показалось, что я забыла имя звонившего мне человека и что это нас может спасти. Нас обязательно спасет моя забывчивость. Подумаешь, какое-то скучное имя, которым назвали кого-то несколько десятков лет назад… Я подумала, что все обойдется и Джейку это сойдет с рук.
– С Дэвидом Холмсом, – вспомнила я, словно поймала эти слова на крючок. – Он рассказал мне о тебе и Ванессе.
Я сглотнула сдавивший горло ком. Рука Джейка с вилкой замерла в воздухе. Я ожидала мгновенных покаяний, думала, что лицо мужа искривит гримаса сожаления – это было бы очень ново. Я такого еще ни разу в жизни не видела. Но Джейк вместо этого разозлился и стал похожим на старого пса. Он покачал головой:
– Старый идиот!
Джейк уронил вилку так, что она упала на тарелку – совсем домашний звук. Ничего такого, что могли бы услышать соседи. А потом муж резко отодвинулся на стуле от стола. Вот этот шум соседи могли услышать – стены у нас тонкие. Затем Джейк вскочил и принялся ходить по кухне, запрокинув голову назад и обхватив ее руками. Он словно бы забыл, что я рядом, а я ощущала себя совсем крошечной. Сидела, скрестив ноги под стулом. Паника утихла, ее место заняла выпитая вода, и теперь она гуляла волнами внутри меня.
Джейк продолжал ходить из стороны в сторону – он словно бы пытался принять какое-то решение. Наконец подошел ко мне. Его лицо стало другим, как будто моложе. Все было новым – его эмоции, выражение лица, то, что он опустился передо мной на колени и потянулся ко мне руками.
– Люси! Люси, пожалуйста… Это было… Это не…
Я видела, что Джейк старается не произносить избитых фраз. Старается не говорить ничего такого, что мы с ним тысячу раз слышали. Все эти глупые, несчастные придуманные парочки в телесериалах – они даже своих слов не могли найти для объяснения. Вот и мы допрыгались.
– Ванесса? – Я ничего не смогла с собой поделать. Ее имя наполнило мой рот, слетело с языка. – Ванесса? – Эти свистящие звуки в конце имени, а потом звук «А» – и я раскрыла рот, задыхаясь. – Она такая… Ты мне обещал…
Эти слова я процедила сквозь зубы, словно боялась снова раскрыть рот, словно думала, что делать этого не стоит.
– Я это прекращу, – пробормотал Джейк, уткнувшись лицом в мои руки.
А я чувствовала, что от них пахнет увлажняющим кремом. Я смазывала им щеки Пэдди перед сном: он страдал диатезом. У крема был горьковатый, химический запах.
– Я… – Джейк заплакал, это вызвало у меня отвращение и заставило вскочить со стула.
Однажды я видела, как плакал мой отец. Они с матерью, бывало, на куски друг дружку рвали. «Домашнее насилие» – так назвал это психотерапевт. Но мы в таком тоне с Джейком никогда не говорили. Что касается моего отца, то он час спустя уже запросто мог что-то напевать себе под нос и жарить бекон на ужин, усмехаясь краешком рта. А Джейк рухнул на пол около кухонного стола и закрыл лицо руками. Он плакал громко, навзрыд, но не так, как плачут дети или женщины. Он плакал так, как плачут мужчины.
– Спи на гребаном диване, – прорычала я Джейку, этому тарантулу, этому существу с бессчетным числом шипов и острых зубов, которое могло в любую секунду наброситься на меня.
«Спи на гребаном диване», муж, плачущий на полу в кухне, – банальность за банальностью, как это случилось? В это мгновение ситуация стала казаться мистической – как же это мы ухитрились стать такими, как все? Происходящее было загадочным настолько, что напомнило мне восприятие Бога в детстве – я представляла Его как нечто едва заметно присутствующее, абсолютно неведомое, такое, что никогда невозможно увидеть целиком.
Когда я была маленькая, у меня была книга – теперь ее уже не издают, и она была очень дорогая – о единороге, который ушел жить в море и превратился в нарвала. В книге были очень красивые картинки – темно-синее море, бледно-персиковые закаты. Но лучше всего мне запомнились иллюстрации, на которых были изображены гарпии – птицы с женскими ликами. Они прилетали, чтобы мучить единорога, заставлять его страдать.
Я спросила у мамы, кто такие гарпии, и она мне ответила: гарпии наказывают людей за грехи.
На следующий день все пошло как обычно, и поначалу я этому радовалась. Джейк принес мне чашку чая, и я выпила его в кровати, глядя на то, как муж играет с детьми. Я наблюдала за его поведением, за его улыбками. Пэдди очень серьезно разговаривал с ним о каком-то редком виде акул – акуле-гоблине, и они какое-то время рассматривали фотографии чудовищной рыбы в Интернете. Оба были в пижамах. Тэд лежал рядом со мной. Он еще не до конца проснулся, и из-под края одеяла были видны только его глаза.
В этот день у друга наших мальчиков был день рождения, и мы отправились туда все вместе. Играла негромкая музыка, мы пили кофе из тонких фарфоровых чашечек и болтали с другими родителями о плавательных клубах и новой учительнице. Джейк разговаривал только с другими отцами. Я поймала себя на том, что благодарна ему за это – это было нечто вроде подарка мне. Будто птичка поймала мышку и принесла. А у меня было странное желание поделиться своей бедой с кем-нибудь из мамочек, затащить кого-нибудь из них в ванную – так, бывало, мы секретничали в туалетных кабинках с фанерными перегородками в школе. Я могла бы выбрать Мэри. К примеру, я уже знала, что они с мужем занимаются сексом в субботу по утрам. Она обмолвилась об этом как-то во время невинной болтовни о том, кто какие передачи смотрит по телевизору. Во время того разговора я уяснила для себя, что приуменьшаю свою статистику, а Мэри преувеличивает свою. «Мы нашим детям позволяем смотреть телевизор только по утрам в субботу, – сообщила мне она. – В это время мы можем кое-что себе позволить».
Невзирая на это признание, дальше Мэри в своих откровениях не пошла. Никто никогда со мной особо не откровенничал. Я пробовала вести себя искренне в группах книголюбов и на заседаниях родительского комитета, но это никогда не заканчивалось хорошо. Как-то раз, опьянев от просекко и объевшись суши, я поинтересовалась, кто какой контрацепцией пользуется. Ответом мне было глухое молчание.
– Просто нам, наверное, везет, – пошутила одна из мамочек и рассмеялась.
И все рассмеялись. Разговор был окончен.
А я гадала: быть может, все
