Тяжелых, но правильных, верит Лиза. Во-первых, она бросила университет. Во-вторых, нашла себе работу по душе – теперь Лиза помогает людям заботиться об их вещах, находить с ними общий язык. И с тех пор эпизодов все меньше. Если не считать того года, когда она впервые попала в полицию.
Бабушка говорит, Лиза уже накопила на приличную киноэпопею. “Настоящая Санта-Барбара, – говорит бабушка и улыбается. – Шутка ли – двадцать три сезона”. Лиза не понимает, но улыбается тоже. Улыбаться – это хорошо и правильно, говорит бабушка. Тренируйся, говорит бабушка.
Нынешний год тоже собирался стать обычным. К концу ноября набралось только тридцать четыре эпизода. Совсем немного. Но иногда все может измениться в один день. Так было, когда Лизе исполнилось семь лет, четыре месяца и девять дней – и вдруг пропала мама. Так было, когда Лизе исполнилось девятнадцать лет, восемь месяцев и два дня – и вдруг выяснилось, что она не может оставаться в университете.
Нужно гнать от себя тяжелые мысли, говорит бабушка. Лиза старается.
Лиза старается, но мысли о кричащем мальчике не уходят из головы. Не получается отвлечься ни на что другое. Вещи и раньше рассказывали о Владимире Сергеевиче всякое. Простыни, измазанные кровью и калом. Мерзкие жесткие волоски, иногда пучками. Сразу пара разорванных надвое, будто разгрызенных кожаных ремней. Но в этих рассказах никто никогда не кричал. Сейчас Лиза не понимает: возможно ли, что она всегда позволяла себе не досматривать?
Одно точно: раньше Лизе казалось, Владимир Сергеевич любит детей. Не совсем обычно, не совсем так, как бабушка любит Лизу, но… Но, в общем, она не думала, что он делает с ними что-то плохое. Хотя на всякий случай составила себе несколько таблиц, в которые занесла все тревожащие ее моменты.
Моментов оказалось немало, они все копились, никак не складываясь в единую картинку, поэтому Лиза просто заполняла ячейки таблиц, ожидая, пока на ее вопросы найдутся ответы. Наконец ответ появился. Один, но совершенно ясный. Лиза твердо усвоила: если кто-то кричит еще до того, как до него дотрагиваются, значит, дальше будет еще хуже. Да, Лиза далеко не всегда понимает, что именно человек чувствует и почему он делает то или это. Но почему кричит мальчик, когда мужчина снимает перед ним брюки, Лиза знает точно.
Детей к Владимиру Сергеевичу приводят родители. Насколько Лизе известно, он очень известный, авторитетный специалист. Лиза много раз слышала, как Владимир Сергеевич рассказывает Ясе, что замотался и все равно ничего не успевает, приходится отказывать пациентам. В ящике стола к концу месяца накапливается толстенная стопка аккуратных квитанций. Прием стоит баснословных денег. Если бы Лизе вдруг понадобилось к нему обратиться, пришлось бы копить. Лиза совершенно не понимает, почему желающих лечиться у Владимира Сергеевича не становится меньше, ведь он никогда никого не вылечил.
Она видит много детей, которые выглядят так, будто им уже ничем не помочь: детей со скрюченными, вечно сведенными судорогой ручками и ножками, детей с бессмысленным взглядом, которые не могут ни ходить, ни говорить, детей с малюсенькими головами на длинных худощавых тельцах. Владимир Сергеевич не может дать им новую, более подходящую голову или крепкое, свободное в движениях тело. Раньше Лиза думала, что, наверное, Владимир Сергеевич дает детям свою любовь и это им помогает, избавляет от боли или страха. Но теперь, увидев мальчика, который все кричит и кричит в ее голове, она не верит, что такая любовь в силах исцелить хоть кого-то.
Эпизод 2262
Лиза сбегает из кабинета. Остались плафоны, она помоет их позже. Нельзя сейчас смотреть на массажный стол – Лиза чувствует, что начинает разрушаться. А ее цель – сохранить себя целой. Бабушке очень важно, чтобы Лиза оставалась целой. Целой и эффективной.
“Пенсия – просто смех”, – устало говорит бабушка, возвращаясь с почты. Лиза совсем не понимает, что же тут может быть смешного. Она вглядывается в бабушкино лицо, выискивая там улыбку, но улыбки нет, и Лизе приходится улыбаться за двоих. Тогда бабушка осторожно гладит ее по голове и вздыхает. Лиза терпит.
Лиза должна работать, вести себя спокойно и хорошо, тогда у бабушки будут все нужные лекарства, а еще иногда всякие глупости – это бабушка так говорит. Глупости – это очень вкусные и смехотворно дорогие шоколадные конфеты, например. Или шелковые блузки – у бабушки уже есть три, и две из них подарены Лизой. Она заказывает их в интернете, а бабушка получает на почте – и каждый раз приходит в восторг, как маленькая девочка. Так и говорит: “Я в восторге!”
В комиксах в такие моменты человек лучится, как лампочка. Обычно лучатся девочки, которым дарят куклу или щенка. Лиза ни разу не видела, чтобы лучились бабушки, в комиксах такого не бывает. И потому ей немножко странно, что бабушка ведет себя как ребенок. А еще Лиза не понимает, как может быть глупостью то, что ты любишь. Но она не спрашивает об этом бабушку. Она немножко побаивается: вдруг и сама она – тоже всякая глупость? Лизе бы этого не хотелось.
Краем уха Лиза улавливает, что в замке поворачивается ключ – и через мгновение прихожую наполняет голос Яси. Каждый раз, когда она его слышит, Лиза сжимается от удовольствия, и это несмотря на то, что голос Ясе совершенно не подходит.
Яся маленькая, хрупкая, с тонкими чертами лица, а голос у нее – как будто кто-то кричит в храме. Такой же глубокий, громкий, красивый. Ясю слышно издалека. И она никогда не молчит – всегда что-то говорит, непрерывно и на разные голоса, как бабушкино радио. Для каждого у нее находится совершенно особенный оттенок. Лиза даже пугалась поначалу – а это кто сейчас говорит? Потом она привыкла, что это все – Яся.
С Федечкой Яся говорит очень ровно, не повышая и не понижая тона, как будто гладкая синяя дорога льется под ноги. Для Катюши у Яси припасен смех и бессмысленная, почти птичья розовато-сиреневая болтовня. С Владимиром Сергеевичем Яся немножко каменеет, голос ее понижается и становится серым и ломким, как грифель карандаша. Лиза видит Ясин голос линией на бумаге – то усиливающийся нажим, то внезапный пунктир, то едва заметный контур.
Лиза выходит в прихожую с мокрой тряпкой в руках и начинает обтирать грязные колеса Федечкиной коляски.
– Привет, Лизуш, – щебечет Яся. Лиза делает вид, что не слышит. Яся не обращает на это никакого внимания. – Там на улице такой ужас! Вот мы и вернулись пораньше. Невозможно проехать. Видишь, как коляску изгваздала! А ведь конец ноября! И когда уже снег ляжет нормально?
Яся щебечет, а ее руки, будто сами по себе, проворно вертят тощего
