Луиза и Фрэнк заняли сначала помещение на втором этаже. Но так продолжалось недолго. Вскоре они переместились на этаж выше, а ко времени, когда развивались основные события моего повествования, могли себе позволить только чердак. Там им отвели две комнаты с газовой плитой в одной из них и умывальником в общем коридоре. Окна чердачных комнат выходили поверх парапета, являющегося отличительной особенностью архитектуры всех домов на нашей улице. Это был большой, покрытый желтой штукатуркой выступ, который служил окончанием крыши, а дома делал похожими на огромные глыбы маргарина, какие видишь на прилавках в «Сейнсбери».
Не думаю, что по-настоящему знала Фрэнка, пока он не поселился у меня дома. Но, как выяснилось, еще хуже я представляла себе Луизу. Порой снова видела мою милую старую подружку, какой она была на самом деле, замечала в ней живую и яркую личность, подзабытое искреннее дружелюбие – то есть все то, что заставляло меня любить ее всю жизнь. Но по большей части она держалась со мной настороженно. Старалась не оставаться со мной наедине. Всегда готовая защищаться, вечно чем-то напуганная.
Фрэнк же окончательно сошел с ума. Я пришла к такому выводу, когда он скормил попугаю, с которым старик Пилер выступал в роли чревовещателя, огромный кусок бекона, убивший несчастное пернатое.
Мне трудно даже объяснить, почему именно это привело меня к окончательному заключению, что Фрэнк безумен. Но только он убил попугая не случайно, не из-за невежества или желания в очередной раз злобно пошутить. И мстительность его натуры была ни при чем, потому что он не мог иметь против Пилера ничего, даже если тот теперь занимал их с Луизой прежнюю комнату. Как я догадалась, Фрэнк это сделал из подсознательного желания проявить свою власть, после чего я поняла, насколько он опасен.
Мне не хочется рассказывать о том периоде в жизни Луизы и Фрэнка – между нашей безобразной ссорой в «Палладиуме» и моментом, когда неведомой силой их под конец занесло на чердак моего дома. Потому что это древняя как мир трагическая история, та же печальная сага, какую вы могли бы услышать от любой бывшей звезды, закончившей свои дни в нищете.
Ссоры между супругами становились все более частыми, она выступала все хуже и хуже, вкусы публики изменились, в экономике наступили тяжелые времена. А потом случилось самое ужасное: к ней вернулся прежний боевой дух, и она стала вновь отдавать зрителям всю себя, свою любовь к ним, полностью выкладывалась на сцене без остатка, отчаянно борясь за успех. Но только это оказалось никому больше не нужным. В залах на ее представлениях теперь зияли пустые кресла, а с галерки, вероятно, шикали и улюлюкали.
Было и другое. В печати стали появляться интервью продюсеров с крайне негативными отзывами о Луизе, хотя эти молокососы не помнили даже имен своих предшественников, которые не просто любили, а обожали и боготворили ее.
И всегда рядом с ней торчал Фрэнк, неизменно делавший все только хуже. Он постоянно вытворял глупости, но экстравагантный безумец с большими деньгами выглядит просто смешным, а человек без гроша обреченно нарывается на неприятности с полицией.
Хотя за решетку Фрэнк так ни разу и не угодил. Непостижимым образом Луизе удавалось всегда выручать его из беды. Время от времени ей доставались небольшие ангажементы. Вот тогда он причинял больше всего неприятностей. Стоило ему попасть в театр, как это непременно заканчивалось громким скандалом. Видимо, Фрэнк уже не мог себя контролировать – так хотелось ему привлечь внимание к своей персоне. И он становился похож на вздорную истеричку.
Как ни странно, но алкоголиком он никогда не был. Все свои выкрутасы совершал на трезвую голову. А если поддавал, то очень редко, когда считал, что немного спиртного поможет ему изобразить себя Гарриком [1] нашего времени. И он начал избивать Луизу. Это кажется невероятным, даже если просто написать такое на листе бумаги. Вы же помните Луизу Лестер? Кто тогда смог бы вообразить себе мужчину, который поднял бы на нее руку? А вот он оказался таким. Мне часто приходилось приглашать врачей, чтобы убрать следы синяков с ее лица как можно быстрее.
Годы шли, и все становилось только хуже – хуже для меня самой, хочу подчеркнуть. Она-то ухитрялась получать с ним какое-то необъяснимое, дьявольское удовольствие. А Фрэнк постепенно превращался в бремя, от которого невозможно было избавиться. Они с самого начала не могли мне платить арендную плату в полном размере, а потом платили все меньше и меньше, пока не перестали платить совсем. Временами я теряла терпение и грозила Фрэнку вышвырнуть его на улицу. Но он лишь смеялся мне в лицо: «Если я уйду, Луиза уйдет со мной. Неужели ты, Полли, можешь вообразить ее сидящей под арками театра Адельфи?»
Луизу я вообразить там не могла, зато живо видела, как под арками сидит он сам, а она поет на улицах Лондона, пока не заработает на пропитание и не отнесет ему – как старая мамаша-трясогузка мерзкому лысому кукушонку с красной тощей шейкой, подброшенному когда-то ей в гнездо.
И они оставались под моим кровом. Для представителей театральной профессии наступили тяжелые времена. И они все еще продолжаются. Людям надо где-то жить, но они уже не могут себе позволить достойное жилье. А в пансионный бизнес пришло столько деловых людей, что для такой пожилой женщины вроде меня это стало большой головной болью. Я так и не научилась считать каждый пенни и по-прежнему не могу жестко разговаривать с несостоятельными постояльцами, как они того заслуживают.
Присутствие Фрэнка стало пагубно сказываться на моих финансовых делах. Я ведь еще не успела рассказать вам о самой скверной черте его характера. Даже не знаю, как описать ее, чтобы он не выглядел совершеннейшим идиотом, кем Фрэнк, конечно же, не был. Будь он явным кандидатом в дом для умалишенных, я бы давно сдала его туда, что бы ни говорила Луиза.
Он много бахвалился и постоянно распускал павлиний хвост. Но не в этом заключалось главное. Многие похваляются своими былыми заслугами, особенно ветераны тщеславного актерского цеха. Но Фрэнк делал это с какой-то болезненной настойчивостью, словно впадал в транс. Стоило кому-то открыть рот и начать рассказывать об услышанном или увиденном что-то умное или восхитительное, как наш маленький божок влезал с рассказом, что это именно он сделал то же самое, но только намного раньше и лучше.
Не существовало ни одной актрисы, упомянутой в разговоре, с которой он якобы не переспал или не обучил ее азам профессии. Не родился еще на свет продюсер, не занимавший у него денег. Это была глупейшая ложь, и все понимали – Фрэнк примитивно врет. Он настолько действовал другим постояльцам на нервы, что я уже скоро обнаружила: большинство моих жильцов составляли теперь иностранцы, попросту не понимавшие его хвастливых речей.
Не получая больше удовольствия от широкой аудитории, Фрэнк пускался на другие трюки. Уверял меня, что умеет ходить по канату и балансировать на ножках перевернутых столов, перепрыгивая с одной на другую. Я же думала, что он так может легко сломать себе шею, и от души надеялась на это.
Луиза никогда не оставляла его одного. Она могла сердиться. Иногда я слышала, как Луиза его о чем-то слезно просит, а порой резко отчитывает. Но решиться на что-нибудь определенное ее не хватало. Она не умела припугнуть его, не могла выставить за порог хотя бы на полчаса для острастки.
Из-за него Луиза лишилась всех своих давних друзей, многие из которых могли ей хоть чем-то помочь. Среди них были люди, ушедшие со сцены и поселившиеся в сельской глубинке. Каждый был бы рад пригласить ее погостить у себя неделю-другую, но Фрэнка они на дух не переносили, и в том не было их вины.
При этом она удивительным образом сохраняла здоровье. Так умеют держаться лишь действительно сильные личности. И оставалось только поражаться, чего только мог выдержать ее железный организм. Фрэнк доводил ее до крайнего переутомления, рвал нервы в лоскуты, но она оставалась на ногах, напоминая собственный призрак, но готовая принять новые напасти и наказания на свою голову.