Анджела вышла, надув губы, а Якуб подался вперед, нависая физиономией над столом, и начал:
— Накололся я, брат, сильно накололся...
— На сколько? — деловито спросила Таня, решив пропустить «брата» мимо ушей. Ну, нерусский, бывает.
— На пятнадцать кусков пока.
— Неслабо... Ну, ничего, поднимешь как-нибудь. — Она обвела рукой богатую обстановку гостиной.
— Поднять-то подниму, да только теперь всю жизнь поднимать придется, шакалов этих кормить. Прижали они меня, Таня, хорошо, обложили, а я ничего с ними сделать не могу.
— Что-то с любым человеком сделать можно, — задумчиво проговорила Таня.
— Какие они человеки — твари, честное слово! Голыми руками зарежу, мамой клянусь!..
— А если поконкретней? Давай-ка выкладывай все. Может, на пару что-нибудь сообразим. Конечно, если тебе, гордому сыну Кавказа, в лом у бабы совета просить...
— Ну что ты, зачем так говоришь, слушай? — поспешно сказал Якуб. — Какая же ты баба? Бабы все дуры, а ты... Анджелка столько про тебя нарассказала...
— Значит, выходит, что я мужик? Ну, спасибо, милый, за комплимент.
— Какой мужик, слушай!
Якуб окончательно запутался и покраснел.
— Ладно, мою половую принадлежность потом обсудим. Говори давай по делу.
Он вздохнул и трагическим полушепотом начал:
— Понимаешь, Таня, была у меня раньше одна... женщина. Ах, какая женщина! Красивая, зажиточная, вдова торгового работника... Мы весной расстались, вышла она за немца замуж и уехала в Германию. Ай, как я тосковал, пока Анджелу не встретил...
— Без лирики, если можно, — сказала Таня и по-хозяйски развалилась в кресле.
— Я про Нору уже и забыл почти. Только три дня назад звонит мне ее брат, которому она здесь квартиру оставила, и говорит, что только что вернулся из Германии и привез мне от Норы письмо и посылочку. Я говорю, давай встретимся где-нибудь, а он говорит, приезжай лучше ко мне, я тебе расскажу, как она теперь, фотографии покажу. Я, как гондон, ушами хлопаю...
Таня рассмеялась, буквально представив себе, как названный Якубом предмет хлопает ушами; Якуб с обидой посмотрел на нее и продолжил:
— В общем, поехал я по известному адресу. Он, гнида, дверь распахивает, мордой улыбается, в комнату зовет, про Нору базарит, кофеем угощает. Конвертик вынимает, пакет достает — а в нем костюмчик джинсовый, фирменный, с лейблами, с заклепочками. Я, как положено, спасибо говорю, конвертик, не раскрывая, в карман, пакет в сумку...
— Ну, что замолчал?
— Тут и открылась дискотека, слушай! За спиной крик: «Встать! Руки в гору, лицом к стене!» Я встаю, начинаю оборачиваться, тут мне по затылку тяжелым — хрясть! Отрубиться я не отрубился, но ослабел сильно. В глазах все поплыло. Дал себя к стенке прислонить, обшмонать... Проморгался — сижу на диване, рука браслетом к батарее пристегнута, а в том кресле, где только что был я, развалился мент и пушкой поигрывает. Здравствуйте, говорит, гражданин Зейналов. Это ваше? И показывает конверт. Я прикинулся чайником, конечно, говорю, знать не знаю, что за вещь. А он: свидетель, подтвердите, что данный конверт изъят из внутреннего кармана гражданина Зейналова при обыске. И Норин брат, собака, кивает, да, дескать, подтверждаю. Мент на сумку: ваша? И все по новой...
А брат Норин знай поддакивает и объясняет, что, мол, бывший знакомый его сестры, Зейналов, позвонил ему и предложил приобрести джинсы и валюту. Он, как честный советский человек — честный, ха! — обратился к представителю правопорядка, полковнику Кидяеву... Я тут пригляделся — а мент-то действительно полковник, блин!.. Он лыбится и говорит: я сейчас при свидетеле вскрываю конверт, изъятый у гражданина Зейналова. Я кричу, эй, погоди, не мой это! А он раскрывает, падла, конверт, и оттуда сыплются бумажки зеленые, доллары! Ну, и в джинсах, конечно, в кармане пакетик полиэтиленовый с порошком. Это, говорит, что такое, Зейналов?
Я молчу, а Норин братец тут же тявкает: он мне, товарищ полковник, уже здесь, в доме, кокаин купить предлагал. Тут я совсем рассердился, погоди, кричу, я тебя, свидетель сучий, закопаю. А мент посмеивается и ручкой щкрябает: угроза свидетелю в присутствии представителя власти... Ну, говорит, Зейналов, лет десять ты себе уже намотал. Протокол подписывать будем? Утрись ты, говорю, своим протоколом, жопа. А он спокойненько так: добавим оскорбление работника при исполнении. Свидетель, подпишите. Тот, конечно, тут же бумагу подписывает. А мент вздыхает, говорит, ну все, вызываю наряд для доставки задержанного... И на меня смотрит. Я говорю: стоп, это провокация и задержание незаконное, где понятые, где санкция прокурора, почему один меня брать пришел. Мент смеется: это, говорит, не арест, а задержание пока. Для ареста, говорит, нужны формальности, а задержать я самолично любого гражданина могу до трех суток. Этого тебе, говорит, за глаза хватит. Мои ребята с тобой воспитательную работу проведут, так ты через трое суток не только в этой наркоте и в зелененьких сознаешься, но и что в восемнадцатом году в Ильича стрелял. Тут я совсем башку потерял и понес его — по матушке, по бабушке...
Он подошел и р-раз мне по уху. Я кричу, при свидетеле меня ударил! А этот свидетель долбаный тут же — ничего не знаю, он ко мне уже с распухшим ухом пришел. А мент опять за телефон и на меня опять смотрит. Что, говорю, пялишься, гад, или рука не поднимается невиноватого хомутать? Насчет невиноватого — это ты, говорит, кому другому заливай, а смотрю я на тебя, говорит, потому, что не решил пока — сразу тебя сдать куда следует или сначала попробовать договориться по-хорошему. Я ведь, говорит, потому и один за тобой пришел, что не ты, черножопый... так и сказал, сука, «черножопый», представляешь, да?!
— Врет, — серьезно сказала Таня. — Врет как Троцкий. Никакой ты не черножопый, я видела.
— Вот-вот! — Якуб тряхнул головой. — Не ты, говорит, мне нужен, а вся цепочка ваша преступная, которая отравой весь город наводнила... И давай прямо как по списку выдавать: имена, фамилии, клички. И про мои дела... Видишь, говорит, мы и без тебя достаточно знаем. А ты нам всю систему расколоть поможешь, Гамлета нам сдашь...
— Принца датского? — Таня рассмеялась.
— Какого принца, слушай?! — вскипел Якуб. — Экспедитора от поставщика. Страшный человек, а ты смеешься.
— Извини. Просто имя смешное.
— Ничего смешного. Имя как имя. Гамлет Колхоз-оглы, по-вашему Гамлет Колхозович.
Таня расхохоталась вовсю. Якуб стукнул кулаком по столу. Таня замолчала, смахнула набежавшие слезы рукавом и сказала:
— Все, больше не буду... Рассказывай дальше.
— Я тогда им говорю: а мне все равно, не вы, так подельники меня кончат. Это, говорит, они тебя кончат, если с нами работать не будешь, или к братве своей побежишь на нас, ментов неправильных, управу искать. Мы тогда им через своих людей маячок кинем, что ты Вагифа с Семен Марковичем заложил. Так что нет тебе, Зейналов, другого выхода. Я говорю: раз уж у нас разговор такой завязался, хотелось бы на документы ваши взглянуть, а то форму напялить каждый может. Он улыбается, пожалуйста, раскрывает красную книжечку, подносит ко мне: городское УВД, Кидяев Петр Петрович, полковник. Ну как, говорит, убедился? Чувствую, со всех сторон обложили, говорю: вам, как понимаю, и без меня все про нас известно, на что вам еще один стукач, может, как-нибудь по-другому договоримся. А он: отчего ж не договориться, договориться всегда можно, вижу, вы, Зейналов, все поняли и осознали, и раз уж сами такой разговор начали, вот вам мое слово: пятнадцать тысяч в течение недели, и каждый месяц еще по пять. А мы, со своей стороны, гарантируем, что никаких препятствий в вашей деятельности чинить не будем. Или это, или пиши расписку о добровольном сотрудничестве, или мы сейчас пустим в дело этот протокол, и хорошо тебе не будет, это я тебе тоже гарантирую. Ну как, на что соглашаешься? А на что было соглашаться, да? Ладно, говорю, уж лучше деньгами. А сам думаю: ну, гады, погодите, я вас еще сделаю. А полковник этот смотрит на меня, скалится и говорит, ласково так: только фокусничать не вздумай, Зейналов. У нас все схвачено и везде свои. И давай объяснять, чего мне делать не надо. Все охватил, что мне в голову прийти могло. По полочкам разложил, с примерами...
