— Вернемся, однако, к преступлению. В ту ночь вы были у одной дамы. Это подтверждается, я обязан исключить вас из числа подозреваемых.
Траян Коман с облегчением вздохнул и сказал:
— Благодарю вас.
— Благодарите не меня, а ее, подтвердившую, что вы составили ей компанию в ту ночь, хотя она и рисковала…
— Только женское благородство, — вздохнул инженер, — заставляет искать прибежища у дам молодого одинокого человека.
— Не сомневаюсь. Но вот что: вы неплохо знали Флореску, знаете вы и его соседей, возможно, друзей.
— Да, но, конечно, не всех. Андрей был общительным человеком, некоторых его гостей я не знаю.
— А среди лиц, которых вы знаете и которых знал Флореску, кто-нибудь был заинтересован в его смерти? Не спешите с ответом. Я взываю сейчас к вашей памяти, к интуиции, но в то же время жду ответ объективный.
Коман ответил не сразу. Его, видимо, разволновали слова незнакомого человека с суровыми глазами, строгим и приятным лицом, говорившего уверенно и доброжелательно.
— Нет! — воскликнул Коман. — Я убежден, ни у кого не было никаких причин его убивать. Андрей был очень хорошим парнем. Даже когда он над кем-то подшучивал, он сам успокаивал собеседника, если тот обижался. Флореску был прекрасным товарищем. У него не было врагов. Поэтому-то преступление и кажется мне еще более чудовищным и необъяснимым. Кто мог его так сильно ненавидеть, чтобы решиться убить?
— Но, может, — продолжал Армашу, — кто-либо из его знакомых имел серьезный мотив для обиды на Флореску? Вы сказали мне, что знаете их. Как бы идеальны вы ни были, невозможно, чтоб никогда, ни у кого вы не вызвали обиды. А иногда это безобидное чувство превращается в долгую ненависть. Повторяю, подумайте, прежде чем ответить.
Инженер пристально посмотрел на Алека.
— Нет! Категорически нет! — сказал Коман. — Даже самая опасная ненависть, порожденная взаимной благосклонностью двух чистых сердец, миновала его потому, что он не вглядывался в глубину женской души. А если и болтают иногда… — запнулся Коман.
— Что болтают?
— Ну, эта история с мадам Элефтерие… все эти слухи необоснованны…
— А как сами вы оцениваете эту историю?
— Ложь! Андрей рассказал мне однажды, как обстояло дело, и я все понял. Он никогда не врал.
— Но почему вы не говорили об этом? — взорвался майор.
— Потому что Андрей меня просил. Он не хотел, чтобы оказалась скомпрометирована мадам Элефтерие. Но сейчас я не могу молчать. Я не выношу клеветы на покойников.
— Оставьте его, — вмешался Алек. — Продолжайте, пожалуйста.
— Да. Ее что-то влекло к нему, но Андрей деликатно отвергал ее самоотверженность, пока она однажды не зашла к нему в комнату. Андрей пришел в ужас и строго воззвал к ее добродетели. Но ее видели входящей к нему. Пошли разговоры.
— Муж узнал? — спросил Армашу.
— Вероятно. Но думаю, он понял, что Андрей ни в чем не виноват, потому что стал относиться к нему еще любезней. Это мое мнение. Может, в душе он был огорчен. Кто знает…
— А не мог супруг Элефтерие убить Флореску?
— Не думаю. Он на подобные вещи не способен. Низенький, хилый. Бухгалтер, человек спокойный… Тени своей боится.
— Все это не непреодолимое препятствие для человека, решившего совершить преступление. Можно быть и бухгалтером, и человеком спокойным, но в исключительном положении…
Инженер пожал плечами:
— Я повторяю, это мое мнение.
Алек повернулся к нему и спросил:
— Что же, значит, можно убить кого-нибудь за так, без всяких причин? Скажем, в приступе гнева или за то, что вам не понравился галстук, повязанный им в тот день?
Коман вздрогнул и, запинаясь, ответил:
— Нет… Не думаю. Нельзя!
— Хорошо, можете идти, — сказал Армашу.
К выходу инженер побрел заплетающейся походкой. На прощание он бросил на Армашу взгляд, словно хотел его убедить в чем-то.
— Вы случаем не подозреваете ли его? — спросил майор.
— Не больше всех остальных, — ответил Армашу. — Пока я обязан подозревать целый мир. По крайней мере, пока.
— Уверен, вы хотите встретиться с супругами Элефтерие. Не так ли?
— Не будьте так уверены. Семья Калафетяну — оба пенсионеры. Старики спят мало. Может, они что-то знают.
— Ничего. Как Коман. И у них алиби. Спали.
Стариков пригласили. Они вошли, испытывая робость и страх.
— Сожалею, что снова вас беспокоим, — произнес майор.
Армашу тоже почувствовал себя неловко.
— Простите, — сказал он. — Не привлек ли за последнее время учитель Флореску ваше внимание чем-то странным, необычным, что выходило бы за рамки его естественного поведения?
— Мы знали друг друга мало, — отвечал старик Калафетяну. — На лестнице виделись иногда ежедневно, почти никогда не разговаривали… Не знаю, что могу вам сказать, тем более что в последнее время я встречал его реже.
— Он, бывало, и не здоровался с нами, — добавила его жена.
— Милая, не будем говорить о нем плохо, потому что ему и так сейчас хуже некуда, — сказал старик. — Временами он и правда не замечал нас. Проходил мимо какой-то задумчивый, рассеянный.
— Вы думаете, Флореску вообще был рассеян или чем-то увлечен? — спросил Алек.
Старик задумался. Чувствовалось, он не знает, что ответить. Затем заговорил, запинаясь на каждом слове:
— Вроде он кого-то выслеживал или за ним кто-то охотился… Не могу сказать, почему мне так кажется. Но кажется, вот и все. Или показалось.
Алек задумался, затем поблагодарил стариков. Они ушли, заметно обрадованные, что так быстро отделались.
— Пока ни одного факта, — заметил Алек. — Пригласите, пожалуйста, Бениамина Стурзу.
— Будьте внимательней с этим субъектом, — сказал майор. — Он промышляет грязными делишками, и думаю, рано или поздно на них попадется. Я его чуть было не заподозрил, но он в ту ночь до утра играл в карты в многочисленной компании. Все это подтвердилось. У него нет никаких определенных занятий, так, оказывает услуги. Не знаю, чем он сейчас занимается. Ловок человек, еще не погорел ни на чем, хотя кое-что нам известно. Думаю, он может пойти на все, даже на преступление.
Дверь широко распахнулась, и на пороге появился высокий худой человек с необычной ловкостью в движениях. Костюм на нем был безупречного покроя. Умное выражение лица, уверенные жесты светского человека.
— Приветствую вас, уважаемые господа, — сказал Стурзу. — Ваш младший коллега известил меня, что вы рады были б со мной встретиться. Не мог не прийти. Весь в вашем распоряжении, готов помочь правосудию исполнить свой долг.
— Отвечайте на вопросы, — сухо прервал его майор, — которые задаст вам мой коллега.
— С пребольшим удовольствием. Весь внимание, — сказал Стурзу, уселся поудобнее и достал позолоченный портсигар. — Смею ли я курить?
— Безусловно, — весело ответил Армашу. — Вы знали Андрея Флореску? А случайно с ним не дружили?
— Знал, однако нельзя сказать, что мы были подлинными друзьями. Отношения мы поддерживали как соседи, но отношения прекрасные. Он был воспитаннейшим, утонченнейшим, но сдержанным человеком.
— А вы не могли бы добавить что-нибудь новенького к своим прежним показаниям? Нечто такое, что в прошлый раз упустили… Порой даже о себе мы кое-что забываем…
Стурзу вдруг помрачнел, восприняв, вероятно, вопрос как намек на что-то из собственной жизни, что хорошему человеку не подобает. Но тут же взял себя в руки и ответил с гордым достоинством:
— Сударь, у меня прекрасная память. А потом мне нечего скрывать от властей. В своей жизни я руководствуюсь лишь одним принципом: лояльностью. От меня затребовали показаний. Я без колебаний дал показания, ничего не упустив из того, что знаю! Как хотелось бы убедить вас в этом!
Армашу смотрел на него, улыбаясь. Стурзу продолжал демонстрировать свою лояльность с чудовищным красноречием.
— А вы уверены, что в ту ночь не покидали дом, где играли в покер? И еще спрошу, хорошо ль вы играете? Я бы взял вас в партнеры как-нибудь вечерком.
— Гражданин следователь, молю вас, не делайте необоснованных заявлений. Необоснованные заявления губят нашу жизнь. Не в покер играл я. Слушал последние магнитофонные записи Штокгаузена[2]. Я большой любитель серьезной музыки.
— Конечно, конечно, — продолжал Армашу. — Но главный-то вопрос: вы там всю ночь оставались или нет? Вот это меня пока интересует.
— Всю. Ни на одну минуту не выходил. И это почти документально подтвердилось, так что ваше подозрение кажется мне необоснованным. Кстати, необоснованные подозрения губят нашу жизнь тоже, или, может, вы намереваетесь меня…
— А если я вам докажу, что именно в ту самую ночь минут двадцать вас не было, скажем, в доме Струцяну? В многочисленной компании никто не заметит такое отсутствие. Может, у вас расстройство желудка. А за двадцать минут на машине можно обернуться сюда и обратно. Дом Струцяну близко. Что скажете на это? Не прав?
