Я представил лицо бедняги-жулика и расхохотался. Липатов улыбнулся, с трудом сдержав смех.
– Теперь мама госпожи Арсеньевой ездит на второй машине по доверенности, а сумма моего гонорара была существенно меньше стоимости даже подержанной «Киа Спектры», – закончил Тавров.
– Да, я вижу, что вы профессионал высокого класса, – оценил Липатов. – Я с радостью прибегну к вашей помощи. С деньгами у меня проблем нет: я выставил на продажу свою квартиру в Петербурге – решил перебраться жить в Москву.
Липатов решился. Он сжал губы в тонкую полоску, резко встал со скамейки.
– Едемте ко мне! – предложил он. – Там я все вам расскажу и покажу. Разговор будет долгий. Я расскажу, а Валерий Иванович даст квалифицированный совет, как мне быть. Вас, Мечислав Мстиславович, я попрошу составить нам компанию: вы случайно оказались втянуты в это дело, спасли нашу семейную реликвию, и будет весьма несправедливо, если вы не узнаете истории креста.
Мы приехали на знакомую улицу, вошли в подъезд и поднялись на четвертый этаж. Липатов открыл дверь ключом и пропустил нас вперед.
Профессорская квартира вполне отвечала расхожим представлениям о профессорских квартирах советских времен: большая, с высокими потолками, тремя просторными комнатами и чуланом. Обстановка соответствовала: тяжелая добротная мебель, из которой самым новым изделием был торшер со столиком по моде начала шестидесятых годов прошлого века. Во всех комнатах большую часть мебели составляли книжные шкафы: высокие, под самый потолок, словно привезенные из старой библиотеки. Они были заполнены не только старинными книгами, но и разными другими предметами – от сувениров и просто безделушек до антикварной посуды.
– Обстановка в доме практически не менялась с тысяча девятьсот сорок шестого года, когда в эту квартиру въехала семья моего деда, академика Владимира Аполлинарьевича Липатова, – с едва скрываемой гордостью сообщил Владимир Николаевич. – По необходимости прибавлялись лишь сугубо специфические вещи вроде телевизора, радиолы или компьютера.
– Ваш дядя тоже был академиком? – спросил Тавров, изучая содержимое книжных шкафов в кабинете.
– Не совсем… Он был членом-корреспондентом РАН, – ответил Липатов. – Но поскольку мало кто понимает разницу, соседи всегда уважительно величали дядю «академиком».
– А вы сами тоже наукой занимаетесь? – поинтересовался я.
– Да, я кандидат наук, доцент кафедры археологии Санкт-Петербургского государственного университета, читаю студентам курсы «Историография археологии» и «Археологическое музееведение».
– То есть получается, что вы археолог, который больше работает в кабинете, а не в поле? – удивился я.
– Такова специфика моей специальности, – улыбнулся Липатов. – Ведь важно не только откопать из земли какой-либо предмет. Важно класифицировать его, сохранить для потомков. И очень важно, чтобы археологические коллекции не воспринимались как набор исторических артефактов, а были систематизированы во всей своей взаимосвязи. Ведь собственно предмет музееведения вообще – это свойства музейных предметов отражать действительность, дающие возможность осваивать наследие предшествующих эпох, настоящее и будущее, главным образом через музеи. Однако поскольку сущностные свойства музейных предметов отражать действительность реализуются не только через музеи, а также через собрания коллекций, выставки…
– А ваш дядя тоже занимался кабинетной работой? – поспешил перебить Тавров зануду-историка, оседлавшего было свой любимый конек. – Работал с архивами?
– Он был профессором филологического факультета Московского государственного университета, отделения западноевропейских языков и литератур, – ответил Липатов. – Но в определенных исторических вопросах он превосходил даже общепризнанных авторитетов. Дядю отличала истинная энциклопедичность образования и широта кругозора. Только такие люди способны делать открытия на стыках наук.
– И он сделал много открытий? – спросил Тавров.
– Да, хотя далеко не все они признаны, – со вздохом ответил Липатов. – А многие из них дядя даже не считал нужным публиковать.
– Это почему же? – удивился я.
– Тут своя специфика, – замялся Липатов. – Дело в том, что дядя большую часть времени уделял исследованию нашей семейной тайны: исторической загадки, связанной с этим самым крестом. Разговор долгий, так что… может быть, чаю?
– Лучше кофе! – почти одновременно ответили мы с Тавровым.
– Кофе так кофе, – улыбнулся Липатов. – И, наконец, поговорим о захватывающей воображение тайне вроде бы простого деревянного крестика.
* * *
Через полчаса мы пили кофе и слушали рассказ Липатова.
– Если начать с самого начала, то придется вспомнить об основателе нашего рода, – сообщил Липатов, выжидательно глядя на нас с Тавровым: иногда и зануды осознают то, что они зануды.
– Давайте с основателя, – благожелательно согласился Тавров. Липатов явно обрадовался: преподавательская привычка к фундаментальному многословию обычно не находит понимания у окружающих.
– Основателем нашего рода в России считается некий венецианец Гуидо Тозо, выехавший в Россию из земель «римского кесаря», то есть австрийского императора, в одна тысяча семьсот тринадцатом году. Приехал он не просто так, а по приглашению своего давнего знакомого, капитан-командора российского императорского флота Матвея Христофоровича Змаевича, достигшего при Петре Великом звания полного адмирала. Благодаря протекции быстро продвигавшегося по службе Змаевича Гуидо Тозо был принят офицером в российский императорский флот. Впечатляющей карьеры он не сделал, но удостоился наследственного дворянства, получил в награду за беспорочную службу имение недалеко от Либавы и вышел в отставку в звании капитан-командора. По неведомым причинам или же в силу бытовавшего еще со времен великих московских князей обычая русифицировать имена и фамилии иностранцев в списке дворянства Эстляндской губернии Гуидо Тозо был записан как Григорий Тузов. Так и появился в России дворянский род Тузовых – попрошу не путать с известным родом санкт-петербургских купцов Тузовых.
Поскольку мы с Тавровым до этой минуты ничего не слышали про купцов Тузовых, равно как и про дворян Эстляндской губернии Тузовых, то мы с готовностью согласно закивали головами в ответ на просьбу Липатова. Тот подлил нам в чашки еще кофе и продолжил:
– Благодаря тому, что потомки первого Тузова тщательно сохранили его архив и вывезенные в Россию мелкие предметы, мы знаем о тайне креста с серебряными гвоздиками и можем сейчас видеть этот крест перед собой.
Липатов с волнением выложил крест перед нами на стол и замолк, созерцая семейную реликвию.
– А почему этот крест представлял ценность для основателя российского рода Тузовых? – прервал паузу Тавров. – Почему-то мне кажется, что не только семейную. Нет?
– Да, с этим крестом связана легенда, которую записал предок Гуидо Тозо за триста лет до его рождения. Сей манускрипт был величайшей святыней рода, и сам Гуидо Тозо вывез его в Россию буквально у себя на теле, рядом с этим крестом.
– И что же было написано в этом манускрипте? – сгорая от нетерпения, спросил я.
– Вы будете удивлены, но вплоть до середины девятнадцатгого века никто из рода Тузовых не знал, что в нем написано, – сообщил Липатов. – Дело в том, что он был написан на венецианском языке, которого никто в роду Тузовых не знал. Лишь в середине девятнадцатого века Андрей Васильевич Тузов, большую часть своей жизни проведший в Венеции, изучил венецианский язык и прочитал манускрипт. По его словам, он обнаружил там указание на места, где были спрятаны несметные сокровища дожа Венеции Энрико Дандоло, вывезенные им из Константинополя. Андрей Тузов загорелся идеей найти эти сокровища. Он выдал свою единственную дочь замуж за богатого дворянина Липатова, дав за дочерью в качестве приданого имение в Эстляндии и получив от зятя крупный кредит для поиска сокровищ. После чего он убыл из Петербурга в Венецию и бесследно исчез. Безутешная дочь и зять пытались найти его, но сумели лишь выяснить, что последний раз Тузова видели в далматийском городе Котор.
– А какое отношение имел к этим сокровищам крест? – спросил Тавров.
– Вот как раз этого Тузов не сказал. Более того, он оставил крест дочери в качестве семейной реликвии, лишь мимоходом упомянув, что этот крест имеет отношение к исчезнувшему при разграблении крестоносцами Константинополя в тысяча двести четвертом году Животворящему Кресту.
– Как?! Кресту, на котором был распят Спаситель? – поразился я. – И Тузов упомянул об этом вскользь?!
– Совершенно верно, – подтвердил Липатов. – Дело в том, что Андрей Тузов имел репутацию закоренелого материалиста и атеиста: его интересовали сокровища, а не христианские святыни. По сути, первым, кто в нашем роду заинтересовался связью между этим крестиком с серебряными гвоздями и Животворящим Крестом, стал именно мой дядя. Он был настоящим фанатиком идеи: раскрыть многовековую семейную тайну! В сущности, он пошел на филологический факультет исключительно для того, чтобы расшифровать рукопись Тозо. И ему это удалось!
