Я положил перед ней анонимное письмо с угрозами Бредису. Белла прочла его и пожала плечами.
— Как видите, высказанные в этом письме угрозы рассчитаться с Бредисом были реализованы. Вы знали, что такое письмо было послано? Как это все объяснить?
— Не знаю. Мне больше нечего сказать.
— Подумайте! Вы сознались, что виновны в смерти Зара, но отрицаете, что вам было что-либо известно о покушении на Бредиса. Факты и обстоятельства, о которых мы сейчас говорим, дают иное освещение этой смерти. Во-первых, заставляют подозревать, что умерщвление Зара было заранее подготовлено. Вы согласны?
— Поскольку это относится к письму с угрозами... и к подозрениям... я согласна с вами. Это странно.
— В высшей степени странно. Что я должен об этом думать?
Наступила длительная пауза. Белла посмотрела мне в глаза и сказала:
— Что вы должны об этом думать? Вы сами и обязаны это знать, вы же следователь. Я вам помочь не могу, поскольку не знаю, что и подумать... о подобной мистике. Иного слова я не нахожу.
— В результате этой мистики чуть-чуть не был убит следователь Бредис.
— Я знаю.
— И что же?
— И все-таки могу только повторить вам свои прежние показания. Вчера я рассказала вам, при каких обстоятельствах на Пиекунских скалах погиб Зар, рассказала даже то, о чем могла бы умолчать... О прошлом. К этим показаниям мне нечего добавить.
— Вы сказали, что могли бы умолчать. Не умолчали ли вы еще о чем-нибудь в разговоре со мной?
— Не отрицаю. Но это чисто личные дела, и даже если я была бы способна говорить о них, уверяю, вам ничуть не стали бы яснее те вопросы, которые интересуют вас как следователя.
— Что ж, может быть, вы передумаете... Еще один вопрос: узнав правду о прошлом Зара, которая произвела переворот в ваших представлениях об этом человеке, сообщили ли вы об этом еще какому-либо лицу?
— Да, сообщила и тут же пожалела, что сделала это. В первый момент смятения я все рассказала брату.
— Так я и думал.
— Если вы сделали из этого вывод, что Рейнис как-то причастен к смерти Зара, то могу предсказать, что все ваши усилия в этом направлении потерпят фиаско. Я знаю это лучше всех.
— Как ваш брат реагировал на то, что вы рассказали ему о Заре?
— Это вы легко можете себе представить... Хотя... Брат же с самого начала не переваривал Зара. Я имею в виду — с первого же появления Зара у нас в доме. Именно у Рейниса оказалась наиболее развитая интуиция в этом отношении.
На этом закончился допрос.
Оставшись один, я попытался проанализировать все то, что я узнал. Я слишком хорошо понимал, что с признанием Беллы еще ничего не разъяснилось до конца. Отдельные моменты дела стали как будто еще несуразней, несуразными до абсурда. Да еще Айя... Ограничилась ли ее роль анонимным письмом Бредису, или она тоже скрывает что-то?
В отношении брата Беллы у меня все же были кое-какие соображения, и я решил проверить их без всяких проволочек.
Рейнис Сала сидел, вцепившись руками в край стола, и уже в третий раз повторял одно и то же, не сводя с меня своих заплывших, с прищуром, глаз:
— На каком основании вы обвиняете мою сестру в убийстве?
И в третий раз я повторял:
— Вы это знаете, Рейнис Сала. Не притворяйтесь, вы знаете.
Неужели он еще раз... Нет, наконец замолчал, руки соскользнули с края стола, он, должно быть, заметил, что они трясутся, и спрятал их.
Я тихо проговорил:
— Так-то лучше. Учтите, Сала: оттяжки, запирательства, всякие фокусы — вообще все не относящееся к тому, что нам нужно выяснить, вредят в данный момент не мне и не вам, а именно вашей сестре.
— Это что, очередной психологический крючок? Значит, теперь я уже обязан на него клюнуть, так? Знаем мы эти...
— Нет, Сала! Не знаете. Только воображаете, что знаете. Наивное самомнение. Не все люди...
— Не все люди мерзавцы, аминь? Угадал? Скука... Слышал еще не такие душещипательные сентенции, хе-хе!
— И на этот раз не угадали, я всего лишь хотел сказать, что не все люди одинаковы. Но об этом мы можем поспорить в другой раз, при других обстоятельствах.
— А теперь возьмем быка за рога?
— Угадали. Предварительно сообщу вам, что ваша сестра уже во всем призналась...
— И я должен свято верить, что вы не ловите опять рыбку в мутной воде, так?
— Это правда. Неправду сейчас скажете вы, если станете уверять, что не знаете об этом. Вы знаете, что в смерти Зара виновна ваша сестра, знали это еще до ее ареста и признания. Знали еще тогда, когда при первой нашей с вами встрече лгали, что двадцать шестого июня, после того как получили от Визмы Кноппе бутылку коньяка, больше не видели ни одного человека. Тогда как Расинь, не зная, что вы скрываете это от меня и почему скрываете, вообще ни о чем не подозревая, сказал мне правду.
— Ничего я тогда не знал! Догадываться еще не значит знать — к сведению жрецов Фемиды. Существенный нюанс.
— Допустим... Что вам известно об этом? — я пододвинул Сале адресованную Бредису записку с подписью «Уполномоченный».
Сала скорчил дурашливую гримасу.
— Уберите свои игрушки! Мне об этом ничего не известно.
— И про покушение на Бредиса тоже ничего не известно?
— Нет! Аминь!
— Где вы находились шестого июля около одиннадцати часов вечера?
— Шестого июля?
— Да.
— О господь в небе и дьявол в пекле! Значит, и эту пальбу вы решили пришить мне?! То-то вы к Клейн прицепились. У вас, я вижу, размах, хе-хе...
— Гражданин Сала...
— Размах у вас налицо, а сноровки нет! К величайшему вашему сожалению, тютелька в тютельку в этот день и час я обеспечил себе уж такое алиби — конфетка, доложу я вам! Вы, конечно, попытаетесь стереть мое алиби в порошок. Опровергнуть. Угадал?
— Не исключено.
— Увы, исключено! Аминь!.. Если только вы не соизволите заподозрить в преступных связях со мной высокочтимую милицию, хе-хе! Ибо: как ни прискорбно мне обмануть ваши надежды, но в упомянутое время упомянутого дня я, Рейнис Сала, к величайшему сожалению, вопреки своей воле и охоте, сиречь в принудительном порядке, содержался в отделении нашей любимой городской милиции. Тютелька в тютельку в двадцать часов милицейские орлы задержали меня в кафе «Весна» на улице Зиргу, два и, не слушая возражений, доставили в отделение. Я был под мухой, что правда, то правда. Однако все прочие выдвинутые против меня обвинения, а именно: будто я во всю глотку распевал неприличные песни и чуть ли не собирался исполнить стриптиз, — эти гнусные, ни на чем не основанные обвинения я опровергал с возмущением. Ибо пункт «а»: орать неприличную песню я не мог по той простой причине, что похабщина не в моем вкусе — можете мне не верить, но это святая истина, аминь! Если, конечно, не считать вершиной похабщины и двусмысленности арию Миньон «Ты знаешь край», которую я стал исполнять, терзаемый печалью, тоскуя в тот прохладный вечер о более теплом климате...
Поток его шутовской речи внезапно иссяк, Сала взглянул на меня, будто увидел меня впервые, и закончил резко:
— Все. Подтверждение моим словам можете получить в милиции. Еще в двадцать три часа я там столь же страстно, сколь и безуспешно, оспаривал справедливость составленного в отделении милиции протокола, прежде чем скрепить его своей подписью. У вас все?
— Когда ваша сестра рассказала вам то, что она узнала о прошлом Зара... в каком настроении она была?
Рейнис Сала провел ладонью по лицу, и быстрота этого превращения ошеломила меня — у стола сидел другой человек, будто этим движением ладони он сбросил с лица шутовскую маску.
— Сестра? — повторил он. — В каком настроении? Это вы могли бы сообразить...
— Я соображаю, но хотел бы услышать об этом от вас.
— Она была в таком отчаянии, что... Знаете, следователь, когда в отчаяние впадает бабенка, которая вообще из-за каждого пустяка восклицает «ах» или «ой», хлопается в обморок при виде мышки, — это одно дело. Но она... Моя сдержанная сестра... В ту минуту... Я не был уверен, что она не сойдет с ума... Следователь, что ее ждет?
— Справедливость...
Сала навалился на стол грудью и, не сводя с моей переносицы прищуренных глаз, прошипел:
— Как вы сказали? Повторите!
— Могу повторить: справедливость. Последнее слово всегда принадлежит справедливости, Сала.
Он навалился на стол еще больше, вытянул шею; наклонился так близко, что в лицо мне шибануло водочным перегаром, запахом табака и пота. Пересилив отвращение и не отодвинувшись, я смотрел на него. Сала шептал:
— Вы хоть соображаете, какая она, моя сестра? Никогда еще солнце на этой насквозь прогнившей земле не сияло более чистому, благородному и несчастному созданию, чем она. Вдруг узнать, какому гаду отдана ее жизнь! Вы можете это постичь? Поклониться мы должны ей за такие страдания. А вы тут сидите, философствуете да глазеете на меня, как на... Что это вы на меня так глазеете? По-вашему, это сентиментальность пьяницы, так ведь по-вашему?.. И аминь. А Белла, поймите же вы...
