Он заколебался, задержал шаг и стал рассматривать витрину дорогого мужского бутика, где были выставлены на манекенах соблазнительные желтые свитера и пуловеры. Время шло, и надо было принимать решение. Или заходить в банк, или послать к черту заманчивую идею, а следовательно, уйти с пустыми карманами.
В половине двенадцатого открылись пабы. Теренс был достаточно обеспечен взятыми с карточки Джессики наличными, чтобы и выпить, и хорошо поесть. Он мог пропустить еще пару порций скотча, но побоялся, что после выпивки и еды ему откажет самое главное его оружие — наглый, развязанный язык и, наоборот, одолеет природная трусость.
Что если они потребуют в присутствии эксперта повторить на бланке подпись Джона Говарда Фиппса, а он оплошает? Что они могут сделать с ним, кроме того, что откажут в выдаче денег? Вызовут ли немедленно полицию? Ведь это не преступление — присвоить себе чужое имя? В такой стране, как Англия, каждый может называть себя, как ему заблагорассудится. Возможно, ему это понадобилось временно, чтобы успешно сделать бизнес. Поди докажи. Но денег, конечно, ему не дадут.
Теренс часто применял метод самовнушения, подавляя приступы страха, которые свойственны были его по существу трусливой натуре. Он твердил про себя такие расхожие истины, как «Волков бояться — в лес не ходить», «Страх нагоняешь ты на себя сам, а его нет и в помине» или «Тебя никто не съест, ты не среди людоедов» и, наконец, «Во всякой ситуации есть шанс вовремя смыться».
Но самогипноз помогал плохо. Страх одерживал верх и над успокоительными истинами, и над логическими построениями, пока Теренс вел машину по Финчли-Хай-роуд, в серой дымке после рождественского утра, и его преследовала мысль, что всю жизнь он провел в страхе, в боязни, что обязательно что-то сорвется, что его поймают и накажут. Однако пока ему везло, хоть он и трепетал при малейшей опасности, и ни валиум, ни виски не придавали ему храбрости. Но трусость его не замечалась — ни женщинами, с которыми он спал, ни бдительными банковскими служащими, чья обязанность как раз и была в том, чтобы распознавать трусливых жуликов вроде него.
Он сам выбрал такую жизнь. И не имел ни способностей, ни желания свернуть на иной путь. Другой вариант был — признать себя ничтожеством и уйти из жизни добровольно, но трусость и здесь мешала ему. Поэтому альтернативы не было. Умирать не хотелось, а в своей афере Теренс зашел слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Он подписал контракт и тем заковал себя в колодки, оцененные вплоть до пенни в сто тридцать две тысячи фунтов стерлингов.
Он вошел в помещение банка и хрипловатым от волнения голосом заявил о себе, спрашивая, кто может его обслужить, чтобы открыть счет.
— Фиппс, — сказал Теренс, когда спросили его фамилию.
Ему предложили присесть в одно из кожаных, апельсинового цвета, кресел. Через минуту-другую объявился некто невзрачный и сказал, что главный помощник менеджера хочет переговорить с ним. Теренс вошел в очень тесный кабинет, обставленный, однако, со вкусом, выдержанный в оранжевом цвете, и пожал руку мужчине, представившемуся как мистер Флетчер.
— Я хочу открыть счет в вашем банке. — К Теренсу вернулся дар речи, но тело его и душа трепетали, и сам он как будто плыл, преодолевая сильное течение. — …На пятьдесят фунтов, — продолжил он, сознавая, что подобная сумма выглядит смехотворно. Это было все, что он сумел наскрести из своего социального пособия по безработице.
Флетчер, однако, выглядел вполне удовлетворенным. Вероятно, подумалось Теренсу, менеджер решил, что клиент хочет поэкспериментировать со своим счетом в банке, а не собирается грабить его банк с налету.
— Никаких проблем, мистер Фиппс.
Теренсу был тут же предоставлен бланк, который он подписал сразу же. Подпись подверглась вежливому исследованию, но была безупречна. «Джон Говард Фиппс» — твердо начертала его рука.
Дальше пошли переговоры о поручителе, ответственном за вклад. Тут Теренс с удовольствием поставил на бланке свою фамилию и указал адрес своей матери. Что с нее возьмешь, когда афера вскроется?
Огнестрельное оружие, направленное на него, — вот этого Барри никак не ожидал. Ему предлагали чуть ли не ружье, а не пистолет, на который он рассчитывал, — поменьше размером и подешевле. Револьвер купить именно такой, из какого Деннис Гордон когда-то застрелил свою женушку. Тот, что человек по имени Пэдди предложил ему за сорок фунтов, выглядел соответствующе цене и стоил не так уж дорого, по сведениям Барри, и это был «верняк».
— Ты клянешься, что оно сработает? — уточнил Барри.
— Непременно, — сказал Пэдди. — Даже клянусь вернуть деньги, если произойдет осечка.
Комната, которую занимал Пэдди, была самым любопытным местом из тех, что довелось посещать Барри. Он совсем не помнил этого района Лондона под названием Хорнси, а проще, «Осиное гнездо», где провел первые месяцы детства, где неподалеку тихо доживали свой век его престарелые родители, пустившие своих детей странствовать по свету. В их квартире не было кроватей, а только матрасы на полу, пропахшие нечистым бельем, гамбургерами и мочой. В полтора года его взяли в приют, на полное обеспечение как младшего ребенка из многодетной семьи, и вот теперь круг замкнулся.
— Какая марка? — поинтересовался Барри на всякий случай.
Ему хотелось обладать, как всякому герою, — «Люггером», «Береттой» или «Смит и Вессоном».
— Надежная штучка, — ограничился коротким ответом Пэдди.
Это был высокий мужчина с пышной шевелюрой, и никто не принял бы его за ирландского террориста, торгующего оружием. А может быть, он вообще не был ирландцем, а только делал на этом свой бизнес. Акцент в его речи не ощущался. Но во время их случайного знакомства в пабе сразу после выписки Барри из больницы произошло какое-то взаимопроникновение, и двое мужчин почувствовали, что тянутся друг к другу и не в сексуальном смысле, а в борьбе против общего врага.
Национальность Барри не подразумевала врагов в лице англичан, он был человек мирный и общительный, но раз его жестоко обидели и избили, он нуждался в оружии, чтобы чувствовать себя уверенно. Барри считал себя англичанином, британцем, по крайней мере, и оружие ассоциировалось у него с терроризмом. Но теперь он никогда не пройдет по Китайскому мосту и не углубится в свой квартал невооруженным. Повторения прошлого вечера не будет. И он не будет по совету одного из старших братьев красться к себе в дом окольным путем.
— Если такая штука выстрелит, то наделает много шума? — поинтересовался он у продавца.
— Здесь — да, а в открытом пространстве будет вроде хлопка. Если ты что-то у меня покупаешь, то доверяй мне. Остальное в твоих руках, — нахмурился Пэдди и после паузы завернул оружие в кусок плотной ткани и вручил Барри, как вручают изысканный подарок.
Получив деньги и черкнув расписку, он вдруг шепнул:
— Смерть англичанам.
У Барри кровь застыла в жилах, но светлые глаза продавца смотрели на него так приветливо, что не верилось, что подобные слова только что были им произнесены.
Навещать родителей в такой час было уже поздно, а Кэрол, согласно ее графику, вот-вот должна была появиться дома. Это был первый вечер, когда он вернулся домой из больницы и поклялся себе, что такого унизительного избиения больше не повторится, и ей не придется тащить его полутруп до дома семьдесят ярдов, а потом вызывать «Скорую помощь». Хупи и двое других подонков лишили его пары зубов и здорово прошлись по ребрам.
Они выполнили свою работу на отлично, но другого шанса этим негодяям поиздеваться над ним, беспомощным, не представится. Барри ощупал завернутое в серую тряпицу оружие в своей сумке. Оно всегда будет при нем, куда бы он ни пошел, и Барри улыбнулся самодовольно, представив, как они струсят и обратятся в бегство, когда он пальнет в них поверх голов, а шайка Хупи вообразит, что миролюбивый, избитый ими Барри готов убивать.
Наутро после того как Барри доставили в больницу, полиция, не теряя времени, появилась в его палате. Они спросили, знает ли он тех, кто избил его, и Барри лишь секунду-другую колебался, прежде чем сказать «нет». Нет, он не может опознать их, они ему незнакомы, и о поводе нападения он не имеет ни малейшего понятия. Какой смысл называть их имена? Синеволосый и прочие предстанут перед судом, им вынесут условный приговор или отправят на психиатрическую экспертизу, а после они еще больше озлобятся и отомстят Барри уже всерьез.
«Я их не разглядел. Было темно. Я не видел и не слышал их до того, как они стаей накинулись на меня».
По лицу сержанта, с которым Барри встречался впервые, было видно, что он принимает эту ложь охотно и даже одобряет. В полицейских коридорах уже утвердилось мнение, что Барри для них недоступен, так как нет никаких свидетельств против него. Но хотя бы он получил свое от рук подонков, презираемых полицией, однако на этот раз совершивших своего рода суд Линча. Последовало еще несколько формальных вопросов, но как-то вяло, без особой настойчивости. Сержант явно надеялся, что доктора не проявят излишней прыти и, веря, что именно Барри прикончил Джейсона, довершат работу, начатую хулиганами в темном проулке.
