кошмар! Как же так можно! Ника, возвращайся, ты мне так нужна.
Мама, уезжай из Староалтайска, ответила ей Ника.
Но мама уезжать не собиралась. Она будто вросла в Староалтайск, не могла проститься с городом, в котором стала королевой дважды.
В кафе заходит женщина, с ней девочка лет двенадцати, обе над чем-то смеются. Они кажутся знакомыми — мать и дочь из «приюта», вдруг понимает Ника и улыбается.
— Я молодец, — тихо говорит она.
Она надеется, что мама с дочкой ей не чудятся.
Голова не болела с февраля. Ника даже завела знакомых в парке на Плотинке, они выгуливают собак, Ника выгуливает себя. Правда, ей все время кажется, что новые знакомые за ней следят. Поэтому она сближаться не торопится.
В шейпинге перерыв, по телевизору реклама: папа может, гремит оттуда. Никин телефон жужжит.
— Привет, — говорит Рома, когда она отвечает на звонок.
— Откуда у тебя мой номер?
— Мир не без добрых людей, — отвечает Рома. На фоне проезжают машины, свистит ветер. Похоже, Рома где-то на трассе.
— Понятно. Смотрю, ты стал звездой, — говорит Ника.
— Хорош, ну ты же знаешь, что я этого не делал.
— Да?
— Ну ты правда думаешь, что это я?
— Я в принципе не думаю. От думанья стареют. Чего бежал, раз не виноват?
— Никто не будет разбираться. Закроют, и все. Это дружочек твой, ему скажи спасибо. Я только ему звонил тогда.
Краем глаза Ника замечает, что за ее стол сели. Она поднимает голову, встречается взглядом со Светой.
— Тебе приходили еще письма? — спрашивает Рома.
— Какие-то приходили.
— И что в них?
— Ничего особенного. Спам.
Ника разводит руками в ответ на укоризненный Светин взгляд. Мол, от меня-то ты чего хочешь?
— Я никого не убивал. У меня много доказательств, — говорит ей Рома. — Я забрал ноутбук Китаева, там до хрена всего.
Забрал ноутбук — интересно, при каких же обстоятельствах? Опять вранье. Ника от него устала.
— Ты где сейчас?
Ника молчит. Света кивает, поправляет ворот платья, пачкая его алым, тоже ждет Никин ответ.
— Помоги мне, — говорит Рома.
На экране телевизора вновь машут ногами женщины в блестящих лосинах, за соседним столиком переговариваются китайцы, за окном на велосипеде едет мужчина в гавайской рубашке и шортах. За ним идет медведица. Наверное, ей жарко, с таким-то мехом летом.
Ника крутит в пальцах салфетку.
— Зачем мне это? Помогать тебе.
— Я в федеральном розыске. А тебя ищут неофициально. Я не думаю, что они просто поговорить хотят. И разве у тебя есть еще какие-то дела? — добавляет он.
Нике хочется сказать, что никаких.
Нике хочется продиктовать адрес, где она сейчас живет, сказать «приезжай». Сделать все, чтобы не оставаться в одиночестве, не вешать трубку, не прощаться.
Но идея эта так себе. Что будет, когда Рома узнает все, что ему нужно? Когда отомстит всем, кому решил мстить? Когда она в очередной раз спутает его с галлюцинацией? Когда его убьют? Когда его посадят? И — главное — сколько можно находиться в волглой дагаевской тени?
— Большой латте для Марины! — кричит парень за стойкой. Ника забирает стакан.
— Ника… — напоминает о себе Рома. — Ты мне нужна.
— Ничем не могу помочь. И я не Ника. Я — Марина.
— Это все, что ты можешь ответить?
— Будь осторожен, пожалуйста, — говорит она и вешает трубку. Светы за столом больше нет.
По телевизору показывают ухоженную женщину, она проводит рукой по волосам, локоны пружинят под ее пальцами. Время сиять, говорит она и улыбается.
Время сиять.
Эпилог
Помнишь, ты предложил мне съездить в горы? Я уже бывала там — ну, почти там, на границе с Республикой Алтай.
Как-то раз родители Андрея взяли нас, детей, с собой в поездку. Мы сели в душный уазик — родители вперед, а мы втроем на заднее сиденье, — опустили стекла и отправились на юг, к берегу реки Чарыш. Горы в той стороне походили на спящих зверей с впалыми боками, и мы ехали между ними медленно, словно боялись разбудить. Деревни прятались в их складках, а на горизонте горы теряли контуры, будто над ними в небе размыли акварель.
Мы въехали в село. Машину припарковали у небольшого пруда, в котором гогоча плескались гуси. Брат Андрея вытянулся на заднем сиденье и уснул — родители оставили двери машины открытыми, чтобы создать какой-никакой сквозняк. Они клеили на столбы объявления, потом заговорили с женщиной у магазина в конце улицы, вручили ей брошюру. Она посмотрела на нас, снова на родителей Андрея и пригласила их в дом.
Мы ждали, изнывая от жары. Андрей гусей боялся и сел на лавочку у неокрашенного штакетника, за которым шумели заросли крапивы и виднелась изба. Я села рядом. Спустя время на улице появилась старуха: она неспешно шла к нам от магазина с тканевой сумкой в руке, узкая, как воронье перо, в платке и легком платье по колено. На платье был узор, который мама называла «огурцы».
Подойдя к нам, старуха опустилась на лавочку, поставила сумку в запеченную солнцем пыль, положила смуглые руки на колени, тяжело выдохнула.
Мы насторожились. Старуха молчала. Долго смотрела на наш уазик, на дом, куда зашли родители Андрея, затем на свеженаклеенное объявление. Его край подрагивал на ветру. «Диагностируем причину проблем с работой и личной жизнью, поможем при алкоголизме и наркомании, совершим обряд и ликвидируем негативное воздействие, наладим связь с предками, сертифицировано» — было напечатано черным по белому.
— Нехорошо, — сказала наконец старуха.
Она поднялась, отлепила лист от столба, сощурилась на поплывший по намокшей бумаге текст, беззвучно зашевелила губами. Затем смяла объявление, бросила в траву.
— Нехорошо, — повторила она и повернулась ко мне. — Ты можешь попросить молоко. Ты можешь попросить еду, водку. Могут принести дар твоему ребенку. Но ты не берешь деньги. Нехорошо.
Я кивнула, не понимая, чем я-то провинилась и почему должна просить еду. Андрей испуганно моргнул, глянул в сторону спящего брата.
Старуха покачала головой, сказала что-то про туристов, сняла проволоку с калитки и скрылась за неокрашенным штакетником и крапивой. Скрипнула и хлопнула дверь.
Стрекотали кузнечики. Гоготали гуси. Муравей полз по рассохшейся серой доске. Я подтолкнула его ногтем, и он побежал быстрее.
Спустя пару минут дверь снова скрипнула и хлопнула. Зашуршала трава. Старуха приоткрыла калитку.
— Иди сюда, —
