Ознакомительная версия.
Я почувствовала себя счастливой! И больше всего на свете мне не хотелось, чтобы счастье закончилось. Я решила остаться здесь навсегда.
Сбылась моя мечта…
Жил-был на свете кукольных дел мастер, он держал магазин игрушек, которые никто не покупал. Кукольник все никак не мог расплатиться с долгами. Он стал подолгу болеть, чахнуть от тоски и от зависти к другим, более удачливым кукольникам, просто-таки купавшимся в золоте, его семья голодала, дети не хотели ходить в школу, потому что ровесники над ними смеялись, а порою откровенно издевались. Ведь отпрыски вконец обнищавшего мастера носили заштопанную одежду, из которой давно уже выросли, и не могли купить себе даже маленькой шоколадки, у них совсем не было денег. Жена бедного кукольника постоянно жаловалась на жизнь и ночами горько плакала, квартирная хозяйка грозилась их выгнать. И тогда отчаявшийся мастер стал продавать своих кукол дьяволу…
…Десять лет мастер добросовестно выполнял договор. Десять лет он был на службе у дьявола. Его творения множили зло на земле, и, видя это, мастер приходил в отчаяние. Однажды он решил разорвать договор с дьяволом…
…У него была любимая дочь, умница и красавица, и когда он потребовал свободы, дьявол попросил ее душу в обмен на все остальные игрушки. Мастер подумал и согласился. Все игрушки вернулись к нему, он получил все, что хотел, стал богатым, знаменитым и уважаемым человеком. И – свободным от обязательств. А с его дочерью начало твориться что-то странное. Какое-то время кукольник еще держал ее под контролем, но однажды распоясавшаяся дьяволица убила человека. И стало понятно, что на этом она не остановится. Осознав, что самый дорогой ему человек скоро окажется либо в тюрьме, либо в сумасшедшем доме, мастер решил, пусть уж все это случится без него. Он не смог этого вынести. И повесился…
– Что это, Сергей Викторович?
– Дневник моей жены. Ночью я распечатал ее записи.
– Вам придется рассказать все с самого начала.
Павел Юрьевич Спиркин достал из пачки сигарету, зажег ее и глубоко затянулся. Руки у него дрожали.
– Я… мне надо узнать, что с моей женой. Потом…
– Потом так потом.
Спиркин затушил сигарету и рукой, обернутой в носовой платок, быстро и точно поднял с пола кинжал и внимательно его осмотрел. Чуть ли не обнюхал по-звериному.
– Приобщим к делу.
– Не надо никакого дела, – поморщился Петухов.
– Я понимаю, – Спиркин энергично кивнул. – Мы вытащим ее.
– Как? И ты… вы тоже?! – в ужасе посмотрел на него Петухов. – Значит, ты и… вы… она и…
– Да. Я и она, – нагло улыбнулся Спиркин. – Я свою женщину в беде не брошу. Потому что я мужик, а ты нет. Все, на что тебя хватило, это в психушку позвонить.
– Не надо ее трогать, – замотал головой Сергей Викторович. – Ей сейчас хорошо. Вы видите? Она улыбается!
– Вы поедете в больницу? – деловито спросил приехавший на «Скорой» врач.
– Да! – хором сказали мужчины.
– Это хорошая больница, – забормотал Петухов, крепко взяв под локоть Спиркина. – Даже не больница, а частная клиника. Домашняя обстановка, никакого насилия. Опытные врачи. Я все подготовил. У нее будет отдельная палата, хороший уход…
– У шизиков весной обострение, – кивнул Спиркин. – Но ведь оно пройдет? И вообще, это как-нибудь контролируется?
– У нее не шизофрения, а паранойя. То есть уже, наверное, шизофрения. Ведь параноики не опасны, а она кинулась на меня с ножом!
– Один черт, как болезнь называется! Таблетки-то от этого есть? И вообще: каков прогноз?
– Я не лечащий врач, – поморщился Петухов. – И потом: разве это будет она? Если вылечится?
– А ты сам-то нормальный? – с опаской посмотрел на него Спиркин.
– Хочешь сказать, что я мазохист? – Петухов горько улыбнулся. – Острая форма любви. Похоже на болезнь.
– Мужчины, в машину! Если хотите с ней ехать – поторопитесь! – сурово велела медсестра, дородная женщина в белом халате, и оба засуетились.
– Я на своей поеду, – сказал Спиркин, выйдя из подъезда. – Следом за вами. А ты?
– Нет, я с ней, – замотал головой Петухов.
Стоящие у подъезда женщины проводили кортеж любопытными взглядами. Потом из дверей вышла консьержка, и началось бурное обсуждение.
Они подошли к воротам, и оба замялись.
– Прошу, – сказал Спиркин, кивнул на калитку справа от опущенного шлагбаума. Возле нее замер охранник, подставив лицо яркому солнцу. На мужчин он не обратил никакого внимания.
День выдался по-настоящему весенний. Ровное, без единой морщинки, полотно неба было таким синим, каким бывает только в марте, пока на нем не наследили тучи, и ливни еще не приступили к стирке. По обеим сторонам дороги текли ручьи, похожие на бурные реки. Мальчишка лет десяти в расстегнутой куртке, с красными щеками, деловито спускал на воду бумажный кораблик. Когда игрушку подхватил ручей и понес вниз, туда, где разливалась огромная лужа, мальчишка засмеялся и побежал следом. Спиркин с Петуховым какое-то время молчали, стоя у калитки и глядя на паренька.
– После тебя, – сказал наконец Петухов и сделал шаг в сторону.
– Иди, – слегка подтолкнул его в спину Спиркин, не собираясь уступать.
– Что за хамство! – возмутился Петухов.
– Топай, говорю. Ты здесь не останешься, не надейся.
Петухов послушался. За ворота он вышел первым, Спиркин следом. Справа был разбит небольшой скверик, где в этот погожий день гуляло много мам с колясками и с маленькими детьми, которые деловито исследовали лужи и пугали голубей, ошалевших от солнца и обилия еды. Им то и дело кто-нибудь бросал горсть семечек или кусок сдобной булки, и на каждый крик или топанье ногой птицы лишь лениво хлопали крыльями, изображая испуг. Дети смеялись, женщины оживленно что-то обсуждали, собаки тявкали, голуби, утробно урча, клевали семечки с исчерченного цветными мелками асфальта. Здесь всем было хорошо, да в этот день, похоже, было хорошо везде, кроме двухэтажного особняка, отделенного от мира глухим забором. Но в ту сторону никто и не смотрел.
– Присядем? – указал на скверик Спиркин. Петухов молча кивнул. Они направились к одной из деревянных скамеек.
Они выглядели здесь как два сухих дерева в весеннем лесу, окутанном зеленой дымкой, корявые, нелепые, с такими несчастными лицами, будто и не весна вовсе. К лавочке, на которую они сели, никто больше не подходил. Спиркин достал сигареты и закурил. Проходившие мимо женщины с колясками посмотрели на него неодобрительно.
– Ну? – сказал он, когда молчание затянулось. – Я жду. Рассказывай.
– Мне нечего рассказывать, – вздохнул Петухов. – Моя жена – больной человек. Но ее вины в этом нет. А тот, кто виноват… – он сделал паузу. – Тот, кто виноват, себя уже наказал.
– Но как ты допустил?! Почему ничего не делал?!
– Паранойя не опасна, – вяло отмахнулся Петухов. – Я это уже говорил.
– Не опасна?! Да на ней два трупа!
– Поверьте, все было под контролем. Пока не появился этот Варламов, – глухо сказал Сергей Викторович. – Мы с Мариной Ивановной раньше как-то справлялись.
– Давно это началось? – спросил Спиркин, доставая из пачки еще одну сигарету. Курил он теперь беспрерывно.
– С детства. Видишь ли… Можно на «ты»? – Спиркин молча кивнул. – Когда Арина убила Егора, Марина Ивановна пошла к психиатру…
– Я знаю. Я с ним беседовал, – отрывисто произнес Спиркин. – Но он отказался передать мне суть разговора, ссылаясь на врачебную тайну.
– Правильно. Я тоже у него был. Но поскольку речь шла о моей жене, мне он все рассказал. Суть в том, что в болезни Арины виновата ее мать. Марина Ивановна всю жизнь играла в безумие. Хотя она-то была абсолютно нормальна. Но ей требовалась реакция окружающих на неадекватные поступки, она ведь писала не совсем обычные книги. Про маньяков. Людьми, над которыми Минина ставила свои психологические эксперименты, стали близкие люди, ее муж и дочь. Отец Арины в итоге сбежал, а дочь… – Петухов внезапно замолчал.
– Но как так вышло?
– А ты представь, что мать все время угрожает самоубийством. Ходит к психиатрам, достает психотропные препараты, веревку мылит. Арина выросла в страхе. Ее психику искалечили еще в раннем детстве. А девочка была очень впечатлительная. Она безумно любила свою мать. Гордилась ею. Восхищалась. И… боялась ее потерять. Та в свою очередь тоже боялась потерять единственную дочь. Изводила Арину истериками, пыталась контролировать каждый ее шаг. Это была безумная любовь двух неординарных женщин. Матери и дочери. Они друг друга и погубили.
– А ты? – в упор посмотрел на него Спиркин.
– Что я? Я любил Арину. Люблю, – тут же поправился Сергей Викторович. – С первого взгляда, с первого ее слова. Я влюбился – и пропал. Потому что вынужден был играть в эту игру. Сказать ей о своей любви? Навязчивая идея непобедима. А она решила с самого начала, с того первого дня, что я с ней из-за денег и женюсь из-за них. Из-за квартиры и прописки. Нет, я любил… И люблю… – еле слышно повторил Петухов.
Ознакомительная версия.
