и словами, и мимикой, не отреагировала, стремительно и нахально перестроившись в ряд машин, проезжающих мимо вокзала.
— Куда вы? — поинтересовался Корсаков, но ответа не получил.
Только после того, как они проехали еще метров пятьсот и свернули в какой-то переулок, Саша припарковалась, шумно выдохнула и потребовала не терпящим никаких возражений тоном:
— Ну, мой нечаянный друг, рассказывайте-ка мне правду!
Корсаков в оборонительных целях тоже дал волю характеру:
— А что случилось? Почему вы не высадили меня у вокзала?
— Да потому, глупый вы мальчик, что там стояли те самые люди, которые бродили по подъезду и звонили в мою дверь. Понимаете?
Она тоже разозлилась, не кокетничала, стала еще очаровательнее, и Корсаков любовался ею, хотя и злился. Он даже подумал, что, если бы вчера там была Саша, а не та, другая, он никуда бы не уехал, а остался бы в Смоленске, чтобы защитить ее. А потом подумал, что сейчас скорее она его защищает, и задал он глупый вопрос:
— Откуда вы знаете?
Саша даже не стала отвечать. И так все было понятно: она-то ведь видела их в подъезде. Хорошо, что она увидела их раньше, чем припарковалась, иначе он вышел бы прямо к ним в руки. Эта перспектива ему не понравилась. То ли от неожиданности, то ли по какой-то иной причине, мозг заработал с бешеной скоростью, пытаясь найти
