Ознакомительная версия.
— О, господи! — воскликнули они, увидев Славика. — И ты здесь?
Славик помрачнел, но в ответ ничего не сказал.
— Ну, чем нас тут попотчуют именинники? — спросил Гребенюк, и, осмотрев накрытый стол, поцокал языком. — Недурно, недурно. Я ожидал худшего.
Они уселись за стол, и без всяких церемоний принялись трескать стоявшие на нем яства.
Я изо всех сил старался быть гостеприимным, радушным хозяином. Я включил музыку, бегал, суетился, и послушно поддакивал тому, о чем они говорили. Гребенюк и Андреев разговаривали, в основном, между собой. На нас со Славиком они не обращали никакого внимания, словно нас здесь и не было. Меня это, конечно, раздражало, но я старался не подавать виду. Боже, как я тогда был глуп! И я еще надеялся заслужить их уважение?! На какое уважение может рассчитывать человек, который сам себя не уважает? Мне нужно было их просто выгнать. Перенесись я сейчас в тот вечер на какой-нибудь машине времени, я бы однозначно так и сделал. Но тогда у меня не хватило на это духу, и я терпеливо и безропотно сносил их хамство.
Когда все заготовленное мной угощение иссякло, Гребенюк вдруг хлопнул ладонями по столу.
— Так, все это, конечно, хорошо, — сказал он. — "Тархун", "Байкал", торт, музыка — это замечательно. Но все же недостаточно для настоящего веселья.
— Недостаточно? — переспросил я. — А что еще надо?
— Ты нас для чего сюда позвал? — обратился ко мне Андреев. — Чтобы весело провести время? Так?
— Так, — робко согласился я.
— А какое может быть веселье без пива?
Меня охватила растерянность.
— Да рановато нам, наверное, еще пиво-то, — пробовал оправдаться я.
— Чего? Рановато? — засмеялся Гребенюк. — Ты что, маленький ребенок? Тебе уже сколько? Четырнадцать! В такие годы пора становиться настоящим мужиком. Это же не водка. Это всего-навсего пиво.
Я пожал плечами.
— Ну, ладно. Если вы так хотите. Но я боюсь, что мне пиво в магазине не продадут.
— Эх, чего не сделаешь для именинника! — воскликнул Гребенюк. — Ладно, давай деньги. Так уж и быть, мы сами за ним сходим.
Я отчетливо помню, что какой-то внутренний голос настойчиво советовал мне этого не делать. Словно ангел-хранитель пытался уберечь меня от беды. Я в нерешительности замялся.
— Ну, что ты? — нетерпеливо спросил Андреев. — Денег нет, что ли?
Выглядеть в их глазах нищим мне решительно не хотелось, поэтому я отогнал от себя последние сомнения, достал из шкафа круглую металлическую коробочку из под леденцов, в которой хранил свои куцые накопления, и высыпал находившуюся в ней мелочь в ладонь Гребенюка.
— Ну, вот! — довольно воскликнул он. — Сейчас все организуем. Сиди, жди.
Гребенюк и Андреев вышли из квартиры. Мы со Славиком остались сидеть за столом.
Лицо Славика было хмурым. Его явно не радовал мой день рождения. Он чувствовал себя здесь лишним. Я видел, что ему хотелось уйти. Но из дружеской солидарности он удерживал себя от этого шага, боясь, что я могу на него за это обидеться.
Мне тоже было как-то не по себе. Я чувствовал себя неуютно. Я понимал, что веду себя как-то не так. Но я заставлял себя смириться с обстоятельствами. Если я хочу, чтобы в классе меня снова стали считать своим, я должен быть вместе со всеми, я должен делать то, что делают они, и не отделяться. Так я думал тогда. Сейчас-то я понимаю, как сильно я заблуждался.
— Что приуныл? — спросил я Славика. — Сейчас принесут пиво, будет повеселее.
Славик нахмурил брови.
— Зря ты это, — тихо произнес он. — Зря.
Я в ответ только вздохнул.
Когда Гребенюк и Андреев вернулись, в руках у них было четыре бутылки "Жигулевского".
— Мой стаканы, — скомандовал Гребенюк.
Я вымыл стаканы, из которых мы до этого пили лимонад, и достал из кухонного шкафа открывалку. Андреев ловко поддел крышки, и из горлышек полезла густая пена. Славик решительно накрыл свой стакан рукой.
— Мне не надо, — твердо произнес он.
Гребенюк с усмешкой посмотрел на него.
— Не смущай мальчика, — сказал он Андрееву. — Он пьет только молоко.
— Эй, именинник, — окликнул меня Андреев, — а тебе наливать? Или ты, как и твой дружок, предпочитаешь лимонадик?
— Наливай, — ответил я. — В жизни надо попробовать все.
— Золотые слова, — похвалил меня Гребенюк, взял в руки стакан и провозгласил. — Ну, за тебя!
До этого момента мой организм еще никогда не имел дело с алкоголем. Поэтому не удивительно, что меня быстро развезло. Хмель ударил мне в голову. Я ощутил небывалый прилив энергии и сил. Гребенюк и Андреев подбадривали меня, наливая еще и еще. Я послушно осушал стакан за стаканом, и при этом откровенно злился на Славика. Он раздражал меня все больше и больше. Славик беспрерывно крутился возле меня, отодвигал от меня стакан, и шептал мне в ухо: "Хватит, ну хватит". В конце концов, я не выдержал, и изо всех сил оттолкнул его в сторону. Славик споткнулся и упал на пол. Его лицо выражало растерянность. Ему бы в этот момент взять и уйти. Но он не решался оставить меня одного в этой компании. Он еще не потерял надежды меня образумить.
— Что ты с ним цацкаешься? — с упреком бросил мне Гребенюк, кивая на Славика. — Нашел себе друга. Это же позор, а не друг. С ним же никто не водится. Зубрила-художник! Зачем ты его вообще позвал? Он же только мешается. Успокой его, чтобы не лез.
— Как успокоить? — заплетающимся языком произнес я.
— Да хотя бы свяжи и брось в угол, — посоветовал Гребенюк.
Я не знаю, как объяснить свои последующие действия. Затуманенностью сознания, вселившимся бесом, откровенной дурью. Но мое мировоззрение в тот момент деформировалось, словно в кривом зеркале. Я почувствовал к Славику лютую ненависть. Значит, это именно он является виновником всех моих бед! Значит, это именно из-за него со мной никто не дружит! Моя кровь яростно забурлила. Я решительно поднялся из-за стола. Славик смотрел на меня испуганными глазами. Мой взгляд упал на стоявшее в углу комнаты кресло, на спинке которого висел домашний халат матери. Я подошел к нему, вытащил из халата пояс, и двинулся на Славика. Он даже не подался назад. Он словно не мог поверить, что я, которого он считал своим другом, способен причинить ему боль. Он не оказывал сопротивления даже тогда, когда я навалился на него всем своим телом, перевернул на живот, и заломил руки за спину. У него еще сохранялась слабая надежда, что я просто балуюсь, шучу. Но когда я начал крепко связывать его запястья, он понял, что я действительно "съехал с катушек". Славик стал отчаянно вырываться. Но физически он был слаб, и все его попытки выглядели беспомощным барахтаньем.
— Игорь, ты чего? Чего ты? — спрашивал он, чуть не плача. — Зачем ты это делаешь?
— Давай, давай! Так его, так! — подбадривали меня Гребенюк и Андреев.
Во мне вдруг проснулся отъявленный садист. Чувство превосходства в силе над своей жертвой всегда опьяняет. Крепко связав Славику руки за спиной, я поднялся с пола. Славик тоже встал. В его глазах появились слезы.
— Развяжи, — попросил он. — Быстро развяжи.
Его беспомощность только еще больше меня завела. Ах, ты хочешь, чтобы я тебя развязал? Ну, сейчас я тебя "развяжу"!
Я поводил глазами по комнате, и увидел магнитофонный шнур. Взяв его, я снова двинулся на Славика. Он стал отступать. Я яростно набросился на него, сбил с ног, прижал к полу, уселся на него сверху, и принялся обматывать шнуром колени. Славик стонал и отчаянно брыкался, но это только разжигало мою ярость. Крепко связав ему ноги, я поднялся, отряхнул руки и произнес:
— Все.
— Браво, браво! — зааплодировали Гребенюк и Андреев. — Смирнов, а ты не такая уж размазня, каким кажешься. Ты, оказывается, решительный парень.
Я самодовольно усмехнулся и приосанился.
Славик тем временем продолжал дергаться и плакать. У него началась истерика.
Гребенюк и Андреев смотрели на него и смеялись. Я смеялся вместе с ними. Боже, как жестоко это все выглядело, — наш издевательский смех на фоне отчаянного плача Славика. Мы буквально наслаждались его беспомощным положением. Первый ученик класса, талант, о котором пишут газеты, сейчас находился в нашей власти! Это доставляло нам огромное удовольствие, и сильно возвышало нас в своих собственных глазах.
— А интересно, — вкрадчиво произнес Гребенюк, — как он выглядит без штанов?
— Ха-ха-ха, — засмеялся Андреев. — И правда. Может, у него там что-то не так?
Завладевший мною змий толкал меня на новые "геройства". Мое буйство достигло такой степени, что я совершенно перестал улавливать ту грань, за которой заканчивается здравие рассудка. У меня до сих пор сжимается сердце, и возникает огромный стыд, когда я вспоминаю, что последовало дальше.
Я молча подошел к лежащему на полу Славику, присел, и принялся его раздевать. Я расстегнул ему рубашку, задрал майку, затем расстегнул пуговицы на его брюках, стащил их вниз, после чего снял с него трусы.
Ознакомительная версия.
