— Я не ошибаюсь. В подобных случаях.
— Ошибаются все…
— …кроме меня.
— Ах ты, убийца! — замахнулась на него Аля.
Алексей, перехватив девичью руку, взвалил девушку на себя и закружил ее, визжащую поросенком.
На все это опасно-веселое безобразие глазел дедуля в замызганной телогрейке и кирзовых сапогах, задержавшийся у калитки. Плахов его заметил, опустил девушку на землю. Алю качало, как цветок во время шторма.
— Лексашка? Што ли? — спросил дедуля. — Давненько ты к нам… Загорожанили вовсю?… Што ли?
— Дед Григорий, здравствуй. — Алексей пожал руку старику. — Аля, это дед Григорий… Он меня еще крапивой…
— Было дело. Было, — согласился дедуля. — Для пользы ж дела и тела! Во! Какой гвардеец!
— А вы тут как? — поинтересовался Плахов.
— Как все… Хлебушек возют в неделю… нам и хватит…
— Да, нежирно…
— А когда оно жирно-то было, сына? — спросил дед Григорий. — Вы-то в городе жируете?
— Ооо, отец, это долгий разговор… Сядем на крылечке… Аленька, угощай гостя дорогого…
— Гость недорогой, дочка. — и дороже злата.
— Пепси-колу? — спросила Аля и ушла в избу.
— Это че рекрамируют по телевизору, што ли?…
Може, че позадористее?
— Эээ, нет, в таком раю, — вздохнул полной грудью Плахов.
— Чегось вы, городские, в этот рай не очень-то?…
— Грехи не пускают.
— Этттно понятно: туалета на кухне, теревизор, лифты до неба, девули-красули за долляры, е'!..
— Да ты, дед, в курсе всех мировых событий, — удивился Алексей.
— А как же! Теревизоры, штоб им пусто было… Доярки, мать их так, животину не доють, кина все глядят… Вот и рай, Лексей!
Появилась Аля, в руках — импортные банки.
— Пожалуйста, дедушка.
— Спасибо, дочка. Ууу, какой бочонок! Как с ним, курвой? — крутил в руках.
— Я пойду погуляю, — сказала девушка.
— Во-во, у нас- тут, дочка, места… черти водют-ся…
Аля махнула рукой, уходила по тропинке вниз, к реке… Алексей открыл банку, отдал деду Григорию. Тот крякнул:
— Ооо, шипучая, зараза… Моя бабка тоже марушеч-ка была… Ух, жисссть, прокатилась, как колесо… Уж помирать надо, а не хочется, Лексей… Как там батька-то? Генералит все?
— Умер он, дед Григорий.
— Господи! — перекрестился дед. — Он же молодой?… Если со мной… Пусть ему земля будет пухом… Ох-хохох!
— Да, вот такие у нас дела, — щурился от солнца Плахсв.
— А все почему помирают, Лексей, в городе? — спросил дед. — Не по сроку помирают?
— Почему?
— Отрава у вас там: и воздух, и вода, и люди, как собаки, за власть грызуца. Власти все хочут, как девку-целку… Прызыдент со своими все чудит… Ох, чудные дела твои, Господи…
— Дела чудные, отец. Это верно, — согласился Плахов.
— Вот-вот… Бабу берут, а не ждуть, когда, стервь, дасть. Так и власть всласть не дають. Власть, сынок, беруть…
По тропинке с репейниками и лопухами, бьющими по ногам, поднимается Аля. В ее руках венок из ромашек.
Алексей не встречает любимую: он — у машины. Проверяет мотор. Девушка тревожится:
— Что случилось? Мы уже уезжаем?
— Переезжаем, — хмыкает Плахов. — На одну ночь… ближе к сену и звездам.
— Надеюсь, не в графское подземелье?
— Нет, в холопское имение.
— Куда?
— На хутор в степи у реки, — он неопределенно машет в сторону речки. Целует Алю, склонив голову.
Девушка на эту голову нахлобучивает венок из беложелтых ромашек, как терновый венец.
Пронзительно-светлое поле от ковра полевых цветов. Солнце над дальним пролеском и рекой. На холме — хуторок. Старый, островерхий, крепкий еще дом. Почерневшие от дождей и времени сараи. Что-то наподобие изгороди из жердей. Крестообразное, словно распятие, пугало в брошенном, заросшем огороде.
По дороге к хутору пылят «жигули». На подъеме останавливаются. Потом продолжают свой пыльный путь. А по полю к хутору напрямки бежит девушка. Она точно соткана из солнечного света и ромашек. Бежит-бежит-бежит, а машина пылит-пылит-пылит…
— А я первая! Первая! — смеялась девушка, кружа вокруг автомобиля, который въезжал во двор. — Проспорил?!
— Бегаешь, как черт от ладана, — удивляется Алексей, открывая дверцу. — Откуда такая прыть и юношеский задор?
— У меня же первый разряд по бегу, родной.
— Откуда я знал? — хмыкает Алексей. — Теперь буду знать. А дорогу дождями размыло.
— Никогда не спорь со мной, любимый, — смеется девушка. Осматривается. — Ба! Какое имение! Дворянское гнездо!
— Тебе не нравится?
— Наоборот. И потом, глушь. Мы будем здесь жить-поживать. И добра наживать. Я тебе кучу малу… Согласен кучу малу?…
— Согласен. У моего деда тринадцать было. — Вытащил из «бардачка» фотографию. — Алексей Акимович!
Аля внимательно посмотрела на фотографию.
— Ух ты! И ты и он — Алексеи! Ууу, какой мужественный. Хозяйственный. Ты на него, как капля воды… Только без усов.
— И без косы. Отец рассказывал: дед косил, как ХТЗ, трактор такой был… Бог здоровьем не обидел… деда…
— Да и тебя тоже не обидел… Боженька. — Обняла Плахова и постучала ладошкой по его груди. — Ты меня любишь?
— Люблю!
— Сильно-сильно?
— Не на живот, а на смерть!
Ночь. Через щели в крыше сарая мигают далекие хрустальные звезды. На руке Плахова спит Аля. Ее сон глубок и безмятежен, как у младенца.
Алексей слушает ночную тишину, потом осторожно освобождает руку. Девушка смешно и мило чмокает губами, не просыпаясь.
Тревожный луч фонаря. Скрип дверей и половиц старого дома. Шаги человека. Это Плахов. Он что-то ищет. Приподнимает крышку подпола, медленно спускается туда. В подполе — рассохшиеся бочки, цветущий коралловыми отростками картофель. Алексей на ощупь отодвигает тяжелую заслонку. В стене — тайник. Из него Плахов вынимает завернутые в промасленную ветошь тяжелые предметы, затем вытаскивает деревянный ящик-чемодан. Открыв его, проверяет содержимое, цокая языком: в его руке круглые, как лимоны, гранаты Ф-1.
Странный звук будит Алю: вжиг-вжиг-вжиг. В щели проскакивают солнечные шалуны-зайчики, дрожат на досках. Синь неба.
Девушка, вся в сене, выбирается из сарая, зевает. Осматривается. В низинке полуобнаженный человек косит сочную траву.
— Алеша! — кричит она и бежит к любимому. — Доброе утро! У нас что, уже есть корова?
— У нас коза. — Обнимает Алю.
— Какая коза?
— Которая деда Григория. Персонально для нее, — показал на стожок. — Тем более ты, родная, останешься у них денька на два-три.
— Что?
— Так надо, Аленька, — прижал любимую к себе.
— И не подумаю, — вырвалась из объятий Аля. — Что это еще за новости?
— Последние новости.
— Алеша!
— Аля!
— Кому это надо?
— Тебе. А в первую очередь мне.
— Но почему?
— Ты знаешь мою профессию? — строго спросил.
— Знаю… но не до такой же степени, — развела руками Аля. — Чтобы меня бросать.
— Я тебя не бросаю.
— Тебя могут убить?!
— Меня нельзя убить.
— Алеша! Но ведь можно, можно…
— Я, родная, никогда не ошибаюсь.
— Как сапер, — улыбнулась грустно.
— Сапер иногда ошибается. На то он и сапер.
— Алешенька…
— И потом, у меня кое-что имеется. Пошли-ка покажу. — И, обнявшись, они побрели по высокой, густой траве.
Когда двое влюбленных вернулись во двор, Алексей открыл дверцу машины, вытащил с заднего сиденья бронежилет.
— Смотри, какой железный тулупчик… На все случаи жизни… — Плахов натянул панцирь на себя. — Постучи-ка…
— Зачем?
— Стучи-стучи. Постучала: тук-тук.
— Кто там? — вежливо спросил Атексей.
— Это я, Пятачок, — снова грустно улыбнулась Аля.
— Пятачок, не вешай пятачок на гвоздик грусти. — Встряхнул за плечи любимую. — Главное, в город ни-ни… Жди меня, пока не вернусь.
— А если не вернешься?
— Фуу! Пятачок, зачем каркаешь? — Я боюсь за тебя, дурачок.
— Пятачок, ты сам дурачок!.. Я же сказал: вернусь…
— Возвращайся, пожалуйста, я тебя очень буду ждать.
— Вот это другой разговор. — Он расстегнул бронежилет, и девушка уткнулась в теплую, мощную грудь любимого.
И стояли молодые и вечные в солнечном, слепящем кругу. Под бездонным куполом небесного храма мироздания.
* * *
По скоростной трассе мчался автомобиль, номера которого были спрятаны под слоем грязи. Бормотало радио последние известия: на национальных окраинах бывшего Союза продолжались военно-боевые действия.
Впереди тяжелым, предгрозовым облаком нависал город.
В странной квартире, заставленной теле-, радиоаппаратурой, было тихо, темно и прохладно. На узкой, армейской кровати спал человек. Зазвонивший телефон разбудил его.
