Ознакомительная версия.
— Ну что ж… — задумчиво пробормотал Максим. — Может быть, все и к лучшему. А что ты сделаешь с историями Боровицкого?
— Больше всего хочется их сжечь, — честно призналась Даша. — Они меня пугают. Особенно — последняя.
— Вот завтра и займись. Приедешь от учеников и сожги листки в раковине.
* * *
«Смерть ходит за мной по пятам, но меня она больше не пугает. Смерть наконец-то обрела очертания. Не беззубая болезнь, присосавшаяся ко мне кровоточащими деснами и вытягивающая мою жизнь по капле, а человек. Человек, чье лицо я вижу каждый день. Человека я не боюсь.
Вот только неплохо было бы закончить мою книгу. Мне не нужно дописывать ее — зачем эта необязательная фиксация на бумаге? Нет, я давно понял: хорошая книга — это сама жизнь. В ней обязательно должна быть развязка, кульминация событий. Я подготовил все для кульминации, но осуществит ее кто-то другой. И я даже знаю кто — славная девочка, которая так привязалась ко мне. Она мне нравится. Будет жаль, если она пострадает, но хорошая книга стоит любой человеческой жизни.
Поэтому на самом деле я жалею только об одном — что не смогу посмеяться, когда все закончится. И оттого авансом смеюсь сейчас — когда слышу шаги за дверью, когда вижу человека, входящего в мою комнату, и чувствую запах смерти от его руки, в которой зажат нож.
Моя последняя шутка вышла очень удачной».
Назавтра у Олеси поднялась температура, Даша отменила все визиты и вызвала врача. Выяснилось, что у дочери простуда, и Даша уложила ее в кровать, обставила со всех сторон морсом и велела лежать тихо и думать о хорошем, а еще лучше спать. Олеся немножко поканючила, прося книжку, но Даша была непреклонна: при температуре никакого чтения! Только отдых голове и глазам. Сама она ушла в зал, достала из коробки листочки рукописи и письмо, уже потертое на сгибах. Развернула его и пробежала глазами по строкам.
«…Жаль, что обстоятельства сложились таким образом… очень близкие люди… закончить начатую мной книгу… Решайте сами, когда Вам остановиться…»
— «С уважением и благодарностью…» — повторила она вслух. — Ну что же, вот и пора остановиться.
Ей было жаль сжигать письмо, и она отложила его в коробку. Потом еще раз просмотрела листочки с историями, словно надеясь, что они натолкнут ее на какую-то мысль. Мысль не появлялась.
— Черт бы вас не видал, Петр Васильевич! — пробормотала Даша себе под нос. — Не могли вы яснее выразить, что именно я за вас должна была дописать, а? Ну вот такая я глупая! Да, не могу сообразить, и все тут.
Уголок письма белел из коробки. Даша покосилась на него, просмотрела листы снова, хотя помнила все истории наизусть, и нехотя взяла со стола новый листочек.
«Лена. Ирина. Диана. Инна. Яна» — вывела она в одном столбце.
«Роман. Алексей. Егор. Виктор. Антон» — во втором.
И отдельно — «Света». Убитая девушка.
Пару минут Даша без всяких мыслей смотрела на листочек. Из соседней комнаты раздалось:
— Ма! Иди сюда на секундочку!
Даша поднялась и зашла к дочери.
— Во-первых, мамочка, у меня всего тридцать семь и три! — торжествующе объявила Олеся. — Во-вторых, это значит, что я могу читать!
— Фиг с тобой, поганка, — сдалась Даша. — Что тебе дать?
— Дай учебник по истории, первую часть, — попросила Олеся. — Там такая тоска — только во время болезни читать.
— Сознательная ты моя! — похвалила ее Даша и достала из школьной сумки потрепанный учебник. — Держи. Только читай недолго!
Она вернулась в зал, уселась на ковер и с отвращением посмотрела на свои корявые буквы. Проша в углу поднял голову, вопросительно взглянул на хозяйку, но понял, что прогулки пока не предвидится.
— Лежи-лежи, — посоветовала Даша. — Тебя Максим утром выводил, так что нечего на меня таращиться.
«А я и не таращусь, — явственно говорила Прошкина морда. — Кто из нас таращится — еще большой вопрос».
Даша вздохнула и опять перебрала записи Боровицкого. Надо выкинуть его истории — и буквально, и из головы, но что-то не давало ей сделать это. У нее было ощущение, словно она прошла мимо ответа, а ответ был прост и лежал на поверхности. «Как там говорил Максим… Кто-то мог быть свидетелем преступления. Допустим, Денисов. И он теперь шантажирует убийцу… Господи, бред какой! И при чем тут остальные истории?»
Мысль, почти оформившаяся, ускользнула. А ведь она уже так реально представила себе и глуповатую Лену — серьезную, сосредоточенную, плачущую на кухне из-за того, что соседка оказалась стервой. И совсем молоденькую Ирину, с замершим, бараньим взглядом собирающую подаяние в коробку от конфет. Умную, пробивную Диану, вытаскивающую себя и своего мужа в относительно цивилизованную жизнь с хорошим достатком и интересной работой. Инну — сдержанную, строгую, скрывающую бурю эмоций под маской бесстрастности. И даже маленькую взъерошенную Светочку — вертлявую, истеричную, легко плачущую и так же легко успокаивающуюся. И только один человек оставался тенью с размытыми краями, бумажной фигурой, на которой не было ничего, кроме имени. «Яна».
Даша легла на диван, посмотрела на Прошу и вспомнила, как познакомилась с Петром Васильевичем, как он рассказывал про свою работу, как они беседовали… В памяти ее мелькали картины: вот они гуляют по парку, вот заходят в пансионат, вот Боровицкий похлопывает Прошу по спине, и пес весело виляет хвостом в ответ. В воздухе почудился легкий запах старомодного одеколона. Деревья наклонялись над скамейками, а по дорожкам бродили бестелесные фигуры. Ирина Федотовна Уденич прошла мимо Даши, строго качая головой и подволакивая одну ногу. Яковлев показал издалека золотую рыбку, помахивающую хвостом на его ладони. «Я ни при чем», — улыбнулся он, и Даша сразу ему поверила. Маленькая Красницкая закружилась в танце, и получалось у нее гораздо лучше, чем у балерины Окуневой. «Деточка, так ведь и я ни при чем», — помахала она тонкой морщинистой ручкой.
«Да, вы все ни при чем, — согласилась Даша, — и даже страшный и ужасный Горгадзе, который на самом деле еще более уязвим, чем большинство из вас. Но к кому приложить истории, скажите мне? К каждому из вас можно прилепить листочек с надписью: история такая-то».
Даша замахала листками и попыталась приложить их то к одному, то к другому. Но люди вокруг нее не давались, разлетались в стороны, таяли в воздухе и проявлялись уже далеко, в самом конце дорожки. В конце концов Даша поняла, что она зря старается, схватила свои листы, ставшие неожиданно твердыми, и сложила их в воздухе, как веер. Веер закрылся с громким стуком — и кто-то громко сказал над ухом:
— Мам, а где моя вторая книжка?
Даша вздрогнула и открыла глаза. Пару секунд смотрела, ничего не понимая, на Олесю, стоявшую над ней с первым томом «Истории» в руках.
— Господи, Олеська, это ты… — пробормотала Даша, протирая глаза. — Ты мне такой сон досмотреть не дала… Что тебе?
— Мам, я второй том найти не могу, — жалобно протянула Олеся. — Его, наверное, папа взял.
— Сейчас посмотрим.
Даша с трудом поднялась с дивана, всунула ноги в тапочки и побрела к столу, в котором Максим хранил книжки. «История» оказалась на самом верху.
— О, спасибочки! — обрадовалась Олеся. — Я пошла лежать. Да, мам, мне надо таблетку выпить, ты не забыла?
— Выпьешь, выпьешь, — рассеянно покивала Даша, пытаясь уловить то, что явилось ей в полудреме. Но ничего не ловилось. Странное ощущение витало вокруг, но расплывалось в воздухе все быстрей и необратимей.
— Олеся, а зачем тебе второй том? — морщась, как от боли, спросила Даша. — Ты же первый еще не прочитала…
— Да ну, зачем первый целиком читать? Я прочитала тот отрывок, который нам задавали, и мне стало интересно, что случилось во Франции потом. А про то уже во второй книге, понимаешь? Глупость, вообще-то говоря: история одна, а книг две, — добавила Олеся по-взрослому. — Ладно, ма, давай таблетки — я в кровать пошла.
Олеся вышла из комнаты, а Даша осталась стоять на месте. В голове ее громко прозвенел колокол, и чей-то голос — то ли Боровицкого, то ли кого-то похожего — сказал: «Вот видишь, я же говорил». И в долю секунды все сложилось так ясно и просто, что сразу стало очевидно, по-другому и быть не могло, и только казалось странным и нелепым, что все они не разглядели этого раньше.
«История одна, а книг две. Смешно. А мы все пытались разобраться — пять историй, пять историй… Боровицкий пытался мне подсказать и написал: „Завершите мою книгу“, а я ничего не поняла. Ведь все так просто — нет никаких пяти историй, а есть одна книга. Можно разделить ее на главы, но от этого не появится десять новых книг. И историю Боровицкого можно разделять на части, но это все равно одна история. Только одна».
Она все же подняла с пола листочек со своими записями, но, еще не поднеся его к глазам, поняла, что ее догадка — не просто догадка, а истина. Можно было и не оставлять последней подсказки, такой простой и чуточку детской — как раз как любил Петр Васильевич. Даша опустилась на ворсистый ковер и, когда к ней подошел Проша, погладила его по голове.
Ознакомительная версия.
