так комфортнее. Мне комфортно – я сижу в ванне в самой красивой комнате на свете!
– А пулю где схватили?
Бульденеж скривился.
– Всё мой брат-кретин. Нехорошим человеком был. Как-то навестил меня со своей дочерью на Ибице и остался. За лучшей жизнью приехал. Я ж для него всегда аделантадо был, во всём. А он всю жизнь свою никчёмную механиком лопатил где-то на севере, потому, приехав, устроил себе автомастерскую в моём испанском гараже.
Как-то раз к нам подъехал новенький «Мазерати». У брата глаза повылазили, слюна побежала. А там всего-то колесо спустило. Брат-кретин полез за запаской, а в багажнике – сумка. Этот болван её хапнул и в кусты запрятал. А пока менял колесо, из машины вышла девочка, дочка пассажира, расположившегося на заднем сиденье. Совсем малютка. Захотелось поиграть ей на солнышке. Не прошло и двух минут, как она сумку из кустов вытащила! Тут же вой подняла. После этого из машины вышел человек в костюме, достал ствол. Началась стрельба. Мы с племянницей выскочили из дома, чтобы поглядеть, что там. Короче, человек в костюме по ошибке попал своей дочери точнёхонько в лоб. Мой брат-кретин сбежал. Пришлось и нам бежать. Дом обстреляли, меня догнала пуля. Выкарабкались мы с племянницей с какой-то божьей помощью…
– Звучит как сценарий к фильму, – заметил Томпсон.
– Такое только там, на юге, случается. Мы вернулись в Соммердин перебежками. Прятались как могли. О брате-кретине я больше не слыхал. Всем жизни испоганил!
– Мафия вас больше не искала?
Бульденеж махнул рукой, расплескав воду на пол.
– В этом нет нужды. Я, можно сказать, не жилец, труп, растение. А племянница моя сама утонула в реке полтора года назад.
– Мне очень жаль.
Бульденеж, сняв пенсне, вытер краешки глаз. Затем ещё раз взглянул на открытку, лежавшую на табурете.
– Гипнотическое место – утёс Морган. Я, наверное, поэтому до сих пор здесь. Кстати, а вы что здесь забыли?
– Я хотел прыгнуть с утёса, – сказал Томпсон.
– А! – старик закивал. – Вы – один из этих молодчиков, что вскарабкиваются по скалам и прыгают с них с парашютами? Вы хотите, чтобы о вас трубили в прессе, как об этих лётчицах в юбках?
Бульденеж перевернул газету. На первой полосе красовался снимок одной из последовательниц Эми Джонсон.
– Да нет, хотел просто красиво умереть, – нахмурившись, сказал Томпсон. – Увидел открытку, отыскал это место…
– А, ясно-понятно.
Старик опустил взгляд на повязку вокруг шеи.
– С петлёй не вышло, да? Стесняетесь? – он с пониманием кивнул. – Вот почему вас сюда приволокли. Ну, ясно-ясно.
– Что – ясно?
– Вы – больной. Разве ещё не поняли?
1
Джеффри Томпсон потёр вспотевшие руки.
– Почему вы думаете, что я болен?
– Ну, в смысле вы – пациент. Идеальный кандидат. Пушечное мясо. Доктор Джейкобс вас ещё не осматривал?
– С ним я ещё не виделся, – подтвердил Томпсон.
– Он будет рад такому приобретению.
– Не совсем вас понимаю.
Бульденеж радостно хлопнул в ладоши, капли воды попали Томпсону на лицо и костюм.
– У вас душевный недуг! Доктор отчаянный. В хорошем смысле. Он кинется разучивать вас вдоль и поперёк. Вы – хороший для него пациент.
– Вы считаете?
– Тут иного мнения быть не может. Вам тридцать пять. Если бы вам было сорок, доктор навряд ли бы вас оставил здесь. Самоубийца в сорок – тут всё понятно. Устал от жизни. Но до сорока должна быть какая-то интересная причина. Для доктора интересная, в смысле. Вы ж не из-за денег?
Томпсон покачал головой.
– Ну вот о чём и речь. И возраст до сорока – это когда можно ещё что-то исправить.
– Не знаю, – вздохнул Томпсон. – Такое ощущение, что мне уже давно за сорок и ничего нельзя исправить.
– И выглядите так же. Ничего. Доктор знает своё дело. У него свои методики. Он заставляет нас играть.
– Играть?
– Да, в игры. Как детей. Он считает, что все наши проблемы уходят корнями в наше детство. А значит, лечить нужно там. Лечить нужно детей. Понимаете?
Томпсон растерянно глянул на свисавший неподалёку горшок с торчащей травой аспарагуса.
– Честно говоря, не очень, – сказал он.
– Доктор считает, что мы впадаем в детство, когда играем… Ох, беда с вами! Сейчас объясню. Взрослые любят врать или умалчивать. Так?
– Так, – согласился Томпсон.
– Дети тоже постоянно выдумывают, но когда ребёнок увлечён, он всегда говорит, говорит, говорит, и на языке у него всегда то же, что и на уме. Поэтому когда вы играете, когда становитесь ребёнком, вы – максимально честны. Вы открываетесь, сами того не замечая.
– Но я-то всё равно взрослый. Я могу врать, блефовать…
– Конечно, вы можете! Я что, на дурака похож и не понимаю этого? Но нужна вам эта способность сейчас… – Бульденеж поперхнулся и откашлялся. – Вы ведь хотите себе помочь?
Джеффри Томпсон кивнул:
– Пожалуй.
– Потому нам всем требуется следовать указаниям доктора, причём бессознательно. А пока мы, с позволения сказать, пребываем в детстве, доктор за нами наблюдает. Делает какие-то свои пометки. Смотрит на наши повадки, реакции. Он думает, что сможет нас всех таким образом излечить.
Джеффри Томпсон в задумчивости вытянул губы трубочкой.
Бульденеж поглядел на него с умилением, точно дед на внука.
– Всё ещё не поняли?
Томпсон покачал головой:
– Суть я, кажется, уловил, но мне всё ещё неясны практические методы лечения…
– Лечение для каждого имеет свой подход, – продолжал Бульденеж. – Но в основе каждого лечения лежит наш общий недуг – наше детство. Запомните: все дороги ведут в детство!
– Постараюсь запомнить, – кивнул мужчина.
– А грамотных специалистов, таких как доктор Джейкобс, крайне мало. Сейчас как ведь: болит душа – значит, лоботомия! Сразу берут железо и копаются в черепе в поисках камней глупости… Но, право, нельзя же из всех растения делать! Иначе мир станет похожим на эту комнату. Представьте: будем с вами висеть в горшках и выделять фитонциды!
Томпсон вежливо хмыкнул.
Бульденеж отсмеялся вперемешку с кашлем и сказал:
– На самом деле доктор ищет способ вылечить свою сестру Урсулу. Уж кто-кто, а она больна на все свои головы. У этой малютки множество личностей. Дрессировщица тигров, маленькая девочка, взволнованная вдова, опаздывающая на поезд…
– Даже так? – удивился Томпсон.
– Ещё была увядающая актриса, она мне, кстати, больше всего нравилась. Было в ней что-то такое по-человечески жалкое, ничтожное… У меня к ней было сильное чувство сострадания. Надеюсь, она не покончила с собой…
– А что, такое может случиться?
– Ну да, каждая личность может вернуться в её тело вновь. Но я слышал, как доктор говорил Барбаре, что актриса
