– Молодой человек, не забывайтесь! Вы у меня в доме! – строго произнес Крамсу, наливая в рюмки коньяк. – Выпейте и дайте вашей спутнице.
Когда он ушел вскипятить чайник, Зоя подмигнула Эльзаману:
– Он все же пустил нас.
– Ты как? – спросил шепотом Эльзаман, присев перед ней на корточки.
– Тише, идет.
Крамсу поставил поднос на стол. Без суеты разливал чай, неласково поглядывая на Зою с Эльзаманом.
– А вы настырная, леди, – буркнул он, отдавая ей чашку.
– Мне нельзя возвращаться без интервью с вами.
– А если вернетесь без интервью?
– Нас выгонят. Работы в городе по моей специальности нет, а там живут мои мама и дочь, я не могу их бросить и уехать... – Зоя смело рассказывала о своих проблемах. Бить на жалость – способ эффективный. – К тому же заказчик заплатил деньги, мне придется возмещать ущерб. Такой суммы у меня нет. Господин Крамсу, неужели то, что вы должны нам рассказать, государственная тайна?
– Кто такой заказчик? Почему он интересуется этой историей?
– Не знаю. Я его не видела, мы общались только по телефону. Мне лишь известно, что он заплатил за фильм полмиллиона рублей и дал деньги на поездку в Финляндию.
– Это много?
– Очень много!
– Скажите, какой у него был голос?
Зоя удивилась. Непонятно, что может дать человеку информация о голосе, которого он не слышал?
– Ну, молодой, пожилой... – настаивал старик.
– Ээ... пожалуй... средних лет.
– Вам не кажется, что он преследует какую-то цель?
– Уверена. Но я о его цели даже не догадываюсь. Мы люди подневольные, поймите.
Крамсу заходил по гостиной туда-сюда, потирая подбородок. Зоя предупредила на всякий случай:
– Мы не уедем без разговора с вами, господин Крамсу, я лучше тут умру!
– Вы шантажистка, – бросил старик беззлобно и глубоко вздохнул. – Не понимаю, кого может сейчас интересовать история столетней давности? Зачем нужно вытягивать ее из-под слоя пыли? Странно... Как вас зовут?
– Зоя. А это Эльзаман, он оператор.
– Вы что, хотите меня снимать? – отшатнулся Крамсу.
– Если можно... – с робкой, просительной интонацией сказала она. Оставалось только молитвенно сложить руки и пасть перед мужчиной ниц. – Я даже не знаю, что войдет в фильм, возможно, кадры с вами не понадобятся... Но мы должны вас снять... для отчета.
– Мне любопытно, почему он потребовал расследование, а вам дал мой адрес...
Значит, он знает обо мне, о том, что тогда происходило – как бы рассуждал вслух хозяин дома. А потом вдруг спросил: – Обещаете прислать мне ваше кино?
– Да, конечно! – оживилась Зоя, чувствуя победу.
– Ну, что ж... Думаю, тех людей, о которых пойдет речь, уже нет в живых, и ничьей репутации мой рассказ не повредит...
Эльзаман тихонько подготавливал камеру. Крамсу налил себе чаю, сел в кресло рядом с Зоей:
– Начало этой истории похоже на пошленькую мелодраму, середина – любовный роман в худшем варианте, а закончилась она как детектив, но без точки. Мда, а ведь в двух словах не расскажешь...
– Мы не торопимся, – улыбнулась Зоя. – Расскажите все, что вам известно.
– Ладно. Но... Боюсь шокировать вас некоторыми подробностями.
– Полагаете, журналиста легко шокировать?
– И все же вы женщина, а история... несколько непристойная.
– Я мужчина, – разрядил обстановку Эльзаман. – Мне рассказывайте.
Крамсу наконец улыбнулся:
– Да, пожалуй, для вас, молодой человек, история весьма поучительная, хотя на чужих ошибках мало кто учится. Не знаю, с чего и начать... Ну, раз вам дали задание провести журналистское расследование, то начну с мелодрамы. Вам, Зоя, известна атмосфера в Советском Союзе перед войной?
– Об этом у нас много писалось и говорилось, – сказала она. – Сталинский режим...
– Простите, что перебиваю, но речь пойдет не о режиме и репрессиях, хотя именно эти факторы наложили отпечаток на многих людей. Представьте благополучную во всех отношениях семью: есть достаток, отличное жилье, дача на берегу Черного моря, слуги... Да-да, и тогда были слуги – у избранных, которых с полным основанием можно назвать новыми русскими того времени. Сейчас ведь так называют у вас состоятельных людей?
Зоя кивнула.
– Внешне в стране был праздник, но при всем при том чувствовалась некая зажатость в людях, в отношениях, даже в самом воздухе. Не ощущалось стабильности, или... была тревожная стабильность – вот еак будет точнее сказать.
– Наверное, перед войной всегда так.
– Не все догадывались, что будет война. Нет, Зоя, ту тревожность рожали аресты. Не было уверенности, что за тобой не придут ночью и не увезут в неизвестность. Знаете, когда друзья, которые числились на хорошем счету, имели положение и власть, вдруг пропадали бесследно, а потом выяснялось, что их расстреляли, и семьи их испытывали гонения, то в душу невольно закрадывался страх – что будет и со мной через час, день? Отсюда и появлялась жажда взять у жизни запретное. Это невольно происходило, бессознательно. Но, как и всякое отступление от правил, снятие запретов вовлекает других людей в тот же порочный круг...
Инженер Борис Михайлович был добрейшим человеком. Когда в начале сорокового года арестовали его друга с женой, он не только писал письма во все инстанции, но и забрал к себе их дочь Ирину. Это был риск с его стороны, потому жена его, Анна Ивановна, и была против: у них ведь трое детей, которые тоже могли остаться без родительской опеки. Старшему сыну Ивану исполнилось тогда шестнадцать, Лидочке четырнадцать, Оленьке шесть. Но катастрофы не произошло, разве что жизнь в доме непонятным образом разладилась. Вроде бы все осталось как прежде, но присутствовала едва уловимая натянутость, которую почувствовали дети, особенно Лидочка. Егоза и любознательная натура, Лидочка первая определила, что дома не хватает ласки и заботы со стороны родителей. Мать стала угрюмой и молчаливой, отец, правда, остался весел и бодр, но сына и дочерей почти не замечал.
С Ириной Лидочка подружилась, ей нравилась взрослая красивая девушка с аквамариновыми глазами русалки, умеющая одеваться и причесываться, умно говорить, играть на рояле и петь. Институт Ирина не окончила – выгнали по понятным причинам, но она много читала, надеясь, что плохие времена пройдут. Лидочка не понимала, что значит – «плохие времена», когда же расспрашивала, от нее отмахивались, как от ребенка. Мол: детка, о чем ты, разве мы плохо живем? А Лидочка была уже не ребенок, она рано научилась читать потаенный смысл недосказанных слов, была неуемна в своей любознательности, ее влекло к взрослой жизни. Из библиотеки Лидочка таскала книги, которые родители запрещали читать в ее возрасте, оттуда она почерпнула много познавательного в отношениях между мужчиной и женщиной. Часто девушка ставила себя на место госпожи Бовари или другой героини романов, и думала: как бы она поступила на их месте? И сама себе отвечала: во всяком случае, глупостей не наделала бы и уж точно не выпила яду, как бы ни сложились обстоятельства.
У Бориса Михайловича была старшая сестра, которая жила в Ленинграде, и два брата – один служил на границе офицером, второй тоже, как и он, занимался самолетостроением. Если Борис Михайлович был статен, красив, энергичен в свои сорок восемь лет, то средний брат Федор, в очках, рассеянный, никогда не шумел, не хохотал раскатисто и громко, как отец Лидочки, сутулился и оттого казался ниже ростом. Роднила братьев одна черта – вспыльчивость. Но Борис Михайлович взрывался громко, а Федор Михайлович обижался и дулся, долго не разговаривал с обидчиком. От зоркого ока Лидочки не ускользнуло, что дядя Федор влюблен в Ирину. Ах, как жадно он смотрел на нее! Его кадык постоянно ходил по горлу вниз-вверх, будто мысленно дядя Федор проглатывал русалку Ирочку, а она не замечала этого.
Наступило лето, любимое время года, когда – долой учебники, долой зубрежку, долой режим! Да здравствует дача, море, солнце и безделье! Собирались всем домом, включая няньку и кухарку, лишь домработница и Анна Ивановна, которая не могла бросить работу, оставались дома. Лидочка заметила, что мать сама не своя, но все мысли девушки заняли сборы – как уложить необходимое в два чемодана, ведь ехала на все лето.
– Да не волнуйся ты так, не первый раз мы без тебя уезжаем, – бросал отец обеспокоенной жене.
– Мам, все будет хорошо, – летая из комнаты в комнату, говорила Лидочка. – Где мой бадминтон?
– Бадминтон уложил Ванечка, – крикнула мама метеору дочери, которая умчалась наверх и тут же появилась возмущенная, с пылающими щеками:
– Сколько раз говорить, чтоб не трогал мои вещи? Вот я ему...
– Успокойся, егоза, – сказал отец, но, как всегда, нестрого. – Ваня более организованный, он ничего не забывает, даже твои вещи.
Дочь не дослушала, а помчалась к машине, на которой водитель должен доставить всех к поезду. И краем уха уловила (оттого притаилась за дверью!), как мама с упреком произнесла, обращаясь к Борису Михайловичу:
