Холодные губы скользнули по щеке, а тяжелая рука легла на шею.
– Это моя Бонни. Эй, не притворяйся, тебя даже не задело.
Семен зашевелился, а когда Антошка пнул его, застонал.
– Не надо бояться, радость моя, – прошептал Антошка на ухо. – Теперь все будет хорошо. Мы вместе. Ты и я. Навсегда.
– Зачем?
Семен встал на четвереньки, мотая головой. Левая щека была в крови, и та уже расползалась, затекая под воротник рубашки.
– Таки задела. Ничего, это царапина. Пока царапина. Ну что, поговорим?
Убегать надо. Ведь милиция и… и Марина соучастница? Была жертвой, а стала… но ведь орел. Белохвостый. Монета не ошибается.
Какая монета? Дура ты!
Семен попытался подняться. Он держался за голову обеими руками, а кровь текла и текла. Она отвратительная. Антошка вдруг сглотнул и, оттолкнув Марину в сторону, коснулся пальцем щеки. Облизал.
Марину едва не стошнило.
Господи-Господи, что она наделала? Это не она. Это кто-то другой, проснувшийся в ее теле за эти дни. Этот другой – другая! – был полностью подчинен Антошке.
– Мы нормально жили, пока не появился он. Дядя Пантелей. Привет от папы, детки. Велено о вас заботу иметь…
Голос изменился, прорезался хрипотцой, от которой мурашки по коже.
– Он мне сразу не понравился. Он быстро их всех построил, сначала Ильюху, потом остальных. Меня не трогал. Ну да, много ли с психа возьмешь? А, скажи?
Удар, от которого Семен сгибается пополам.
– Всем вам удобно умными быть. А я спрошу, где вы, умники, сейчас? Где?
– Погоди. Умник. Успокойся.
– Ты мне успокоиться говоришь? Нет, послушай, Мари, он мне говорит успокоиться… может, еще чего умного посоветуешь?
Он же безумен. Какая любовь? Какая вечность? Разве что та, которая за стенами тюрьмы. За решеткой и клубами колючей проволоки.
Но она же не хотела… не хотела вот так.
Она вообще не понимает, почему помогла. Собиралась ведь застрелить, а вместо этого… орел выпал.
– Он тоже все время советовал, наш премудрый дядя Пантелей. Сначала быть потише. Потом приглядеться. Потом убить мамочку. Да, вот такой хитрый план. Я был против. А Ильюха, наш нормальный, адекватный и замечательный Ильюха выступил обеими руками «за». Олег поддержал. Сволочи, правда? Я вот мамочку любил.
Не надо это слушать. А надо… что надо? Повторить фокус опять? Не выйдет. У Марины оружия нет. И Марина стреляла в Семена. Он не станет молчать.
Поздно отступать. И страшно идти вперед.
– А самое страшное знаешь что? У них получилось. Монетка не подвела. Я тогда еще не знал, что это за монетка, но очень хотел ее потрогать. А мне не разрешали. Обидно.
– Ты убийца.
– И садист. И извращенец. Меня по-всякому обзывали, так что можешь не стараться. Мари, солнышко мое, помоги ему сесть. Лучше, если в угол, который подальше от окна. И руки свяжи. Чем? Да хотя бы ремнем. Снимай, Сема. Да ладно, не стесняйся…
Жесткий ремень не гнулся в ладонях, и Марина долго возилась, пытаясь хоть как-то стянуть руки Семену. Все казалось, что слишком неплотно, что стоит захотеть, и ременная петля соскользнет с запястий. Семен сидел молча. В глаза не глядел, отчего снова становилось стыдно.
– Вот так оно лучше, правда? Нет? – Антошка принялся расхаживать по комнате, все быстрее и быстрее, едва не срываясь на бег.
Он сумасшедший. И она тоже.
– Они использовали меня. Что Ильюха, что Пантелей. Удобно иметь палача под рукой. Сами-то брезговали, а я… я видел иное. Искаженная красота чужой боли. Все оттенки алого. Ты себе и представить не способен, сколько их на самом деле! Никто не может. Они ведь нормальные.
– Убьешь?
– Тебя? Да. Убью. И девку твою тоже. Но потом. Ее буду долго. С женщинами всегда интереснее. Но мы же не об этом, правда? Мы о том, как я, глупый, обманул всех вас, умных. Будешь слушать?
– Буду.
– Тогда попроси.
Остановившись перед стулом, к которому Марина прикрутила пленника, Антошка присел на корточки, положил на одно колено пистолет, а из кармана достал монету. Он сидел, перекидывая ее с пальца на палец, и ждал.
– Пожалуйста, – наконец, выдавил Семен. – Расскажи мне.
– Видишь, солнышко мое, теперь он вежливый. Но я расскажу. Не ему – тебе. Ты должна знать, с кем связалась.
Она знает. С психом. С убийцей. С садистом. С человеком, который приручил душу и пообещал вечность на двоих.
– Или, может, лучше так: ты мне расскажешь, что знаешь, а я дополню и исправлю, – Антон, зажав монету в кулаке, приставил пистолет к колену Семена. – А если мне покажется, что ты врешь, я нажму на спусковой крючок. Или если станет скучно, то тоже нажму.
Играет. Это не кошка и мышь, это хуже – человек и человек. И Марина, застывшая посреди комнаты. Нужно сказать, чтобы прекратил.
Не послушает.
Нужно остановить.
Не сумеет.
Нужно сделать хоть что-то.
Но что?
– Итак, начнем. Давным-давно, в далекой-предалекой деревне жил-был мальчик, который очень любил рисовать…
Шериф
Разговор, которого не было
Итак, наступило двадцать третье мая. Всю ночь я ворочался, не способный заснуть даже на минуту. Я вертел в руках проклятый доллар и думал, что если есть на свете справедливость – хоть от Бога, хоть от Дьявола, – то завтра этот бег закончится.
А незадолго до рассвета мы выдвинулись. Выбранное место как нельзя лучше подходило для засады. Поросшие мхом деревья росли так плотно, что скрывали нас, тогда как мы в просветы могли видеть любого на расстоянии в полумили. А слышали еще лучше – звуки легко разносились по лесу.
Рядом с придорожной канавой стоял грузовичок Метвина-старшего, а дальше, по другую сторону от нас, залегли снайперы. Людей нагнали много, это да. В последний момент к нам присоединились шериф округа Джордан Хендерсон и представитель округа Прентис Оукли. Метвины также там были, и это не моя прихоть – они сами настояли. Видимо, очень уж хотелось удостовериться, что Клайд Барроу, наконец, сдохнет.
С обеих сторон от засады мы выставили посты. В одном засел Тед Хилтон, на другом взялся дежурить Бобби Олкорн. Началось ожидание.
Ох и тяжкое это дело, ждать кого-то. Нервы натягиваются, что струны: тронь – и лопнут. Время стало медленным, а в голове одна за другой появлялись нехорошие мысли.
А ну как все зазря? Вдруг Барроу не поедет в город сегодня. И завтра. И вообще он уже за сотню миль, едет себе и посмеивается над глупым Фрэнком.
Я то и дело поглядывал на часы, и ребята нервничали, я чувствовал шкурой, как нарастает напряжение. Но вот в четверть десятого Боб Олкорн подал сигнал. И вскоре мы сами увидели на вершине холма бежевый «Форд». Знатная машинка, скажу я вам, и недаром Клайд то письмишко накропал, которое потом во всех газетах напечатали. Лучшей рекламы Генри Форду не сыскать…
Тогда мы сидели и гадали – он ли это? Машина приближалась. Сначала она катилась с холма быстро, но вот водитель, заметив грузовик на обочине, притормозил. Тогда-то мы и номера разглядели – Арканзас, 15-368.
– Он это. Точно он, – шепнул мне ротный Хинтон. Я кивнул, потому как разглядел человека, сидящего за рулем машины, и узнал его. Определенно, это был Клайд Барроу.
Тогда Хинтон вскинул на плечо автоматический «браунинг», направив ствол на машину. Остальные и я тоже последовали его примеру. Да, мистер Шеви, оружия у нас хватало. И патронов у каждого было по пять обойм, потому как не желали мы провалить хорошее дело из-за какого-нибудь пустяка.
Тем временем машина остановилась. Клайд, приоткрыв дверь, высунулся, завертелся, как червяк в банке. Сдается мне, он чуял что-то, но все никак не мог понять, что именно. Он продолжал думать, что Метвины – друзья, тогда как друзей своих давным-давно растерял. Кто сам ушел, кто, вроде Бака Барроу, под пули лег… печально это, мистер Шеви. И не такой уж я железный.
Ну значит, Клайд высматривал в лесу Метвина-старшего, а мы разглядывали тех, за кем уже пару лет гонялись по всей Америке. Я не знаю, чего именно мы ждали, и поверьте, это были престранные несколько секунд, когда все вокруг, кроме нас и их, замерло.
Белая шляпа Клайда. Красное платье Бонни. Скользкая кора гнилого дерева, на которое я опирался. Мох у моего лица. Машина напротив. И неожиданно горячий, точно его на огне раскалили, доллар в кармане моих брюк.
Я знаю, вам скажут, если уже не сказали, что я нарочно начал кашлять, ну, чтоб Клайд, услышав, понял про засаду и попытался сбежать. А мы бы тогда вынуждены были его застрелить. Нет, мистер Шеви, я говорил и повторю: Фрэнк Хеймер – честный человек. А что кашель, так с кем не случается?
И да, они услышали меня и сразу все поняли. И Барроу нырнул в машину, а мне осталось лишь приказать:
– Огонь!
А что, по-вашему, я должен был выпустить их? Нет, благородство благородством, а дело делом. Если кому-то будет легче, то я, Фрэнк Хеймер, сожалею о том, что не сумел захватить их живьем. В этом было бы куда больше чести и славы, а так гордиться особо нечем.
