— Спасибо за поправку… А вы писатель?
— Если бы!.. Бюрократ от литературы.
— Это как?
— Филолог. Специалист по англо-американской детективной литературе.
— О-о! — явно обрадовался Хэммет. — Родственники души!
— Родственные души, точнее. А вы любите детективы?
— Кто их не любит?
— Моя жена.
— Женщины практичны. А детективы — дело романтиков.
— Это вряд ли. Какая романтика в убийствах?
— При чем здесь убийства? Романтика — в поиске, в отборе вариантов, в дедукции. Романтика, если хотите, в тайне, которой окутано преступление.
— Тайна романтична, если романтична разгадка, итог поиска. А какой итог у преступления? Наказание. И в нем нет никакой романтики.
— Знаю, читал: Достоевский, загадка русской натуры.
— Русская натура здесь — пришей кобыле хвост.
— Как, как?
— Поговорка. Иначе: ни при чем тут натура. Разве в вашем Нью-Йорке за преступление не предусмотрено наказание?
— Я из Чикаго.
— Ну, в Чикаго, в Сан-Франциско, в Далласе…
— Кстати, о Далласе. Не предусмотрено. Убийца Кеннеди так и не найден.
— Убийца-то найден. И наказание предусмотрено — законом. Только между законом и жизнью бо-о-льшая пропасть. Кто за убийцей стоял, те скрыты.
— И я об этом. Такова система.
— Какая система?
— Государственная.
— Странный вы дипломат. Ругаете свою систему, ее же и представляя, ей же служа.
— Кто вам сказал, что я ее ругаю? Я ею восхищаюсь.
— Тем, что она позволяет убийцам быть безнаказанными?
— Безнаказанными — нет. Недоказанными, непойманными — да.
— Непойманный убийца — это слабость полицейского аппарата.
— Полицейский аппарат не всесилен. Разве ваша милиция всех преступников славливает?
— Ловит. Нет, не всех. Но у нас существует понятие: неотвратимость наказания. Карманный воришка может оказаться до поры везучим. Но повезет раз, два, десять, а на одиннадцатый он будет, как вы говорите, словлен.
— Воришка… А убийца?
— У нас убийство — самое страшное преступление. Оно — редкость, по сравнению со статистикой убийств в Соединенных Штатах. И конечно же ни одно не остается нераскрытым. Дело в сроках.
— И конечно, здесь — заслуга вашей системы. Социалистической.
— Не вижу повода для иронии. Да, заслуга. Это у вас Диллинджер или Аль Капоне — национальные герои. У нас бы они были врагами нации.
— У нас, у вас… Мы — как на диспуте. Я правильно сказал?
— Правильно. Так у нас и есть диспут. Мини-диспут. О преимуществах детективной литературы. Кстати, ваши лучшие писатели — детективисты очень озабочены поимкой преступника. И если он не ловится, то обвиняют они именно систему.
— Не все.
— Я же сказал: лучшие. Не Спиллейна же к ним причислять.
— А чем плох Спиллейн? Его герой — сильная личность.
— Мерзкая личность. Синдром вседозволенности.
— Опять система виновата?
— А то! Вон у нас, слышали, наверно, ходил один с топориком, сильная личность. Всем миром ловили.
— Милиция не справилась?
— Милиция и справилась. Людям тошно было: живет среди них гадина. Вот и помогали милиции, как могли.
— Знаю: дру-жин-ни-ки…
— Не только. Попроситесь по вашим каналам на Петровку, в музей милиции. Там вам расскажут подробности.
— Спасибо, попрошусь. Так ведь не пустят?
— А вы очень попроситесь. Скажите, что пишете диссертацию на тему, скажем, «Сравнительный анализ работы чикагской полиции и московской милиции в их связи с населением представляемых городов». Красиво?
— Вы шутник, мистер филолог.
— Я серьезен, как никогда. Благодарю вас за беседу, господин Хэммет. Мне пора.
— А может, по рюмке водки?
— Это бы можно, только мне и вправду пора.
— Не смею захватывать.
— Задерживать, господин Хэммет, задерживать…
* * *
Забавный мужик, думал Гриднев, сидя в машине. Как он в простачка славно играл? Наша система, ваша система… Ай, Хэммет, ай, дипломат! Хорошо, что посмотрел на него, так сказать, своими глазами. Хоть известно теперь, с кем вести заочное сражение, проверить на практике теорию детектива. Кстати, а что он в Доме литераторов делает? Хотя, скорее всего, он не солгал: просто их «контора» действительно находится «рядочком», вот и бродит атташе, «родственников души» улавливает.
Машина остановилась у подъезда. Гриднев машинально взглянул на свои окна: свет горит, значит, Галка дома.
— Завтра к семи, товарищ полковник? — спросил шофер.
— К семи, — кивнул Гриднев. — Спокойной ночи.
Гриднев просматривал очередную сводку МУРа у себя в кабинете на улице Дзержинского. Среди преступлений, зарегистрированных в сводке, одно привлекло его внимание: убийство конюха Московского ипподрома Е. И. Колоскова. Именно Колоскова видели в компании с Хэмметом в его ложе на трибунах во время пятого и шестого заездов. То, что Хэммет — агент ЦРУ, органам безопасности было известно давно. Но ни задержать, ни выслать его как персону нон грата пока не было оснований. Колосков, вероятно, подсказывал Хэммету, какую лошадь надо играть, — так, кажется, на жаргоне «тотошников», — но могло быть и другое.
— Ну что ж, попробуем, — сказал Гриднев своему заместителю и другу майору Корецкому. Его он еще знал мальчуганом, подобранным воинской частью.
— Что именно? — спросил тот.
— А не взять ли нам дело об убийстве бегового конюха?
— Знаю о нем. Его ведет в МУРе старший инспектор Саблин.
— Вот с ним и возьмем.
— Почему? Фамилия нравится?
— Фамилия как фамилия. Звонкая.
— Очень звонкая, — усмехнулся Корецкий.
— Не понимаю.
— Саблин был комбриг или начдив, участник бунта левых эсеров. Правая рука Спиридоновой.
— Погубит тебя образование, Корецкий… Хотя, пользуясь твоими ассоциациями, могу продолжить: у меня был другой Саблин. Боевик из группы Седого в одесском подполье.
— Ладно, сдаюсь, — засмеялся Корецкий. — Но объясни все-таки, почему мы вмешиваемся в дела уголовного розыска?
— Хотя бы потому, что конюха Колоскова как-то засекли в обществе Дина Хэммета, — сказал Гриднев.
— Тебя тоже засекли вчера в том же обществе.
— Мы же знакомы, в конце концов. Вот и захотелось поспорить. И еще учти, что в сводке пометка есть: в кармане убитого найдена фотокарточка Максима Каринцева.
— Ого-о, — протянул Корецкий. — Это уже информация к размышлению, как говаривал незабвенный Штирлиц. Стоит побеседовать с Саблиным?
— Точно. Кстати, я уже его вызвал. В десять ноль-ноль. Он, наверное, в бюро пропусков сейчас…
Но Саблин уже постучал в дверь кабинета.
— Входите, — сказал Гриднев, оглядывая спортивную фигуру Саблина. — Не удивлены нашим приглашением?
— Нет, — спокойно ответил Саблин. — Вероятно, из-за фото Каринцева?
— Точно. Где-то здесь наши ведомства, может быть, и соприкасаются, кто знает. А проверить нелишне. Вот и будете работать с нами. С вашим начальством я договорился. Познакомьтесь: майор Корецкий, ваш напарник на время следствия. Покажите ему свое искусство.
— Искусство? — удивленно переспросил Саблин.
Гриднев пояснил:
— У сыщика и следователя, разведчика и контрразведчика, у каждого все свое, но есть и общее. Это творчество. Убедил? Ну а теперь расскажите о вашем творчестве. Что выяснилось по делу Колоскова?
Саблин рассказал.
Гриднев слушал и, казалось, мысленно взвешивал все услышанное. Кое-где одобрительно кивнул, кое-где поморщился.
— Опросы людей вокруг места преступления полезны, потому что отметают ненужные версии. Допрос наездника колоритен, но многого вам не дал. Только наметил личность убитого, но на след убийцы не вывел. Свидетелей, могущих опознать убийцу, вы нашли, но это поможет лишь тогда, когда вы предъявите его для опознания. Неудачна беседа с художницей Цветковой, как вы провели ее в Доме моделей. Вас сковал один вопрос: почему фотокарточка физика Каринцева оказалась в кармане убитого конюха? Оказалось, что она не знала ни конюха, ни о том, что он был убит. Все остальные вопросы ваши ни к чему не вели. Бывала ли она на бегах? Бывала. С Каринцевым? С Каринцевым. Играл ли он в беговом тотализаторе? Играл. Что вы узнали по сути дела? Ничего.
— Я это понял уже во время допроса, — согласился Саблин. — Честно говоря, мне было стыдно. Так провалить разговор!..
— А вам понятно, почему вы его провалили? Потому, что не учли роли, какую в этих событиях мог сыграть Каринцев. Может быть, даже не по собственному желанию и воле. Не учли и взаимоотношений художницы и физика. О них следовало знать.
Саблин, не обижаясь, слушал Гриднева. Ему нравился этот высокий полковник, чем-то похожий на Жукова первых военных лет, пожилой, но моложавый, чисто выбритый, коротко стриженный «под полечку», как стригутся обычно немолодые люди.
