Я сразу подумала, что у Эдика был свой план. И, как положено для мильтона, не один-единственный, а с запасными вариантами.
Для начала он рассчитывал, если получится, нас арестовать. Или запугать. Или даже убить. Вот для чего ему понадобился пистолет.
Но он вдобавок прихватил на встречу с нами деньги. На случай, если мы окажемся сильными, и ему таки придется вести переговоры. Тогда он решил торговаться. За дочь свою – торговаться! Для того и рубли положил не все вместе, в одну пачку, а по отдельности. Две тыщи, три и пять. Интересно, что он планировал? Для начала выложить две тысячи, а потом повышать цену? Или сразу оглушить нас пятью «дубами», а потом добавить пару тысчонок на бедность? А три – сэкономить?
Мы пошли в ванную и смыли его кровь с рук. Одежду, свою мы вроде не перепачкали.
– Давай уходим, – сказала я.
– А он?
– Очнется – выберется.
– А если не очнется?
– Вызови ему «Скорую помощь», – усмехнулась я. Мне определенно удавалась роль преступницы.
И снова последовала процедура удаления наших пальчиков по всей квартире. Я всегда любила убираться, мне было не сложно.
Вскоре мы вышли из фатерки – навсегда. А еще через пять минут Кирилл позвонил из автомата, прямо там, на Лесной, домой майору. Супруга, разумеется, оказалась на месте – взвинченная до крайности. Кир был лапидарен.
– Ваша дочь находится по адресу: Лесной переулок, дом такой-то, – молвил он. – Можете приехать и забрать.
– Ох, спасибо вам! Большое спасибо!
Она, кажется, даже не поняла, с кем говорит. Иначе вряд ли рассыпалась бы в благодарностях.
Про вырубленного Эдика, валявшегося в пустой квартире, Кир ничего его женушке не сказал.
Итак, мы стали богаче еще на десять тысяч «деревянных». Или – три тысячи триста «зеленых». Проводнику заплатить уже хватит.
Правда, денег никогда много не бывает.
А главное, оставалось в Москве еще одно дельце. Может быть, главное.
Я быстро расправилась с тремя из четверых своих обидчиков. Зато и потери мы понесли. И наследили дай бог. Засветили две своих квартиры из трех. Нанесли тяжкие телесные повреждения милиционеру. И похитили ребенка, причем – дочку сотрудника правоохранительных органов.
Теперь нас будут искать с особенным остервенением, и, значит, времени осталось совсем мало.
…Да еще Ванечка… Я все-таки хотела с ним повидаться… И когда Кир уехал в Ленинград, договариваться с проводником… я выследила своего Ивана и мелькнула перед ним в толпе на платформе в метро… И он увидел, и помчался… Ох, лучше б я не искала с ним встречи. Он свалился мне на голову, словно живое свидетельство того, что существует другая жизнь, совершенно отличная от той, которую я веду: румяная, любовная, в ладу с законом, совестью и социализмом… А главное, я поняла: ничего у нас с ним до сих пор не кончилось…
В минуту слабости пригласив его домой, я выдала еще одно наше жилище – третье, и последнее. А главное, вдруг поняла, почувствовала: Ваня теперь не оставит меня в покое. Он будет преследовать меня. Домогаться…
Но загвоздка заключалась не только в нем. Избегнуть встречи иди отбрить назойливого поклонника – чего же проще! Однако проблема состояла скорее во мне. Потому что мне хотелось быть с Иваном. Меня тянуло к нему. Не к Кириллу. К Ивану.
И, значит, стал трещать, заваливаться, рушиться весь мой план: сначала месть и деньги, а потом – свобода. И – счастье за тридевять земель. Вдали от лозунгов «Решения XXVI съезда КПСС – выполним» и рубщиков туш, считающих себя хозяевами жизни…
Ближе к ночи поездом «Аврора» вернулся из Ленинграда Кирилл. Разумеется, я не сказала ему, что встречалась с Иваном. Он и не знал, кто это. И о моей прошлой любви, разумеется, не ведал.
К тому же Кира самого распирали новости.
Итак, он обо всем договорился. Проводник готов нас переправить на ту сторону. Кирилл даже заплатил ему аванс: целую тысячу долларов. «Не прокинет он нас?» – поинтересовалась я.
– Может, но не должен, – кратко отвечал нынешний спутник моей жизни. – И вообще он сказал, что нам лучше приехать в город на Неве. Ждать отмашки на месте.
– Когда он махнет-то?
– Не говорит. Но мне почему-то кажется: в Новый год. Погранцы тоже люди. Расслабятся.
– Что ж, поехали в колыбель революции. Мне Москва осточертела.
– А твой последний враг?
– Сделаем его. И как можно скорее. Прямо завтра. Я уже все разведала и рассчитала.
Дано: мужчина около пятидесяти, бабник. Временно одинокий (жена отдыхает в кремлевской больнице). Он находится дома, в своей квартире. Вопрос: как он поступит, когда в дверь ему позвонит красотка в халатике выше колен и в тапочках на босу ногу? Правильно, посмотрит в глазок и спросит: «Кто там?» На лестнице полутьма, и он, конечно, не узнает, кто к нему явился. Он уверен, что избавился от меня, предварительно поимев, два года назад.
Моя преступная карьера научила меня импровизировать. И я чувствовала вдохновение, когда шла на дело. Да, да, вдохновение – то самое, как у поэтов и писателей. Его описывал Ванечка. Было очень похоже: внутри радостное нетерпение и что-то вроде зуда. Наверное, во мне всегда жила гениальная мошенница.
И когда мой враг спросил из-за двери, кто там, я ответствовала – взволнованным, жалобным голосом, назвав его по имени-отчеству: «Николай Егорыч, я ваша соседка с шестого этажа, к вам не залетал мой попугай?» Почему вдруг у меня с уст слетел этот попугай? Наверно, потому, что форточка квартиры директора – мы посмотрели со двора – была открыта. То ли мой мучитель страдал приливами, то ли в его элитном доме топили слишком хорошо.
Попугай и форточка возымели свое действие. Или скорее мой откровенный халатик. И Николай Егорыч, человек сверхосторожный, отворил. Двигали им, видно, удивление и вожделение. А то, что удивляет и притягивает, уже не кажется страшным.
И тут, отодвинув меня, из-за моей спины возник Кир с пистолетом Эдика в руке. Он приставил дуло ко лбу хозяина и скомандовал шепотом: «Тихо! Три шага назад!» Я наслаждалась ужасом, написанным на лице директора. Я вошла вслед за ними и захлопнула дверь.
По-прежнему загипнотизированный пистолетом и взглядом Кирилла, Николай Егорович отступил в комнату. Кир скомандовал:
– Лечь на пол лицом вниз!
Солнцев покорно и беззвучно улегся. Его взор пару раз останавливался на моем лице, но от страха он меня не узнавал.
– Руки за спину! – приказал мой подельник. Директор подчинился. Я никогда не думала, что мне будет так приятно видеть его беспомощным у своих ног.
Жаль, моя месть и Ритке, и Порядиной оказалась опосредованной. И я не видела их скорбных лиц, когда они узнавали, что с ними случилось. А удар предателя-обэхаэсэсника по затылку – это слишком быстро и мелко. А тут – все въявь, вживую и крупным планом…
И только когда мы связали Солнцеву руки и ноги, заткнули рот, подняли и приторочили к креслу, он наконец, узнал меня. И понял, что разговор пойдет серьезный. И он вряд ли дождется снисхождения.
Я закрыла форточку. И задернула шторы. Не надо никому видеть и слышать, что будет здесь твориться.
Парадная зала в квартире директора напоминала провинциальный музей. Сильно уменьшенную и ухудшенную копию усадьбы Кусково. Антикварные стулья и кресла из дворца, буфет и диван в барочном стиле, пара картин а-ля Рубенс в золоченых рамах: обнаженная натура, натюрморты с женскими окороками, прелестями навыкате – наверное, мой враг так возбуждался.
Подумать только: и ради этой гнусной обстановочки он властвовал и промышлял. И – боялся. Я могла бы тоже стать для него – для всех них, торгашей, хозяев жизни – своей. И ценою многих унижений войти как равная в подобную роскошь. Не очень радостная перспектива.
Честно говоря, судьба Робин Гуда (Робин Гудши!) мне милее. Даже если в итоге светит новая колючка.
– У тебя, Егорыч, есть два варианта, – сказал Кирилл, наставив в лоб ему пистолет. – Первый: вести себя хорошо и жить потом долго и счастливо. Второй – артачиться, упорствовать и сопротивляться, и тогда словишь пулю. Итак. Вопрос первый. Где твои тайники? Золото? Ценности? Деньги? Готов говорить?
– Ум-гуммм… – Солнцев закивал.
– Кир, развяжи ему рот.
Мы недооценили директора. Его волю к жизни, страсть к борьбе и жадность.
Как только Кирилл вытащил кляп, он заорал, как иерихонская труба:
– Помогите! Пожар!..
Но я и Кира недооценивала. Он очень быстро вновь заткнул тряпкой рот мерзавцу. А потом, не говоря ни слова и долго не раздумывая, схватил с дивана подушку (с вышитой на ней пасторальной сценкой), бросил ее на колени директору, вплотную приставил к ней револьвер – и выстрелил!
Дзынькнула о стекло антикварного буфета отлетевшая гильза. Выстрел звоном отозвался в ушах. Мой обидчик дернулся на месте и заорал сквозь кляп: «Ау-ммм-ааа!» Из-под штанов на стул и на ковер потекла кровь.
Когда директор откричался и стал стонать и всхлипывать, Кир наклонился к нему и грозно проговорил:
