Саблин выслушал протоиерея, в свою очередь убежденный в том, что гениальная иконопись вдохновляется не верой в бога, а талантом иконописца, но спорить не стал.
— Боюсь, что вы опять не поняли меня, отец Никодим, — сказал он. — Я интересовался временем и обстоятельствами, а не изъятыми у вас соборными ценностями. А икон я тоже не собираю. Так что будем считать, что мы друг друга не поняли, а потому позвольте откланяться и поблагодарить вас за дружескую беседу.
Отец Никодим встал все с той же не сходящей с губ иронической улыбкой.
— Разрешите один вопрос, старший инспектор уголовного розыска?
— К вашим услугам, отец Никодим.
— А все-таки, какое же отношение может иметь к нашей беседе то, что произошло в доме Михеевых?
— Никакого, — пожал плечами Саблин и, поклонившись, вышел из комнаты.
Саблин привык с утра взвешивать и оценивать все происшедшее накануне. Что узнал? Что сделал? Успех или неудача? Заштатный оперный бас в роли дьякона — мелочь, конечно, но знакомство все же полезное для дальнейших розысков в администрации здешней епархии. Протоиерей Никодим, несомненно, умен, сообразителен и находчив, судя по тому, что и как им сказано во вчерашней беседе. Дело было даже не в глупом промахе Саблина, не в неудачной попытке вывернуться из него, сославшись на «тягу к истории». Запомнилось другое. Настоятель собора заранее знал, зачем пришел к нему инспектор уголовного розыска, что именно интересовало его в этой встрече, и откровенно поспешил его об этом уведомить. Что же могло заинтересовать его? Само по себе убийство в доме Михеевых? Едва ли. Конечно, смерть ревностной прихожанки, к тому же хористки, должна была привлечь внимание протоиерея, но интерес к беседе с инспектором угрозыска был вызван не только единством веры и близким знакомством с Марьяной Вдовиной. Тут было что-то еще.
Из кабинета Князева вышел Веретенников, усталый и огорченный.
— Старик еще под утро вызвал, как с обыска вернулись. Тебя еще не было, — объяснил он.
— Как с обыском? — заинтересовался Саблин.
— Плохо.
— Почему?
— В доме никаких следов ценностей. В подвале и погребе — аналогичная картина. Поленницу разобрали — не нашли. Весь двор вскопали. Ничего не нашли и на огороде.
— С миноискателем?
— Конечно.
— Какие-нибудь ключи обнаружили?
— В подвале и погребе все проверено.
— А в комнатах?
— Тоже. Все ключи на местах. И ни одного спрятанного.
— Что сказал Князев?
— Рекомендовал пошарить по всем камерам хранения. Проверить, не хранила ли что-нибудь убитая Вдовина и не сдавал ли кто-нибудь из членов семьи ящика или чемодана в ближайшие дни после преступления?
— Ну что ж, действуй. Пощупай вокзал, пристань и аэропорт.
К полковнику Саблин не пошел, решил: понадоблюсь — вызовет. А в кабинете его уже поджидал Глебовский.
— Ищем новую версию? — спросил он.
— Зачем? — сказал Саблин. — Еще старая не прослежена.
— А то есть одна. Убила, скажем, Екатерина Михеева, а муж взял вину на себя.
На нескрываемую насмешку Саблин не реагировал. Ответил сдержанно:
— Такую версию слишком легко опровергнуть. Несерьезно, Виктор Петрович.
Тут уже Глебовский взорвался:
— А ваша серьезнее? Обыск же не удался…
— Знаю. Не удался и первый визит в собор. Изъятие церковных ценностей прошло, по-видимому, без отклонений.
— Проверили лично?
— Для чего? Соборные архивы, если они сохранились, ничего не покажут. Регистрация приема и сдачи? Что она скажет? Меня интересовали условия процедуры и настроения причта. Об этом я и беседовал с новым протоиереем отцом Никодимом.
— Что-нибудь подтвердилось?
— Ничего. Новый настоятель собора тогда был священником. Сдавал ценности вместе с Серафимом Востоковым. Обман или мошенничество полностью исключает.
Саблин видел, что его сообщение вполне удовлетворило следователя. Но добавил:
— Но мой экскурс в прошлое отца Серафима еще не завершен. Никаких подробностей о нем от нового протоиерея я не узнал. Но кое-что заметил. Во-первых, кто-то его информировал об убийстве Марьяны Вдовиной, он знал о нем до моего посещения. Во-вторых, он заинтересован в окончании следствия.
— Почему?
— Хотя бы потому, что Михеева — его прихожанка. О «сокровище» он может и не знать, но к судьбе ее небезучастен.
— Вы все еще не отказались от версии о «сокровище»?
— Нет. И намерен продолжать розыск.
Глебовский провел пальцем по коротко подстриженным усикам, взял «дело» в картонной папке, пошел к двери. Уже на пороге обернулся, бросил:
— Ох, не верю я в ваше «сокровище». Но коли версия возникла, проверить обязаны. Действуйте, Юрий Александрович, как говорится — бог в помощь. Подходящая терминология для «церковного» дела?
— Не очень, Виктор Петрович. Бог — помощник никакой. Проверено веками. А вот слуги божьи…
Андрей Востоков слез со стремянки, вытер испачканные замазкой пальцы.
— Теперь прочно замазал. Под цвет. И хорошо, что с миноискателем они прошлись только по полу.
— И во дворе, — задумалась Екатерина. — А может, все это лучше вынуть из стенки? Второй раз с обыском не придут.
— Кто их знает, — замялся Андрей. — Лучше потерпим еще месячишко. Ценности в стенке сохраннее. И нам спокойнее. А Василий к тому времени уже свой срок получит. Полтора-два года — больше не потянет. А мы к тому времени уже покупателя найдем. Носа не вешай.
— Я не вешаю.
— Странная ты баба, Екатерина. Все ж мать убита, а ты хоть бы слезу уронила…
— Мать? — Екатерина усмехнулась. — По паспорту. Много ли я от нее добра видела? Мать… Она, кроме бога и папашки моего липового, никого не любила. Бог, бог, будь он неладен.
— Не богохульствуй, красавица. Он тебя кормит. И неплохо.
— Кормит, — согласилась Екатерина. — А она мне лоб расшибла, чтоб я в него верила. Знала, что не верю, потому и не любила меня.
— А ты ее?
— И я ее.
— Ай-яй-яй, как нехорошо — о матери-то.
— Ты бы лучше помолчал, жалетель… Подумал бы, что милицейские подозревают.
— Другой версии у них нет, Катя. А обыск они сделали для проформы. Это им тетка, стоявшая за окном, сболтнула о сокровище.
— Я же им все объяснила, Андрей.
— Правильно. Но у них ведь служба такая: проверить надо. Ну и проверили. Убийство неумышленное, мотива нет. Отцовские бумаги они у меня взяли, но ведь в них ничего нет. Марьянино письмо отцу о его «бесценком даре» у меня в бумажнике.
— Так ведь это улика, Андрей.
Востоков порылся в карманах пиджака, достал из бумажника пожелтевшее от времени письмо мачехи и, помахав им перед глазами сводной сестры, сказал с кривой усмешкой:
— Единственная улика, сестричка А сейчас и ее не будет.
Щелкнул зажигалкой, подождал, пока злополучное письмо не сгорит, вздохнул облегченно:
— Теперь нам уголовный розыск не страшен. Даже если они за нас возьмутся.
Екатерина вздрогнула:
— Уже думал об этом?
— Милицейские с высшим образованием — люди дошлые, Катька Смотря кто из них и как дело поведет.
— Мне этот милиционер что-то не нравится.
— Который со следователем приезжал?
— Нет, теперешний. Молчун.
— Этот не страшен. Службист. Приказали обыск сделать — сделал. На рассвете нас поднял, ключи к замкам проверил, двор вскопал. Не-е, меня больше первый интересует. О котором рассказывала. Капитан. Видно, по его думке и обыск делали. В первый раз не додумался, по второму кругу пошел. А это, если не пугает, то озабочивает.
Саблин подошел к белому одноэтажному домику, спрятанному за узеньким палисадником. Впереди, в конце выложенной кирпичом дорожки, чинил крыльцо человек в цветной ковбойке и холщовых брюках, вправленных в резиновые сапоги. Саблин кашлянул. Человек обернулся, вгляделся и надел брошенную рядом на куст выгоревшую досветла домашнюю рясу.
— Не обессудьте, отец дьякон, — сказал Саблин. — У меня есть и к вам разговорчик.
Длинноволосый, с подстриженной бородкой соборный дьякон показал на вкопанный за кустами дощатый столик:
— Садитесь, товарищ инспектор. Почту за честь. Не узнал вас без формы.
Саблин, расстегнув пиджак, присел к столу.
— Мое дело вас не касается, отец дьякон… — начал он, не зная, как лучше повести разговор.
— Давайте по-светскому, без духовного диалекта, — остановил его дьякон. — Вас как зовут? Юрий Александрович? Не удивляйтесь, что ведаю: справился у нашего участкового. А меня — Аким Васильевич. Так что слушаю и внимаю.
— Вы слышали что-нибудь об убийстве Марьяны Вдовиной, бывшего регента вашего хора?
