– А вы дайте волю воображению. Короче, чем вкуснее он меня кормил, тем больше мне хотелось.
– ЧТО? – взвыла Квази.
– Что – что?
– Ну ты и дрянь. Какое такое воображение? Какое воображение? Что может навоображать Салли после всех мужиков, которые просто в нее разряжались, как вытряхивают пули из ружья, прежде чем убрать его в шкаф, или я, когда у меня и был-то всего один, не считая семьи. А тут ты, будто роза заморская, заявляешь, что, дескать, ты была богата, ты была красива, и то и се, а мы можем лапу сосать со своим воображением. Это ни в какие ворота, До.
– Она права, Додо.
Маленький ротик Салли совсем поджался от досады.
– Выслушайте меня хорошенько и давайте договоримся. Предположим, мне повезло. Я повидала такое, что вам и не снилось, о'кей? Может, это несправедливо, но уж как есть. Значит, или вы мне даете дорассказать, а все ваши комментарии выкладываете В КОНЦЕ. Или я замолкаю ПРЯМ СЕЙЧАС. Вам, может, и смешно. А вот мне приходится рыться там, где больно, как вы, может, и сами поймете, если не будете лезть, и я не собираюсь рыдать у вас в объятиях, потому что с моим так называемым везением мне не слишком повезло, представьте себе.
Тут я замолчала и стала дожидаться. Когда обе мои товарки покорно свесили головы на груди, я решила, что это сойдет за согласие, и продолжила свирепым тоном:
– В то время я жила в собственной квартире в Марэ,[1] которую унаследовала от родителей, о'кей? Довольно симпатичная была квартирка, и мне даже не пришлось работать, чтобы ее заполучить, – это несправедливо, но такова была моя тогдашняя жизнь.
Ну вот. В то первое утро он уходил от меня так, будто и ему невмоготу расставаться, как и мне, а вечером вернулся еще более пылким, чем накануне.
Послушайте, такого не перескажешь. Это что-то… Со мной это случилось раз в жизни. Желание как молитва, его можно исполнить, но невозможно насытить. И не рассчитывайте на меня в смысле описаний, отдел клубнички и кассет для взрослых на Пигаль, прямо и направо по бульвару.
Вначале я старалась спать подольше, чтобы сократить время ожидания до того, как начинала готовиться к вечеру. Я не задавала ему ни единого вопроса. Я была счастлива им, как он казался счастливым мною. Моя жизнь наконец обрела смысл. Этим смыслом был он.
Однажды вечером он не пришел.
Сначала я подумала, что он запаздывает, но часы шли, бесконечно растягиваясь от его отсутствия и молчания, и мое беспокойство превратилось в страх. Только несчастный случай, возможно, смертельный, мог его задержать. Я внезапно поняла, до какой степени ничего о нем не знала: ни адреса, ни телефона, ни даже фамилии. Ведь были у него близкие, друзья? В ту ночь ужаса я впервые обозначила словами свои чувства. А это… с того дня, когда присваиваешь чувствам названия, ты стремишься обладать ими. Я променяла любовь на алчность, хотя сама еще этого не знала.
Наконец, я заснула, устав от слез. Вечером меня разбудил звонок в дверь. Это был он – улыбающийся, очаровательный, удивленный моим удивлением, обеспокоенный моим беспокойством. Со смехом объяснил, что был занят, что уже пожертвовал ради меня слишком многим и в своей жизни, и в делах и что следует проявить немного благоразумия – в доказательство чего в ту ночь начисто забыл о всяком благоразумии.
Наш роман возобновился, внешне ни в чем не изменившись, вот только открытие уступило место повтору. Мы утратили новизну, можно так сказать.
Квази, я все вижу! Если тебе охота подремать, скверик на улице Бурк в двух шагах.
Ладно.
А потом он стал пропадать – на несколько дней подряд. Все произошло постепенно. Когда я плакала и жаловалась, он просил прощения, осыпал меня поцелуями, но червь сомнения прогрызал дыру куда быстрее, чем ее могли загладить любые утешения. Когда он бросался на меня, словно умирая с голоду, я обвиняла его в том, что он разыгрывает комедию. Только то для меня было правдой, что подтверждало мои страхи, все остальное – притворством.
Разумеется, я подозревала его в том, что он встречается с другими женщинами, засыпала вопросами, и если он все до посинения отрицал, я укоряла его в том, что еще только может произойти.
Однажды вечером он пришел, бледный, осунувшийся, и с рыданием упал в мои объятия. Его смятение стало мне целительным бальзамом. Я утешала его и в конце концов вырвала признание, которое меня ободрило, потому что оставляло его безоружным. Он был игрок. В долгах. Бандиты преследовали его, готовые на все, чтобы заполучить свои деньги, и я поспешила вручить ему спасительную сумму, отказавшись от нескольких вложений, несмотря на протесты моего банкира, оставшиеся без внимания: он был благодарен, как ребенок, и вновь закрутил колесо появлений и исчезновений, отсутствий, которые приводили к бурным сценам с последующими объятиями и вновь к ссоре. Он был стержнем моей жизни, я целиком зависела от его настроений, от его выбора. Я потеряла друзей, сон и аппетит под перепев моего нескончаемого несчастья.
– И ты стала выпивать, попала в больницу, а дальше я сама могу рассказать, – с торжеством заявила Салли.
– Нет, нет, еще рано, рано. Я вообще не пила. Я не хотела отвлекаться, не хотела забывать себя, а главное – не хотела забывать нас. Наоборот, я жила все более бурными сценами, которые ему устраивала, а потом умоляла о прощении. Я изобретала тысячу способов, как излечить его от страсти к игре, как спасти от самого себя, то есть в конечном счете, как заполучить его только для себя одной. Но он всегда находил повод уйти, пока игра не предстала мне тем, чем и была, – предлогом. Я решила выяснить все до конца.
Я проследила за ним в первый раз, потом вошла во вкус и ходила за ним по пятам целыми днями. Это было пошло до слез. Он встречался с приятелями в бистро, резался в карты целыми днями. Иногда закусывал сэндвичем в «Погребке», не отрываясь от игры в шахматы, и отправлялся ночевать в маленький отель у Одеона. Я исходила от ярости при мысли, что с тем же успехом он мог бы оставаться со мной, но, вопреки моей уверенности, он меня не обманывал. Если только не заподозрил моей слежки и не решил заодно развеять мои подозрения. Ревность можно удовлетворить только подтверждением ее правоты. Так что я продолжала следить за ним, заранее накручивая себя при мысли о том, что в конце концов обнаружу.
И вот однажды вечером я увидела, как он выходит в полосатом костюме и темной тенниске – так он был одет при нашей первой встрече, и этот наряд я любила больше всего. Он оделся для меня. Конечно. Он приготовил мне сюрприз, он идет ко мне, а я пойду за ним и устрою ему свой сюрприз. Я чувствовала, как возрождаюсь к жизни, пока наши такси друг за другом пересекали Париж. Его машина направилась в Шестнадцатый округ и остановилась у зажиточного дома: он исчез в подъезде, такси осталось ждать. Забавно, что даже тогда я не почувствовала беспокойства.
Когда он вновь появился и направился к машине, с ним была старуха. Ну, это мне она показалась старухой, а было ей лет сорок – сорок пять. Я осталась стоять на тротуаре и смотрела сквозь стекло «Купель», как они обедают. Может, это престарелая кузина или давняя подруга семьи. Я видела, как он оглаживал унизанные кольцами пальцы дряни в шелковом платье, я догадалась о мерном движении его колена между ляжками этой крашеной блондинки, что бросала на окружающих, которые не обращали на них никакого внимания, испуганные взоры девственницы. Остаток ночи я проплакала под окнами его гостиницы, куда он отвез ее после рюмочки коньяку.
Когда мы встретились, я закричала, что хватит надо мной измываться, я знаю все, я видела его со старухой. Он холодно глянул на меня и сказал: «Она оплачивает мою квартиру».
Я рыдала, твердила, что он мог бы поселиться у меня. Он сухо возразил, что не из таких и дорожит собственной независимостью. Я умоляла позволить мне платить за его гостиницу. Он может делать все, что ему угодно. Он взял деньги и действительно продолжал делать все, что ему угодно. Моей выдержки хватало на два-три дня, а потом я снова пускалась в погоню. Я выучила все места, где он бывал. Я видела, как он поднимается вслед за роскошными дамами в богатые дома и как исчезает в вонючих подъездах с безликими шлюхами, я видела его светским, изысканным, жестоким, напившимся, нарывавшимся, я подобрала его на тротуаре, когда он надрался до беспамятства, и привезла его домой, когда его избили. Я дала ему все, что он пожелал, но удержать его не смогла.
– Ты была такая богатая?
Никогда еще выпученные глаза Салли на казались такими большими. Спохватившись, она тут же пробормотала:
– Прости, – и потом: – Ты все-таки дорасскажи, лады?
В любом случае остановиться я уже не могла – словно катилась по все более крутому спуску.
