– Узнал? – беззвучно спросил Тот, Кто Был в Белых Одеждах.
Призрачное лицо подошедшего все еще было искажено болью и страхом и, хотя боль уже ушла, страх остался – безграничный и всепоглощающий. Этот страх делал лицо неузнаваемым. Когда наконец это Существо с Призрачным Телом осознало вопрос, лицо его выровнялось и прорезались черты лица того, кто на этом же самом месте убил своего друга!
– Ты?.. Ты… Сашка Лапин??? Ты живой???
– Да, живой… но по-другому живой. Я тебя долгие пятнадцать лет ждал. Теперь все кончено. Я ухожу! Ухожу туда, где будет мое место в этом мире. Закон мести реализован! И это – не мистика!
– Ты уходишь? А я? Сашок, ты же меня не бросишь одного… ведь надо… Помощь… мне…
– Но ты меня бросил!!! Ты не только бросил, ты оболгал, ты остался безнаказанным!!! Теперь я ухожу, а ты будешь Проводником. Долгие и холодные зимы будешь сидеть под деревами – и никто тебя не увидит и не согреет. Ты долгие летние дни будешь мучиться от жары – и никто не утолит твою жажду. Ты будешь подходить к людям, пришедшим в лес, ты будешь говорить с ними, но никто тебя не услышит, никто тебе не улыбнется и никто тебя не освободит. И будет приходить Тот, кто отдает приказы, порой жестокие приказы, и исполнять ты их будешь сотни лет… сотни лет, – почему-то хрипло сказал Тот, Кто Был в Белых Одеждах. Потом он шагнул вперед и, оказавшись совсем рядом с Безголовым, как-то смешно взмахнул руками. От этого движения его Белые Одежды упали к их ногам, прямо в грязь, став тут же серо-пыльными, а местами багровыми.
– Теперь это твое! – сказал Скинувший Одежды и, не сказав больше ни слова, повернулся и медленно пошел прочь, в поле. Его фигура с каждым шагом становилась все меньше и меньше, будто каждый его шаг был метров сто, не меньше. Потом, словно ступив на невидимую лестницу, ведущую вверх, Он стал подниматься туда, где сияло яркое солнце, а небо было ясным и голубым. В какой-то миг контуры его тела вдруг вспыхнули желтым, теплым светом, и Он исчез.
– Навсегда! – прошептал Оставшийся. И тут же одежды, что лежали перед ним на земле, в мгновение ока оказались на нем – только не белые, а серые, кровавые и грязные. Призрачный человек шагнул вперед, под дерева. Безголовое и никому теперь не нужное тело еще секунду постояло, а затем с тяжелым, чмокающим звуком рухнуло на землю, став ничем.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя
мы все вместе стоим
над холодной блестящей рекою.
Пассажирский поезд, перевалив Уральские горы, уже добрых три часа катил среди снежной пустоты, в которой не было ничего – ни людей, ни домов, ни деревьев. Даже горизонт и тот был не виден. Казалось, небо так долго смотрело на стылую, заснеженную землю, что и само стало таким же холодным и белым – совсем неотличимым от снега. Ей вдруг вспомнился певец холода и снегов Верхарн:
Тяжелый снег как саван лег
На все развилины дорог…
Повсюду снег бесплотный, белый
Снег призрачный и омертвелый,
Снег призрачный и неизменный,
Неистово-самозабвенный
В бескрайней пустоте и холоде Вселенной.
Эти строки вспыхивали и вспыхивали в памяти, попадая в ритм стука колес и, слушая этот монотонный стук, ей казалось, что это само время звучит в сознании – стук… снег… стук… снег… И так до бесконечности – стук… снег… стук… снег. Она, откинувшись на стенку купе, все вглядывалась и вглядывалась в бескрайние сибирские просторы. И тогда ей начинало казаться, что поезд стоит на месте и лишь подрагивает на каких-то гигантских весах… и так будет продолжаться бесконечно, и… она никуда и никогда не приедет…
В одном Южном городе жила Девочка. Хотя почему в Южном? Для жителя Мурманска и Москва будет казаться Южным городом, а для смуглокожего обитателя какого-нибудь Сянгана или Дели эта самая Москва – далекий и холодный север. Ладно, пусть будет так: в одном большом научном и промышленном городе жила-была Девочка.
Папа у нее был хирургом, да не простым, а хорошим – ибо работал он в скромной сельской больнице, что находилась рядышком с этим городом. А так как больница была сельская, то врачи там умели делать все! Вот и папа этой Девочки знал и умел все! Он мог и роды принять у женщины, и успокоить буйного больного, и со старенькой бабушкой мог так душевно поговорить, что у той настроение сразу делалось хорошим, сон улучшался, а все болячки забывались. А уж хирургом он был таким, что к нему приезжали оперироваться даже жители большого города! Ведь для папы Девочки образцом врача, хирурга и вообще человека был бессмертный доктор Устименко, который тоже когда-то жил и учился в этом же большом городе!
Мама же у нее была – как ей и положено быть – мамой! Она воспитывала дочь. Воспитывала и очень любила. И папу она любила. Поэтому, когда Девочка выросла и окончила школу, мама с радостью одобрила выбор дочери – стать врачом, вот только, к удивлению домашних, ее влекла не хирургия, не акушерство, ни другие клинические специальности. Ее влекла судебная медицина, она хотела быть судмедэкспертом! И Девочка по окончании экзаменов подала заявление в медицинский институт. Но… провалилась на вступительных экзаменах. Не поступила! Что ж, бывает! Как водится, это стало трагедией, первой трагедией в ее начинающейся жизни. Мама тоже очень переживала. И за Девочку, и за папу! Раскроем секрет. Перед экзаменами мама очень просила папу, чтобы тот посодействовал любимой доченьке в поступлении, ибо многих экзаменаторов он знал лично, а кое с кем вместе учился! Однако папа сказал, что врач должен быть врачом, что это высокое звание он должен выстрадать, заслужить. Что молодой человек должен в медицину войти с гордо поднятой головой, с красного крыльца, а не прокрасться туда через черный ход! Сказал как отрезал! Поэтому «содействовать» поступлению в институт родной дочери отказался.
Папа тоже переживал эту неудачу. Поэтому он сделал все что мог – взял Девочку за руку и отвел ее на кафедру Судебной Медицины, где Профессором был еще его Учитель. Пусть, мол, Девочка годик поработает санитаркой на такой специальной кафедре и сама «понюхает», чем пахнет настоящая, а не выдуманная медицина, пусть поймет, что такое морг, а там будет видно! Так состоялось первое, настоящее знакомство Девочки с будущей профессией. С той медициной, о которой не сильно-то рассказывают в книжках и не показывают в кино. Ей пришлось быть не только кафедральным сотрудником, но и работать в морге, а там ей приходилось видеть такое… И огнестрельные ранения, и тела, через которые перекатились колеса трамвая, и сгоревшие, полуобугленные останки. А уж просто мертвых – тех, кто умер от болезней, они видела каждый день. Самое страшное для Девочки поначалу был запах, исходящий от мертвого тела, но нос – о, великий обманщик нос! – он умел адаптироваться к таким неприятным запахам. То, что казалось мерзким при первых вдохах, почти не замечалось в конце вскрытия трупа. И Девочка работала и работала. Стиснув зубы, упорно познавала изнанку жизни врача-судмедэксперта и все ее не самые привлекательные стороны. И уже к Новому году она поняла, что не ошиблась с выбором профессии, – она по-прежнему хочет стать Экспертом и видения страшных мертвых тел ее не преследовали. У Девочки сложились прекрасные отношения с персоналом и кафедры, и морга – все ценили ее работоспособность и готовность к любой работе: будь то уборка помещений, одевание трупа или отмывание его от крови и грязи или заполнение документации… На врачей же Девочка вообще смотрела снизу вверх, считая их полубогами. А уж Профессор в ее глазах и вовсе был существом высшего порядка. Если и не богом, то явно его заместителем по Судебной Медицине. Он знал и умел все: сам вскрывал особо сложные трупы, консультировал и учил других врачей, выступал на конференциях. И все его слушались. Он для всех был непререкаемым авторитетом.
Однажды вечером Девочка мыла пол в коридоре и услышала доносящийся из кабинета Профессора жаркий и весьма азартный спор. Сначала она не могла понять, кто это так нагло и категорично осмеливается спорить с Самим… Наверное, другой профессор, решила Девочка. Но, подойдя к приоткрытой двери, она с удивлением увидела, что спорит с Профессором совсем молодой врач – один из курсантов, приехавший к ним на учебу издалека. Ее возмущению не было предела: наглец, как он может, как он осмелился перечить Ее Профессору! Выскочка, неуч! Девочка обиделась за Профессора до слез… А когда же Профессор сам вышел из кабинета, она высказала ему свое негодование этим молодым и наглым экспертишкой. Взахлеб что-то говорила, утешала Профессора, что, мол, пусть он не расстраивается, что ЭТОГО – надо гнать взашей и так далее. Профессор послушал ее очень эмоциональный гневный монолог и сказал:
