Эрго: гражданин Межаков не простой случайный свидетель, а полноправный фигурант по делу.
― Блестящая версия! ― восхитился Коммерция. ― Только жаль, никакими фактами не подкреплена.
― Так я и стал бы излагать тебе факты!
― У тебя их нет, Александр, ― убежденно заявил Коммерция.
― Считай, Коммерция, что предварительную беседу мы закончили. Теперь суть. Мне необходимо раскрыть убийство Цыгана. Это сравнительно нетрудно. Значительно труднее предварить вполне возможные грядущие убийства. Для сведения: ревизовать меховое дело я не собираюсь, хотя твоя роль в нем предыдущим следствием совершенно не изучена. Но обстоятельства, подробности того дела необходимы мне для поиска и разработки плана предотвращения последующих уголовных акций. Итак, условия: я тебя не трогаю по меховому делу, а ты ― откровенно, естественно, в приемлемых для тебя и меня рамках, отвечаешь на мои вопросы. Согласен?
― Согласен.
― Вопрос первый: почему ты считаешь, что у тебя нет фактов?
― Я был связан только с Цыганом, а Цыгана нет на этом свете.
― Кто задумывал и разрабатывал план грабежа склада?
― Я, ― скромно ответил Коммерция.
― Мне казалось, что ты от этого открещиваться будешь.
― Но мы же договорились, Александр! ― слегка удивился Коммерция.
― Тогда подробности. На каком этапе тебя привлек Цыган?
― Когда уже был выбран объект.
― Кто нашел этот объект?
― Не знаю. Ко мне все шло через Цыгана.
― Тебе известно, почему это преступление было так быстро раскрыто?
― Откуда?! Секрет вашей фирмы.
― Могу сообщить: Колхозник для того, чтобы опохмелиться, шкурку на Перовском рынке продавал.
― Знал, что дурак, но такой! Скорей всего его кто-то спровоцировал на это.
― Я тоже так думаю. Но кто?
― Не надо больше вопросов, Александр. Я сам отвечу на все, что ты хочешь узнать. Ты думаешь, я этих законников неумытых испугался? Да плевать я на них хотел, если бы они только между собой эти пять контейнеров делили. Я испугался того, кто их сталкивает лбами, кто знает про них все, делает с ними что хочет. Вот он-то и меня, вероятнее всего, подвести под монастырь мог.
― Хоть догадываешься ― кто?
― Не догадываюсь и не хочу догадываться. Себе дороже.
― Я, Коммерция, искал этого человека. Но теперь этот человек раздвоился. Я-то думал, что это он так неглупо разработал план операции. Оказалось ― ты.
― Спасибо за комплимент.
― Может, еще что-то скажешь?
― Сказать больше ничего не имею.
Смирнов стукнул кулаком в стенку, Казарян явился на зов.
― Рома, привет! ― радостно поздоровался с ним Коммерция.
― Привет, ― кивнул Роман и поинтересовался у Смирнова: ― Нужен я, Саня?
― Не ты. Разыщи Гусляева. Он где-то здесь. Пусть везет Коммерцию в районное училище.
― Дал что-нибудь? ― спросил Казарян.
― Ты не у него, ты у меня спрашивай, ― встрял Коммерция. ― Как на ипподроме спрашиваешь, на кого ставить.
― Лерик, ― с угрозой сказал Казарян. ― Ты зачем меня дискредитируешь перед начальством?
― Не зачем, а отчего. От скуки.
Бумажных дел по палагинскому делу хватило до позднего вечера. А утром привезли Сырцова-Почтаря, который для порядка поломался полдня. Потом мучил следователя, требуя уточнений, подтверждений и неукоснительного соблюдения протокола. Мучил Ларионова, мучил Смирнова. Отмучились и собирались домой отоспаться, когда из проходной позвонил Алик.
― Что случилось? ― спросил Александр.
― Ничего, ― ответил Алик. ― Пойдем погуляем.
Смирнову шибко хотелось спать, но и прогуляться тоже было неплохо. По бульварам до Москвы-реки. Любимый маршрут. Спустились к Трубной.
― Как Иван Павлович? ― осторожно поинтересовался Александр.
― Скоро умрет, ― стараясь приучить себя к неизбежному, Алик вслух произнес страшные слова.
― Не надо так, Алик, ― попросил Смирнов.
― А как? Как надо?! ― заорал, чтобы не пустить слезу, Алик. ― Я у них сегодня ночевал. Он не спит, понимаешь, не спит! Он задыхается, а не кашляет только сидя. Так ночь в кресле просидел.
― Может, лекарство какое-нибудь есть, чтобы не задыхался?
― Есть. Понтапон, морфий. Но он не хочет помирать блаженным кретином под действием наркотиков. Я вот все думаю: скоро, совсем скоро его не станет в этой жизни, а все его мысли о том, что будет без него, что будет с нами, что будет со страной. Сила духа это или ограниченность жуткая?
― Это храбрость, Алик. И ответственность за все, что совершил. Доброе или недоброе. Как он к аресту Берия отнесся?
― Смеялся очень над заявлением, что Берия ― английский шпион. А так радовался, говорил, что пора начинать.
― Я его тоже поправил в этом роде. Разозлился он ужасно. Кричал, чтобы мы освобождались от идиотских иллюзий, погубивших его поколение. Иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.
― Сверху виднее, ― сказал Александр.
― Ты, как попугай, за мной повторяешь. Именно так я ему и ляпнул.
― А он что?
― Он сказал, что снизу ― виднее.
Они миновали Трубную и поволоклись вверх. Невыносимо остро верещал железом о железо трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому.
― Помнишь, Алик, он мне сказал, чтобы я боялся профессиональных шор? Так вот, поймал я себя тут на одной мыслишке. Понимаешь, на допросах Ларионов, Ромка, да и я грешный, остроумны, находчивы, красноречивы. А допрашиваемые ― несообразительны, тупы, косноязычны. Они глупы, а мы умны? Часто, но не всегда. Вся загвоздка в том, что мы играемся, чувствуя за собой силу. Силу своего положения, силу сведений, силу убеждения в том, что перед тобой преступник, человек второго сорта. И поэтому играемся с людьми, как кошка с мышкой. А это ― плохая игра, потому что кошка играется с мышкой перед тем, как ее съесть. Удовлетворение от собственного превосходства, веселье злорадства ― вот что значит наше прекрасное остроумие.
― А ты что, няньчиться с ними должен?
― Не няньчиться. Разобраться по-человечески.
Вот и Сретенские ворота, яркие огни, многолюдье.
― По кружечке, а? ― предложил Алик.
Зашли в угловую пивную и взяли по кружечке. Тихий звон стеклянной посуды, мирный и мерный рокот доброжелательных бесед, уютный запах табака, свежего пива, горячих сосисок. Непонятно кто поприветствовал Смирнова из дальнего темного угла. Он ответил вежливо.
― Москва знает своих героев, ― отметил, забавляясь, Алик.
― Надоели они мне все, ― вяло сказал Александр.
― Саня, я тут сорок пятый вспомнил, ― ни с того, ни с сего вдруг переключился Алик. ― Какой ты с войны пришел. Какой замечательный ты был, озорной, легкомысленный! Я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. А ты ерничал, шутковал, радовался как дитя, по лезвию ножа разгуливая. Допил? Пошли.
Направились к Чистым прудам.
― А теперь наоборот, ― через молчаливых пять минут констатировал Александр.
― Почему? ― грустно спросил Алик.
― Черт его знает, но мне все кажется, что временно. Что-то непременно надо доделать, и все вернется: и молодость моя, и радость, и легкость.
― Тоже мне старик?
― Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алик.
Дошли до Покровских ворот. Испортилось настроение.
― Как живешь? ― спросил Александр.
― Живу ― хлеб жую, ― нелюбезно ответил Алик.
― Варя как? Нюшка как?
― Тоже хлеб жуют.
― Что это ты? ― удивился Александр.
― Устал, извини.
― Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.
― Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.
Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:
― Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.
Алик поехал домой, так и не сказав Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела о превышении им мер самообороны.
Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победительно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимал, что сегодня он не по звонку. Сегодня рядовой функционер мечтал хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству направляясь, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний, и утихло все. Секретарша холодно сообщила:
― Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.
Отбывает. Через площадь ― и всего делов-то.
Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:
― Люба, чайку. ― И увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая. Поинтересовался: ― Тебе чего?
