Может, и умен, и хорош — такие ресницы и волосы должны были барышне достаться! — и талантлив, и загадочен, но ей, Мане, на это наплевать!
Ей на все наплевать. У нее свои дела.
В глазах странно задрожало, задвоилось, она шмыгнула носом, чтоб не зареветь, но все-таки заревела.
Алекса ее явное огорчение привело если не в восторг, то по крайней мере в отличное расположение духа. Он с удовольствием подумал бы о ее огорчении, проанализировал его со всех сторон — все же он был писателем, и вроде бы даже неплохим! — если бы время позволяло.
Но оно заканчивалось, стремительно, неумолимо, и нужно было возвращаться с небес на землю.
Там, в небесах, Маня и все новое и удивительное, что связано с ней.
Здесь, на земле, история с убийством, которая почти выстроилась у него в голове, — дорогие ботинки на трупе, пропавший листок с буквой «С», звонок на домашний телефон, митрофановская сумка, оказавшаяся на кухонном столе среди чашек и блюдец, черная собака на детской площадке, где его били, и еще одна, которую видел Береговой около дома Екатерины Петровны. И еще одна, во дворе Анны Иосифовны!
Просто пропасть собак! Но самое главное, бог мой, что это просто собаки! Обыкновенные, нормальные собаки, вовсе не плод его воспаленного воображения и не свидетельство того, что он сошел с ума!
Алекс долго ковырялся возле собственной двери, рылся в сумке, искал ключи. Сумка то и дело съезжала с плеча, и в конце концов он плюхнул ее на площадку, присел рядом, нырнул в нее почти с головой.
Как водится, ключи оказались на самом дне под книжкой Марины Покровской, которую он утром купил в киоске, чтобы почитать в метро, но так и не открыл, потому что в метро не был. Целый день его возила в своей машине упомянутая Марина Покровская!..
Очень хотелось на нее посмотреть, и прямо тут, на площадке, он выудил книжку и глянул на фотографию.
Но ничего не получилось. Глянцевая женщина на глянцевой обложке была так же похожа и не похожа на Маню, как статуя Венеры на супругу скульптора, с которой он эту самую Венеру ваял!..
Глянцевая Маня смотрела с фотографии мимо, улыбалась надменной улыбкой, и накрашенные губы казались чужими и холодными. Невозможно представить, что эти губы целовали его, и распаляли, и не давали дышать.
Мрамор, мрамор…
Вздохнув, Алекс сунул глянцевую Маню под мышку, открыл дверь, шагнул и вдруг сильно ударился виском обо что-то твердое и острое. Алекса толкнули в спину, и, ему показалось, на него упал книжный шкаф. В глазах потемнело, и ухо перестало слышать, и второй удар почти сбил его с ног.
Человек, карауливший на лестничной площадке и втолкнувший его в квартиру, был хорошо подготовлен и расправлялся с ним деловито и без затей.
Алекс ничего не видел в темноте, а свет зажечь не успел и только подумал медленно, что был прав: время вышло.
Убьет?..
Вот так просто, на пороге его собственного дома?..
Только потому, что он опять… не готов?! Как тогда, в армии?! Или когда у него отняли роман?.. Нет, не роман, черт с ним, с романом, когда у него отняли дело, единственное, самое главное, смысл его жизни?!
Кашляя, Алекс попытался повернуться, чтобы увидеть, кто на него напал, но не смог и от следующего удара упал на колени.
И в этот момент что-то произошло.
К нему вдруг вернулась ненависть — вся та, из прошлого, и ее оказалось так много, и она была яркой, как судорожный всполох короткого замыкания.
И от этой вспышки у него стало светло и просторно в голове.
Ну нет. Больше я не дамся.
Наугад, очень сильно, он швырнул сумку, которая все еще волоклась за ним, и, видимо, попал, потому что противник хрипло вскрикнул.
Ненависть горела и пылала в нем, и в ее свете он понял, что должен сделать.
Он вцепился в ногу, занесенную для следующего удара, дернул ее на себя, тело обрушилось с грохотом — как будто повалился дом.
— Я… все равно… тебя… убью… — хрипел тот, с кем он боролся. — Все равно…
Не убьешь. Я не дамся!
Сцепившись, они катались по полу в тесной прихожей, клубок змей, готовых пожрать друг друга, и Алексу что-то впивалось в грудь — змеиное жало! — и он вдруг сообразил, что это книжка, которая так и осталась у него под мышкой!
Он выхватил ее, размахнулся, ударил в лицо, целясь твердыми и острыми углами, и опять попал!
Противник завизжал и ослабил хватку, и секунды Алексу хватило, чтоб вырваться и дотянуться до зонта, всегда стоявшего в углу.
Он очень любил этот зонт, купленный в дорогом английском магазине, — тяжеленная, острая, длинная трость.
Он ударил зонтом раз, другой, третий, и тот, на полу, с каждым разом визжал все сильнее, и, черт его знает, наверное, Алекс убил бы его, если бы ненависть не погасла так же внезапно, как зажглась, словно сделав напоследок свое дело.
Он вдруг пришел в себя.
И придержал собственную руку, готовую ударить еще раз.
И вытер со лба пот — жарко было драться в пальто.
И услышал, как поехал лифт — обычный, нормальный, привычный звук.
Жизнь продолжается, вот что он понял.
Я не убит. И я никого не убил.
Тяжело дыша, он пристроил зонт поперек лежащего на полу человека, придавил его коленом — тот охнул и застонал, — потянулся и повернул выключатель.
И даже не зажмурился, когда свет ударил по глазам.
— Давно надо было тебя прикончить, — прохрипел лежавший на полу. — Сразу.
— Вставай, — велел Алекс. — Пошли.
Держась за стену, хрипло дыша, человек поднялся. Он был сильно избит, губы в крови — видно, Алекс как следует попал Маниной книжкой!
— Туда!
Держа погнувшийся зонт наготове, Алекс зажег свет в комнате и толкнул незваного гостя на стул.
— Ну? Чего ты от меня хочешь?! Ну, еще свяжи меня! Ты же трус, тряпка!
Алекс вдруг засмеялся. Смеяться было больно, так больно, что потемнело в глазах. Должно быть, ребра сломаны.
— Не буду я тебя вязать, — сказал он, стянул пальто и швырнул его на пол. — Ты ни на что больше не годен. Я победил.
— Нет! — закричал человек и заплакал. — Ты не можешь победить! Ты проиграл давно, еще тогда! А я выиграл! Я получил все!
Алекс, державший зонт под мышкой, как шпагу, и жадно оглядывавшийся по сторонам в поисках какого-нибудь питья, вдруг остановился и уставился на человека на стуле.
— Ты получил все? — спросил он осторожно. — Еще тогда?..
— Ты был первым, кого я убил! — торжественно заявил незваный гость, опять скривился, и Алекс увидел у него на щеках слезы, настоящие горючие слезы!.. — И я сделал это так красиво! Ты тогда должен был покончить с собой, жалкий, трусливый ублюдок! Но ты оказался живучим и все мне испортил!
— Постойте, — перехватив зонт, Алекс взялся за лоб, охнул и опустил руку. — Вы Александр Стрешнев. Второй заместитель директора издательства «Алфавит». И вы убили того человека в коридоре! И собирались убить меня?!
— Я не собирался! Я тебя почти убил! Но ты выжил, придурок!
— Вы увели у меня мой роман, — ровным голосом сказал Алекс. Выговорить это было труднее, чем в темноте бить наугад! У него сильно застучало в висках — так, как будто вот-вот проломится кость. — Именно вы тогда были моим литературным агентом?! У вас была другая фамилия, но я знаю, что это вы!
— Давно знаешь? — буднично спросил Стрешнев.
— Довольно давно. С тех пор, как вы при мне сказали что-то вроде «сокол с места, ворона на место». Это малоизвестная поговорка, и мой агент, когда все случилось, во всех интервью ее повторял. Только наоборот: ворона с места, сокол на место! В том смысле, что наконец-то все стало на свои места и теперь ежу понятно: книгу написал не я, а некий достойный человек! — Алекс стиснул кулак. — Сначала я подумал, что это просто совпадение, а потом… А потом решил, что нет, не просто!.. Столько раз я слышал эту фразу, и только от одного человека. Ты даже в письмах что-то такое поминал про эту чертову ворону!..
Услыхав про письма, Стрешнев вдруг спросил с удовольствием:
— Хочешь, я тебе напомню, как ты называл меня в письмах?!
Не надо.
— Не на-адо?! Во Франции меня звали А. Эн. Седер! Уважаемый господин Седер, так ты меня называл в своих письмах! Уважаемый господин! Я был господин, а ты раб, просто раб, с которым я мог сделать все, что угодно! И сделал!
У Алекса дернулся рот. А. Эн. Седер. Все правильно. Ему стало нечем дышать, он шагнул к окну и распахнул его. И потянул с шеи шарф.
Стрешнев следил за ним с наслаждением.
— Седер — фамилия моей матери. Стрешнев — отец. Но он бросил нас! Бросил, а потом приполз проситься обратно, и мать приняла. А я его ненавидел! Я всю жизнь его ненавидел! Но у него были связи! У него были такие связи, какие никому тогда и не снились, — кондовые, советские, крепкие связи в иностранных издательствах!
— Я знаю, — с трудом дыша, выговорил Алекс. — Он работал в ленинградской «Детской литературе».
